– Ну, так что…, – неосторожно нарушил моё молчание Семёнов.
– Что..? Что…? – Раздражение сорвалось с моих губ, – что, Константин Иванович, чистеньким хочешь остаться? Ты же себя, выше меня считаешь, да ещё и умнее. Думаешь, начальник артиллерии побежит сейчас докладывать командиру полка. Ошибаешься. Давай рассуждать так: вот прихожу к командиру и докладываю то, что ты мне рассказал. Никитин вызывает Шпанагеля, а тот в отказ. И что? Вывод – начальник артиллерии как баба собирает и озвучивает сплетни. А я ведь, отличие от тебя, дорожу своей репутацией офицера. Я согласен идти к командиру, но только после того, как у меня в кармане будет лежать бумага за твоей подписью. Только так. Тогда в полку будет назначено расследование и там должна лежать бумага, а ни чем не подкреплённые слова. Поверь мне, очень возмущён избиением офицера и если ты не забоишься, я не пожалею капитана Шпанагеля потому что он в этом случае не просто не прав, а капитально не прав.
Я замолчал и выжидающе смотрел на Семёнова, а тот ёрзая под моим взглядом, после долгого молчания проговорил: – Я не могу написать такую бумагу и наверно понятно по какой причине…..
Мы расстались обоюдно недовольные друг другом и этот осадок ощущался почти до вечера.
….С шумом откинулся полог и на ЦБУ зашёл командир со Звягинцевым: – Борис Геннадьевич, сейчас начальник РЭБ принёс радиоперехват о том, что в район Октябрьского выдвигается БМ-21 «Град» чтобы нанести по нам удар. Ты прикинь, по-артиллерийски, откуда они могут ударить и врежь туда дивизионами.
Я склонился над картой и через пару минут уже диктовал на дивизионы координаты нескольких огневых налётов.
– Товарищ полковник, пойдёмте посмотрим. С нашего места все цели будут хорошо видны.
Командир, я и Звягинцев, а следом остальные офицеры вывалили на улицу. Было уже темно, но отблески пожаров в Грозном и горящие нефтяные скважины багрово отражались на низких облаках, немного разгоняя мрак. Мощно полыхнуло в районе огневых позиций от залпа двух дивизионов и замельтешило от беглого огня. Загудело в воздухе и местность за населённым пунктом Октябрьское покрылось красными вспышками от разрывов снарядов. Через пару минут следующий огневой налёт переместился ещё дальше и полыхнула вспышка в пол неба. Яркий, огромный, багрово-красный шар рванулся вверх. А в нескольких сотнях метрах от первого взметнулся вверх ещё один огненный шар, но поменьше.
– Есть! Кто-то попал под наши снаряды и кому-то здорово не повезло. – Прокомментировал один из офицеров мощные взрывы.
– Молодцы, артиллеристы, – довольно произнёс полковник Никитин, когда за горизонтом в последний огневой налёт, снова полыхнуло в пол неба, – пошли, Борис Геннадьевич, я тебя за такую стрельбу пивом угощу.
Вечером пришлось ещё два раза наносить мощные огневые налёты по местам, где разведка обнаруживала скопление боевиков.
А завтра утром особисты под охраной разведчиков собирались съездить к населённому пункту Октябрьское: может быть, к вечеру будет известно о результатах вчерашних огневых налётов.
* * *
Вчерашний и сегодняшний день выдались трудными, принеся много горестных раздумий, нелёгких решений и тяжёлых разговоров. Приехал из отпуска Андрей Порпленко: последние несколько недель здоровье у моего товарища ухудшилось и ему лекарства уже мало помогало. Поэтому неделю назад командир полка отправил Андрюху на лечение к родителям в Прохладное и вот он вчера вернулся в полк посвежевший и здоровый.
– Боря, твой заказ выполнил, забирай, – товарищ протянул мне вещмешок, в котором многообещающе звякнуло стекло. В салоне я выставил из мешка на стол 20 бутылок пятизвёздочного коньяка: 8 бутылок было моих и 12 Гутника с Чистяковым, которые накануне клятвенно обещали, что коньяк будут пить только малыми дозами, а не устраивать пьянки. Только успел спрятать бутылки со спиртным, как открылась дверь и в салон ввалились пьяные в драбадан Гутник и Кунашев. Чистяков, который уезжал вместе с ними во второй дивизион в баню, по словам Гутника, тоже пьяный остался на огневых позициях. Если Гутника я положил спать сразу же, то Кунашев не воспринимал мои требования вообще. Он то лез обниматься со словами уважения, то вскакивал и пытался идти в Алхан-Калу и перешерстить это бандитское стойбище. Мои увещевания, грозные слова, требования безрезультатно проскакивали мимо затуманенного алкоголем сознания офицера. Пару раз у меня появлялось острое желание хорошо врезать ему по роже, но хоть и с трудом но всё таки сдерживался. Наконец-то силы оставили Кунашева и он рухнул на постель Чистякова, но от этого легче не стало. В пьяном, угарном бреду офицер метался по постели, громко стонал, задыхался и мне приходилось сидеть около него, так как было непонятно: то ли он уже умирает, то ли умрёт в ближайшие полчаса. Так и не сомкнув глаз, не отдохнув, я ушёл на ЦБУ менять на дежурстве Коротких: Кравченко был в третий раз за три месяца болен и он уже заколебал меня своим болезнями. Закрывая дверь кунга, я услышал, как с верхней кровати рухнул на пол Гутник. Остаток ночи прошёл в тяжёлых раздумьях и в принятии решения.
