ии; несомненно, что, выдвигая Адмирала на пост Верховного Правителя, пятерка знала, что в его лице она получает очень мягкое и послушное орудие для осуществления своих планов.
Характер и душа Адмирала настолько на лицо, что достаточно какой-нибудь недели общения с ним для того, чтобы знать его наизусть.
Это большой и больной ребенок, чистый идеалист, убежденный раб долга и служения идее и России; несомненный неврастеник, быстро вспыхивающий, чрезвычайно бурный и несдержанный в проявлении своего неудовольствия и гнева; в этом отношении он впитал весьма несимпатичные традиции морского обихода, позволяющие высоким морским чинам то, что у нас в армии давным-давно отошло в область преданий. Он всецело поглощен идеей служения России, спасения ее от красного гнета и восстановления ее во всей силе и неприкосновенности территории; ради этой идеи его можно уговорить и подвинуть на все, что угодно; личных интересов, личного честолюбия у него нет и в этом отношении он кристально чист.
Он бурно ненавидит всякое беззаконие и произвол, но по несдержанности порывистости характера сам иногда неумышленно выходить из рамок закона и при этом преимущественно при попытках поддержать этот самый закон и всегда под чьим-нибудь посторонним влиянием.
Жизни в ее суровом, практическом осуществлении он не знает и живет миражами и навязанными идеями. Своих планов, своей системы, своей воли у него нет и в этом отношении он мягкий воск, из которого советники и приближенные лепят что угодно, пользуясь тем, что достаточно облечь что-нибудь в форму необходимости, вызываемой благом России и пользой дела, чтобы иметь обеспеченное согласие Адмирала.
Отсутствие твердых взглядов и твердой воли порождает почти что ненормальную неустойчивость решений и вечное колебание общего курса правительственной деятельности, делающегося вследствие этого рабом разных течений, возникающих во властвующем над волею Адмирала кружке лиц.
Тяжело смотреть на Адмирала, когда неожиданно он наталкивается на коллизию разных мнений и ему надо принять решение; видно, что он боится не ответственности решения, а принятая неверного, вредного для всепоглощающей его идеи решения. Своего анализа, своего твердого критерия у него нет и это делает его беспомощной игрушкой в руках тех, которые приобрели его доверие и овладели его волею.
Он избалован успехами и очень чувствителен к неудачам и неприятностям; особенно болезненно реагирует на все, что становится на пути осуществления главной задачи спасения и восстановления России, причем, как и во всем, тут нет ничего личного, эгоистического, честолюбивого. Мне особенно часто приходилось заваливать его целыми кучами самых неприятных и тревожных докладов; сначала он вспыхивал, но быстро темнел, горбился, потухал и как-то сжимался под тяжестью неопровержимых фактов; иногда гремел, грозил все испепелить и сломать все препоны, просил совета и помощи, как все это сделать, и трогал искренностью своего горя и переживаний.
Когда у меня было много неприятных докладов, то я с довольно тяжелым чувством входил в адмиральский кабинет, зная, что мне придется надолго вывести из душевного равновесия этого больного идеалиста. Если же приходилось докладывай что-нибудь приятное, то Адмирал радовался, как ребенок, сверкал глазами и готов был всех облагодетельствовать.
Военного дела он не знает совершенно, даже хуже, ибо схватил только общие места и приобрел кое-какие теоретические сведения, дающие видимость знания, но крайне опасные в практическом применении. В этом отношении он настоящий моряк того типа, десятки образцов которого я видел во время своей Владивостокской службы; я знал многих адмиралов, которые тесно соприкасались с нашей сухопутной жизнью и совершенно не знали основ нашей организации; были такие, которые знали хорошо разницу между иерархическими положениями командира корпуса и начальником дивизии (ибо это определяло порядок отдачи визитов и число выстрелов салюта), но имели очень смутное представление, что такое корпус и дивизия. Вообще, морская кость смотрела на "армию" (огульное для нас название), как на нечто низшее, и считала, что ей невместно и не к чему знать нашу организацию и основания нашей службы и боевой работы.
Попав на высший пост Военного Командования, Адмирал со свойственной ему подвижнической добросовестностью пытался получить неприобретенные раньше знания, но попал на очень скверных и недобросовестных учителей, дававших ему то, что нужно было для наставления Адмирала в желательном для них духе.
Не думаю, чтобы они делали это сознательно, ибо и сами учителя были очень малограмотны, сами знали только отвлеченные теории и не имели должного практического опыта. Они не знали тех серьезных практических коэффициентов, кои только и определяют боевое значение войск, и не смогли передать поэтому этого знания и Адмиралу. На наше горе эти учителя не были даже третьестепенными подмастерьями своего ремесла, и это сыграло самую роковую роль во всей истории первого года нашего Верховного Командования.
