И эта радиостанция «скисла», вольтметр показывал нулевой заряд аккумуляторов.
– Алексей Юльевич, – гневно взревел я, – что за херня? Почему ты не проконтролировал? Давай мне сюда аккумуляторы.
Обиженный Чистяков опять умчался, а мой взгляд остановился на связисте командира полка, который стоял за Никитиным.
– Солдат, ко мне, – рявкнул команду и, не дожидаясь её выполнения, сам подскочил к связисту и сдёрнул с него зелёную радиостанцию.
– Борис Геннадьевич, – обиженно спросил командир, – а где разрывы?
Я и сам видел, что снаряды опять улетели неизвестно куда, но уже крутил маховики настройки и выставлял частоту артиллеристов: – Товарищ полковник, не мешайте мне… не мешайте…
Получилось достаточно резко, но было не до реверансов.
– Полтава, чёрт вас побери. Вы, блин, куда стреляете? – Ответа я не слушал.
– Ещё раз повторяю координаты, – бросил взгляд на карту и заново продиктовал координаты – Огонь!
Секунды, за которые первый дивизион, выполнял мою команду, показались вечностью. Обиженный командир полка, что-то бурчал и бросал огненные взгляды в мою сторону. Остальные офицеры тоже с недоумением поглядывали на меня. Но вот прозвучал залп и двенадцать разрывов поднялись за деревней.
– Тьфу ты. Наконец-то, – дальше я скорректировал залп и накрыл новую площадь, потом таким же образом прочесал огнём всю территорию, где могли находиться боевики. Подал новую команду и, стоявшая в трёхстах метрах от деревни, дальняя часть здания фермы взорвалась красной, кирпичной пылью от попадания в неё снарядов. В этот раз первый дивизион стрелял ювелирно: все двенадцать снарядов ложились как в копейку. Я перенёс огонь на другую часть фермы и она тоже разлетелась, равномерно разбросав кирпичи по окрестностям: все снарядов легли по зданию.
– Борис Геннадьевич, вот это да, вот это огонь, – командир уже забыл досадное начало огня и обиду, даже приплясывал, наблюдая за результатами стрельбы. Скорректировав ещё раз огонь, и разнеся ещё одно здание, я остановил ведение огня.
– Полтава, в чём дело? Почему произошла ошибка? – Начал разбираться с начальником штаба, когда командир ушёл к себе.
– Лесник 53, это я ошибся на четыре километра в нанесение цели на карту, – я досадой плюнул на землю и повернулся к Чистякову, который уже пять минут мялся около меня с новыми аккумуляторами в руках и начал новый разнос.
– Алексей Юльевич, я делаю вам не просто замечание, а капитальное замечание. Последнее время стал замечать, что вы небрежно исполняете свои обязанности. Результатом этого оказалось, что я – начальник артиллерии полка, во время боя, остался без связи. А вы, заступив на дежурство, подчёркиваю – на Боевое Дежурство, поленились проверить состояния связи, заряженность АКБ….
– Товарищ подполковник, да я не понимаю…., – тоном обиженного ребёнка начал было оправдываться капитан, но я его прервал.
– А вы и не хотите понимать. Вам гораздо проще выполнять мои приказы. Причём, выполнять спустя рукава. Алексей Юльевич, пойми меня, только правильно пойми: мне сорок четыре года. По возрасту и жизненному опыту я консерватор и, принимая решения по какому-либо вопросу, придерживаюсь своего багажа знаний и своего практического опыта. Вы же все намного моложе меня: тебе двадцать семь лет, Гутнику и Кравченко и того меньше. Да вы должны кипеть, должны быть генераторами свежих идей, которые должны хлестать из вас в разные стороны. Предлагать мне всё новые и новые способы, методы поражения противника, а я как консерватор должен их давить, давить, не разрешая их применять, а вы мне доказывать, отстаивать свои идеи. Ничего я от вас такого не вижу. Вы так себе, и Гутник тоже исполнитель. Так…, Кравченко ещё как-то пытается реализовать разные свои мысли. Что-то выдумывать. Ну, а в общем, все вы плывёте по течению. Забегая в будущее, хочу сказать, что я не хотел бы видеть тебя, после войны моим старшим помощником. Извини, но ищи себе новое место. Я, же со своей стороны, дам тебе все положительные характеристики, но давай расставаться.
Чистяков обиженно вздёрнул подбородок, но спорить со мной не стал, хотя я молчал, ожидая ответных слов на моё заявление. Я уже пожалел, что высказал свои мысли сейчас в слух. Надо было бы это сказать, потом – после войны. Но что было сделано, то сделано. При всех своих положительных качествах старшего помощника, у меня не лежало сердце к Чистякову. Был он хвастлив, заносчив: если меня он воспринимал как начальника, то Кравченко он не любил и часто попросту оскорблял последнего и мне неоднократно приходилось останавливать его в своих нападках на последнего. Был слаб на выпивку, очень быстро хмелел и уже не мог остановиться, теряя чувство ответственности.
…. – Товарищ подполковник, – я поднял голову от карты. Передо мной стоял прапорщик с роты связи, – это вы стреляли полтора часа тому назад по Красностепновской?
– Да, а в чём дело?
– Да мы попали под ваш обстрел.
Я заинтересованно откинулся на сзади стоящий стол: – Ну и как впечатление?