Я мысленно перебирал офицеров, своих подчинённых и горестно вздыхал: Чистяков, Гутник, Беляев, Чикин, Пиратов, Ахтямов, даже Кунашев, как бы к нему я не относился – грамотные офицеры, которые пользуются заслуженным авторитетом в полку. С которыми, в принципе, вроде бы можно с интересом пообщаться сидя за бутылочкой водки, без ущерба для службы. Но всех их объединяло то, что они не могли пить, не могли держать удар – после первой, второй рюмки они мгновенно «косели» и с ними уже было не интересно сидеть. Майоры Субботин и Старостенко, которых я уважал – не брали спиртного в рот вообще. К зампотехам дивизионов относился настороженно и держал их на дистанции. К Дзигунову приглядывался. И интересная картина вырисовывалась – единственно, кто мог пересидеть меня, с кем можно было бы наравне посидеть, поговорить и выпить был Семёнов.
Всё, что-то надо менять. Пора принимать решения.
Утром с виноватыми, красными глазами на ЦБУ заявился Чистяков и, стараясь не дышать на меня перегаром, стал каяться. Выслушав его очередные заявления в исправление, я отправил его приводить себя в порядок, отложив тяжёлый разговор на потом. В кунге Кунашева уже не было и слава богу: моё внешнее спокойствие было обманчиво, но внутри меня затаилась туго сжатая пружина гнева и обиды на своих подчинённых. В салоне за столом сидел Гутник с мутными и тоскливыми глазами побитой собаки, отпиваясь солёным рассолом из-под помидор. Я зыркнул на него глазами и начальник разведки покрылся мелкими бисеринками пота.
Попив кофе, прилёг поспать пару часов, отправив Чистякова дежурить. Проснулся в двенадцать часов, как раз в тот момент, когда лейтенант Коротких заходил в кунг.
– Коротких, где офицеры? – Задал я вполне обычный вопрос.
– Кравченко дежурит, Гутник тоже на ЦБУ, – ответил лейтенант и замялся.
– А Чистяков?
Лейтенант молчал, но увидев мой требовательный взгляд, сказал: – Он взял две бутылки коньяка и уехал в первый дивизион.
А в обед Мишка Пузыренко, подошёл ко мне и подколол: – Боря, иди свои дрова забирай.
В салоне валялся пьяный Чистяков, источая вокруг себя сильный запах свежего перегара. Я вернулся на ЦБУ и твёрдой рукой написал рапорт на привлечение подполковника Семёнова на аттестационную комиссию, за отсутствие последнего без уважительной причины во время боя 5 декабря. Позвонил в первый батальон и приказал капитану Осипенко в течение суток закончить все дела в батальоне и быть готовым принять должность старшего помощника начальника артиллерии. Вечером я объявил своё решение Чистякову, что для него явилось неприятной неожиданностью и он молча удалился из салона, на что мне было совершенно наплевать.
Через час Чистяков прибежал ко мне на ЦБУ и предложил ещё раз обсудить сложившуюся ситуацию.
– Чистяков, желания разговаривать у меня с тобой нет. Решение по тебе я уже принял.
– Хорошо, товарищ подполковник, я тогда тоже решение принял. На нижестоящую должность не пойду, лучше буду увольняться.
– Да ради бога: это ваши проблемы. Рапорт на стол и до свиданье.
Чистяков, не ожидавший моей решимости, обиженно развернулся и умчался из палатки в темноту, почти столкнувшись на выходе с полковником Сдобиным, который уже несколько дней проверял у нас в полку службу войск. Поздоровавшись со мной, он присел за стол и начал рассказывать мне о тех недостатках, которые он обнаружил в ходе проверки, а потом связавшись по телефону со штабом группировки доложил, что наш полк – худший полк по службе войск из тех, которые он уже проверил. Доложив о ситуации в полку, полковник опять сел рядом со мной и углубился в свои записи, ожидая начала совещания. Несколько дней тому назад, когда он прибыл в полк, случайно с ним разговорился и вдруг оказалось, что мы вместе поступали в 1972 году в Московское Высшее общевойсковое училище имени Верховного совета РСФСР, были абитуриентами и даже в одном отделение. После чего полковник проникся ко мне доверием и часто делился со мной своими впечатлениями о полку. Правда, в ходе проверки у него не сложились отношения с командиром полка и они здорово конфликтовали. Вот и сейчас командир и проверяющий сцепились в словесной перепалке на совещании, чем немало позабавили присутствующих офицеров. На моё мнение: командир лучше накрыл бы стол для Сдобина, организовал баньку и сгладил все неприятные стороны, а не уповал бы на свою поддержку в штабе группировки. Перепалка закончилась тем, что полковник, пылая праведным гневом и обещая неприятности на голову командира, умчался из ЦБУ в свою палатку.
На ужине за мой стол подсел особист и поделился приятной информацией: – Боря, сегодня ходили с командиром первого батальона на переговоры с жителями с Октябрьского и выяснили,
что в результате одного из огневых налётов вечером 10 декабря было убито два боевика и ранено четверо, но на том месте остался склад боеприпасов, который они завтра с утра будут переносить на носилках с помощью местных жителей в глубь Грозного.