– Ничего, пусть немного помучается: может быть и поумнеет.
Через пятнадцать минут по радиостанции пришло приказание от Малофеева – Тимохину прибыть в штаб 245 полка и, поглядев на всё ухудшающее состояние Чистякова, я его отправил с зам. командира в санчасть соседей. Сами остались ждать указаний. А через час Тимохин вышел на связь и сообщил, что можно возвращаться в полк. Времени до обеда оставалось много и я решил всё-таки проехать на высоту и осмотреть её. Что я тут четыре дня зря простоял, чтобы быть в трёх километрах и не побывать на ней? Нет, конечно. Быстро с разведчиками расселись по машинам и тронулись в рассеивающийся туман. Видимость улучшилась, но всё равно видно было лишь на сто метров. Посечённые пулями и осколками деревья, расщепленные взрывами телефонные столбы с обрывками проводов, брошенные окопы и разбитая техника выплывали из клубящегося тумана сначала смазанными силуэтами, и чем ближе, всё чётче и чётче становились их линии. Мы с любопытством оглядывали эти немые свидетельства первой войны и только что закончившихся боёв. Оставаясь за нами, и удаляясь по мере нашего движения, они также размывались и пропадали в белом мареве тумана. Справа от нас из тумана выплыли кресты и могилы русского кладбища. Война прокатилась и через это и так унылое и открытое всем ветрам место, оставив после себя разбитые снарядами могилы с вывернутыми останками покойников.
Но и оно осталось позади, а мы свернули влево и внезапно выехали на неплохую асфальтированную дорогу, огибавшую высоту. Перевалив её, стали подыматься к невидимой вершине и остановились у первой линии окопов боевиков, где и спешились. Разведчики гурьбой отправились к месту гибели Шадуры, а я направился к полуразрушенному доту видневшемуся недалеко. Дот представлял собой добротную железобетонную конструкцию с узкими бойницами, глядевшими в три стороны. Он был уничтожен во второй день огнём из танка. Причём, с третьего выстрела. Несмотря на свою кажущую крепость, бетон был залит недавно и не успел как следует схватиться, а вместо нормальной арматуры из разбитого бетона торчали обычные железные ленты, вследствие чего от прямого попадания снаряда железобетонная крыша просто осела и закрыла выход из дота и амбразуры. Когда стемнело и обстрел с нашей стороны ослабел, боевики попытались краном и лебёдкой приподнять обломки железобетона, чтобы вызволить из ловушки своих товарищей, но не схватившийся бетон крошился и не давал возможности на спасение. Так они и просидели до последней нашей атаки. Разведчики рассказывали, что когда они захватили высоту вчера, то из дота донеслось несколько одиночных выстрелов. По всей видимости покончивших с собой боевиков. Шпанагель рассказывал, что когда они ворвались на высоту, то кругом валялись остатки и головные уборы, свидетельствовавшие о том, что высоту обороняли не чеченцы, а афганцы и арабы.
Я побрёл дальше к вершине высоты и зашёл в остатки рощи. Пару десятков раздробленных, расщеплённых стволов, разбросанные вокруг них ветки являли жалкое зрелище. А ведь в первый день, когда разглядывал в прибор высоту, они гордо несли свои густые кроны, оживляя пейзаж. А сейчас в тумане они лишь вызывали сожаление о погибшей красоте. Переместившись на саму вершину, которая находилась в двадцати метрах от разбитой рощицы, я с удивлением наблюдал, как лёгкий ветерок в несколько минут приподнял и разогнал туман и на окрестности обрушились яркие лучи солнца. От унылости и печали, которые нёс в себе туман, не осталось даже следа и, несмотря на ужасающие разрушения, окрестности ожили под солнечными лучами. Вокруг большого бугра, который и являлся вершиной, всё было изрыто воронками от снарядов и авиабомб. Некоторые из них продолжали дымиться, окутывая лёгким сизым дымком, посечённую осколками зелёнку. Воронки от пятисоткилограммовых бомб были огромны и поражали своими размерами: глубиной до пяти метров и до двадцати метров в диаметре, а все укрепления и сооружения боевиков на вершине были разбиты или обрушены. Около одного заваленного блиндажа суетились разведчики, предпринимая попытку раскопать заваленный вход и проникнуть во внутрь. Но после пятнадцати минут бесплодных попыток, они плюнули на возможность разжиться трофеями и разбрелись по вершине. Сунулся в зелёнку и, пройдя по ней метров пятьдесят, вышел на её противоположную сторону, откуда открывался вид на близкие окраины микрорайона. Я остановился и стал рассматривать пятиэтажки в трёхстах метрах от меня и промзону за ними, но тут же вынужден был присесть, так как мгновенно был обстрелян из автоматов. А когда пули зажужжали в опасной близости и ветки стали падать прямо мне на голову, я на корточках юркнул обратно в заросли. Побродив ещё с полчаса по позициям боевиков, набравшись впечатлений, мы собрались и поехали в обратный путь. На командном пункте 245 полка я остановился и направился к начальнику артиллерии майору Хамзину, которого нашёл около палатки полкового медицинского пункта, где вдоль тыльной стороны большой палатки прямо на земле лежало 7 трупов, завёрнутые в блестящую фольгу. Недалеко угрюмо курили ОМОНовцы, поглядывая в сторону горячо спорящих Хамзина и крупного ОМОНовца. Остановившись недалеко, прислушался к громким голосам.
– Товарищ майор, всё-таки отдайте нам этого капитана. Будь вы на нашем месте, вы бы также требовали его для разборок. Лучше отдайте его добром, а то мы и силу можем применить…, – чем бы закончился этот горячий спор – неизвестно, но Виктор увидел меня и досадливо отмахнулся от мента.