На свой пост Адмирал смотрит, как на тяжелый крест и великий подвиг, посланный ему свыше, и мне думается, что едва ли есть еще на Руси другой человек, который так бескорыстно, искренно, убежденно, проникновенно и рыцарски служит идее восстановления единой, великой и неделимой России. Истинный рыцарь подвига, ничего себе не ищущий и готовый всем пожертвовать, безвольный, бессистемный и беспамятливый; детски и блогородно доверчивый, вечно мятущийся в поисках лучших решений и спасительных средств; вечно обманывающийся и обманываемый, обуреваемый жаждой личного труда, примера и самопожертвования; непонимающий совершенно обстановки и неспособный в ней разобраться; далекий от того, что вокруг него его именем совершается - вот беглый перечень отличительных черт характера того человека, на котором скоро уже год лежит тяжелый крест олицетворять и осуществлять временную Верховную Власть России.
К этому человеку нужны были крупные поправки в лице его ближайших помощников по командованию армией и по гражданскому управлению страной; нужно было чтобы на посты Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего и Председателя Совета Министров попали крупные, талантливые деловые люди, специалисты своего дела, способные справиться с той великой задачей, которая возлагалась на них их положением; они должны были прикрыть, сгладить, умерить и парализовать все недостатки наличной Верховной Власти и направить всю силу духовного и душевного величия Адмирала на созидательную практическую работу. Своей системой им следовало заменить бессистемность Адмирала; своими специальными знаниями восполнить его незнания и непрактичность; своей волей подпереть колеблющуюся волю Верховного Правителя. Свою работу, свое творчество великое, спасительное и полезное они должны были провести, как работу и творчество самой Верховной Власти, и возвеличиться ее величием.
Одновременно они обязаны были оградить Адмирала от нашептывания и безответственных влияний; насколько я узнал Адмирала, для сильных людей это было вполне возможно, в особенности, если бы действительность сразу показала Адмиралу, какие люди около него стоят.
На горе России судьба вздвоила Адмирала самыми второстепенными ничтожествами, и это предрешило тот поток разных бед, что сыпятся на нас последние полгода.
Председатель Совета Министров совершенно потухший, бездеятельный и ни на что уже не годный человек. Трудно даже понять, как можно было выдвинуть на такой исключительно важный и ответственный пост это деловое ничтожество, бесцветное, беззвучное и импотентное, ничем не интересующееся и только изображающее из себя Председателя.
Омск все время кричит, что наличие Вологодского является залогом демократической Власти и доверия к нам всех союзных демократий, и что уход его будет принят, как переход к правой реакции. Опять вариант сказки о голом короле; надо быть очень заинтересованным в сохранении этой демократической руины на посту Председателя Совета Министров или же быть очень скорбным главой, чтобы верить, что возглавление Правительства каким-то господином Вологодским может иметь хоть какое-нибудь значение для страны и импонировать за границей.
Ясно, что управлявшей Омском и Адмиралом олигархии выгодно было посадить на этот пост столь безопасного по своей дряблости человека; она же и старалась раздуть его демократическое значение, пользуясь для этого всем аппаратом комитета по печати и платных Р. Т. А. и газет.
Я уверен, что 4/5 населения Сибири даже и понятия не имеют, кто такой Вологодский; та же 1/5, которая знает это из газет и интересуется политикой, была бы очень обрадована любой переменой в составе Правительства, так как это давало бы надежду на лучшие времена (конечно, если бы это не было назначением министрами Семенова, Калмыкова, Иванова-Ринова, и т. п.).
Даже армия, которую всячески пытаются осведомлять, и на которую часто кивают головой, как на известный регулятор правительственных настроений, совершенно равнодушна и безразлична к тому, кто в Омске председательствует в Совете Министров. Но и она, в той части, которая интересуется политикой, несомненно возликовала бы удалению и Вологодского и всех его сотрудников, как ликовала удалению Михайлова.
Что касается союзников и заграницы, то казалось бы, что двухлетний периодъ возможных переворотов и нарождения, и смерти разноцветных и временных и иных правительств должен был приучить заграницу к русским неожиданностям. Ноябрьский переворот, выдвинувший к власти нынешнее правительство, достаточно убедительно показал, как мало считаются союзники с тем, кто стоит у нас у власти.
Свержение наидемократичнейшей директории с ее действительно известными загранице революционно-демократичными столпами и появление выдвинутого военным восстанием правительства Адмирала должны были вызвать известный опасения у тех союзников, которым была нужна демократичность нашего курса, но этого не произошло и земля под нами от этого не провалилась; не шелохнется она и тогда, когда уйдет Вологодский.