– Нормальное, товарищ подполковник. Мы туда только приехали за водой, как началась стрельба за деревней. Около холмов мелькнуло несколько джипов, уходивших в сторону Октябрьского. А недалеко от окраины стали падать снаряды. Мы отошли на противоположную сторону деревушки и видим, как в сторону фермы помчалось несколько человек. Мы развернулись в цепь и, думая, что это боевики, ворвались в здание, где захватили врасплох троих солдат с гранатомётного взвода третьего батальона – мародёрничали гады в деревне. Только мы вернулись вместе с ними к нашей машине, как на ферму обрушился град снарядов, а ещё через несколько минут от неё ничего не осталось. Но когда гранатомётчики увидели, что разнесло и соседнее здание с фермой, то они только нас не целовали, так благодарили за то, что мы их утащили с фермы. А так, классно, товарищ подполковник. Снаряды рвались от нас в двухстах метрах и результаты огня были впечатляющие. – Посмеявшись вместе с прапорщиком над бестолковыми гранатомётчиками, я направился в салон, где к моему огромному удивлению увидел подполковника Волощук, с которым с воевал ещё в первую чеченскую войну и был очень дружен с ним и после войны. После первых минут обниманий и бестолкового обмена радостными воплями и вопросами, выяснилось, что Иван приехал менять нашего начальника медицинской службы полка, который «упал в синюю яму» и ни как не мог оттуда выбраться.
Я уже доставал бутылку коньяка, как в дверь вежливо постучались и в салон неуклюже залез начмед полка. Был он на удивление трезв, хотя последствия загула отчётливо проглядывались на его одутловатом лице.
– Товарищ подполковник, – обратился он к Ивану, – я знаю, что вы приехали менять меня, но я сейчас пойду к командиру полка и упрошу его этого не делать. Вы не обижайтесь на меня, но я категорически против вас. А вот это примите от меня.
Майор неловким движением достал из-за пазухи бутылку медицинского спирта и, сунув её мне в руки, также неуклюже развернулся и вылез из салона.
– Иван. Пусть идёт к командиру, а потом ты пойдёшь, представишься полковнику Никитину. А сейчас садись, выпьем за встречу и покушаешь.
Я достал коньяк, вскрыл пару банок консервов, нарезал колбасы и по просьбе Волощука заказал в первом дивизионе баню. А через час, когда Иван сходил и представился командиру, стала известно судьба его назначения. Командир уже сожалел о том, что поторопился с просьбой о замене начмеда и позвонил в штаб округа, где приказом тут же определили Волощука начальником медицинской службы арт. полка. Ещё по светлому мы приехали в первый дивизион и прекрасно помылись в бане, после которой Семёнов пригласил нас за стол, на котором стояло большое блюдо, наполненное кусками мяса.
– Константин Иванович, ты что коровку где-то завалил? – Воодушевлённо воскликнул я и потянулся к блюду. Командир дивизиона снисходительно и свысока поглядел на меня, что впрочем ему сразу же простил за такое угощение.
– Да это, Борис Геннадьевич, верблюжатинка. Пришлось пристрелить верблюда, а то засраная пехота переехала ему ноги. Угощайтесь, а то это последнее мясо.
Мясо было восхитительно приготовлено и прямо таяло во рту, а под бутылку водки оно вообще пошло на «Ура».
Было совсем темно, когда мы вышли от Семёнова и сели в теплую кабину УРАЛа, подогнанного к палатке начальника штаба дивизиона, где сидели. Не доезжая до командного пункта двести метров, остановили машину, так как где-то в темноте таилась глубокая траншея, опоясывающая весь лагерь. Отправив автомобиль обратно, мы осторожно двинулись вперёд, нащупывая в темноте дорогу к моему салону. Но канава появилась совершенно неожиданно и я, не удержавшись, с громким всплеском и матом упал в траншею, наполненную мутной и холодной водой, сразу же погрузившись в грязную воду по грудь. Правда, успел поднять над головой автомат, но это меня не успокаивало. Вокруг была грязища, покрытая слоем мокрого снега, а ведь до моего салона, такого теплого, чистого и уютного осталось добрести всего метров сто. Я был весь мокрый по шею и конечно буду весь в грязи, когда вылезу из траншеи. Где-то недалеко в темноте хохотал надо мной во всё горло Иван Волощук. Ему то, конечно, было смешно, он то сумел перепрыгнуть через траншею, а я туда свалился.
– Пить надо было меньше, Борис Геннадьевич, – в великой досаде подумал я, – если был бы трезвее, то тоже перепрыгнул, а так плюхайся в этом говне.
Я прошёл несколько метров в темноте, по грудь в ледяной воде и попытался вылезти из траншеи, но сорвался обратно в холодную и грязную воду, но теперь утопив и автомат. Из темноты показался смутный силуэт товарища и я протянул ему автомат: – Хорош смеяться, хватай за ремень автомата и тяни.
Иван поднатужился, я упёрся во что-то ногой и рывком выскочил из воды, и уже плашмя упал в грязь, а через пару минут мы были около салона. Разделся, несмотря на холод на улице, а весь мой взвод управления, поднятый по тревоге, крутился вокруг меня и исподтишка хихикал. Одни помогали мне раздеваться, другие начали прямо на мокрый снег укладывать настил из досок и подтаскивать туда горячую воду. Кто-то взял у меня автомат и потащил в п