– Майор, иди отсюда. С моим капитаном прокуратура будет разбираться, а ты иди своими делами занимайся. Тебе что, этих трупов мало? Ещё один грех хочешь взять на душу? Ты лучше иди и сам готовься к разговору с прокурорскими. Тебе тоже есть, за что нести ответственность.
ОМОНовец яростно блеснул глазами и лихорадочно затряс рукой над трупами: – Я то отвечу, но и твой капитан не жилец. Сяду, но его грохну. Мне сейчас всё равно нести ответственность не только перед законом, но перед их жёнами и детьми. Хрен с ним, возьму и этот грех на себя, но хоть немного успокоюсь. – Майор в последний раз махнул рукой и, ссутулившись, пошёл в сторону своих подчинённых. Я молчал, не понимая сути происшедшего, но не задавал лишних вопросов, считая, что Хамзин и так поделится своими проблемами и не ошибся. Виктор, достав пачку сигарет, нервно закурил и, выпустив сигаретный дым, начал рассказывать.
– Старпома твоего, Боря, я отправил на своей машине к вам в полк. Что-то совсем ему худо тут стало, – начальник артиллерии замолчал, потом продолжил, – у меня ЧП в артиллерии. Вчера отряду ОМОН дал капитана, командира миномётной батареи арт. корректировщиком. ОМОНовцы с вечера заняли позиции, с которых им сегодня утром идти в атаку. Вечерочком немного выпили, а мой капитан со страху «ужрался» и упал без чувств около костра. Утром идти надо в атаку, а он в «дымину». Ну, тогда их майор, – Хамзин мотнул головой в сторону ушедших ментов, – принимает «волевое» решение самому корректировать огонь миномётной батарее, посчитав корректировку за плёвое дело. Начал командовать и сразу же накрыл свой отряд своими же минами. Итог – семь трупов, куча раненых. Атака сорвана. Капитана мы успели выхватить у них. Так, попинали его немного. Сейчас спрятали, а то ведь грохнут этого труса – потом отвечай ещё за него.
Витька сильно несколько раз затянулся, с сожалением глянул на окурок в руке и отбросил в сторону: – А по большому счёту, отдать надо бы его ментам, да не хочется грех брать на душу. Майор их, ко мне в палатку пришёл и привёл меня сюда.
– Вот смотри, артиллерия: я их всех не один год знаю. Не один гекалитр водки вместе выпит, не на одну операцию вместе ходили. Я их жён, детей прекрасно знаю и они меня. И я их убил, из-за этого трусливого капитанишки. Как я вернусь обратно? Как им в глаза смотреть буду? Майор, пойми, у меня сейчас только один выход – это смерть в бою. Но перед этим отдай мне капитана и мне легче умирать будет. Отдай, я прошу…. Вот такие дела.
Мы молчали, поглядывая на ряд блестящих коконов, к которым санитары подгоняли ГАЗ-66, готовясь к погрузке. Молчали, прекрасно понимая – ничего капитану не будет. Люди из-за него погибли, а ему ничего не будет. Ну, возбудят уголовное дело. Ну, доведут его до суда и любой, даже самый захудалый адвокатишка, защищая миномётчика, легко выиграет процесс.
Ну, напился офицер. Ну, струсил. Но ведь он лично никого не убил. Чего майор полез корректировать огонь миномётной батарее? Почему не перенёс атаку? Почему не вызвал нового корректировщика? Ведь тогда бы новый артиллерист правильно скорректировал огонь по боевикам и атака успешно закончилась и всего вероятней без потерь со стороны ОМОНа. Максимум что грозит сейчас капитану – это увольнение из армии. И всё.
Парадокс, но полномасштабные боевые действия сейчас проходят в мирных условиях. Вот
если бы на момент боевых действий наше руководство набралось мужество и на территории Чечни или региона объявили бы «военное или чрезвычайное положение», то тогда бы по условиям военного времени капитана за трусость быстро бы приговорили к расстрелу, что заставило бы многих задуматься. Да и в условиях военного или чрезвычайного положения порядка в войсках было бы гораздо больше.
Высказав сочувствие другу и решив ряд вопросов по артиллерийскому взаимодействию, я выехал к себе. В кунге лежал бледный Чистяков, болезненно поблёскивая глазами.
– Борис Геннадьевич, в мед. части разрезали ногу, но остатков осколка не нашли. А чувствую я себя всё равно очень худо.
– Ладно, Алексей Юльевич, лежи отдыхай – ты это заслужил, – я похлопал Чистякова по плечу и тоже прилёг на свою кровать, немного подремать.
После обеда и до вечера дежурил на ЦБУ: принял приказание завтра выехать на высоту 284.4 и оказать помощь артиллерией в зачистке Старых Промыслов ВВэшникам.
* * *
Встали опять рано – в 4 часа утра. В шесть были на высоте. Прямо за нами подъехали ВВэшники со своим командиром бригады полковником Турковским. Расположились в окопе, обращённом в сторону Грозного, а так как КНП было маленькое, узкие проходы и небольшие ячейки, я быстро с ориентировался и занял левую большую ячейку, бойцы расставили приборы, провели связь и через десять минут мы были готовы к работе. Рядом со мной расположился со своими приборами и разведчиками командир третьей миномётной батареи Марат Беляев, а у ВВэшников наоборот что-то не ладилось и Турковский постоянно орал в радиостанцию, отдавая те или иные приказания. КНП постепенно наполнялось военным людом. Появился Малофеев, сразу же взгрел комбрига, после чего тот ещё больше засуетился, а я воспользовавшись паузой, стал рассматривать окрестности и окраину Грозного.