Мисти говорит:
— Прекрати. В последний раз повторяю: не надо.
Мисти говорит:
— Мы сейчас говорим о Табби, и чем скорее она научится жить обычной, нормальной жизнью с нормальной, обычной работой и стабильным, надежным, обычным будущим, тем счастливее она будет.
— От звонка до звонка сидеть в офисе? — говорит Грейс. — Стричь собак? Стабильный, надежный зарплатный чек раз в неделю? Ты поэтому пьешь?
Твоя мать.
Просто для сведения: она сама напросилась.
Ты сам напросился.
И Мисти говорит:
— Нет, Грейс.
Она говорит:
— Я пью потому, что мой муж — глупый, ленивый, оторванный от действительности мечтатель, которому с детства привили мысль, что однажды он женится на знаменитой художнице, и он не смог справиться с собственными обманутыми надеждами.
Мисти говорит:
— Ты, Грейс, ты просрала своего ребенка, и я не дам тебе просрать моего.
Наклоняясь так близко, что ей видна пудра, забившаяся в морщины Грейс, и красные паутинные ниточки там, где помада Грейс кровоточит в морщины вокруг ее рта, Мисти говорит:
— Прекрати врать моей дочери, иначе, клянусь, я завтра же собираю манатки и увожу Табби с острова.
И Грейс смотрит мимо Мисти, смотрит на что-то у нее за спиной.
Не глядя на Мисти, Грейс вздыхает. Она говорит:
— Ох, Мисти. Теперь уже поздно.
Мисти оборачивается, и у нее за спиной стоит Полетта, портье, стоит в своей белой блузке и темной плиссированной юбке. Полетта говорит:
— Прошу прощения, миссис Уилмот?
Они обе — и Грейс, и Мисти — говорят в один голос:
— Да?
И Полетта говорит:
— Не хочу вам мешать.
Она говорит:
— Но мне нужно только подбросить дрова в камин.
Грейс захлопывает книгу у себя на коленях и говорит:
— Полетта, пожалуйста, разрешите наш спор.
Подняв лобную мышцу так, что та тянет вверх лишь одну бровь, Грейс говорит:
— Разве вы не хотите, чтобы Мисти скорее написала свой шедевр?
Погода сегодня: переменная злоба, сопровождающаяся капитуляцией и ультиматумами.
Мисти же развернулась, чтобы уйти. Но оборачивается, останавливается.
Волны снаружи плещут и бьются о берег.
— Спасибо, Полетта, — говорит Мисти, — но пора бы уже всем на острове смириться с мыслью, что я так и умру большим толстым ничтожеством.
12 июля
Если тебе интересно: твой друг из художки, тот длинноволосый блондин, который порвал себе ухо, чтобы отдать Мисти сережку, так вот, он теперь лысый. Его зовут Уилл Таппер, и он управляет паромом. Он твой ровесник, и мочка его уха так и свисает двумя клочками. Рубцовая ткань.
Сегодня вечером на пароме, возвращаясь на остров, Мисти стоит на палубе. Холодный ветер старит ее лицо, растягивает и сушит кожу. Мертвые плоские чешуйки ее рогового слоя. Мисти стоит, никого не трогает, попивает пиво из бутылки, спрятанной в плотный бумажный пакет, и тут в нее тычется носом огромный пес. Пес принюхивается и скулит. Хвост поджат, горло судорожно сжимается под густой шерстью на шее, как будто пес что-то глотает, снова и снова.
Мисти хочет его погладить, но пес пятится от нее и мочится прямо на палубу. К ним подходит какой-то мужчина, держащий в руке поводок, и спрашивает у Мисти:
— С вами все хорошо?
У бедной жирной коровы Мисти с ее личной пивной комой.
Ну, да. Делать ей больше нечего, как стоять в луже собачьей мочи и рассказывать какому-то незнакомому мужику всю историю своей блядской жизни, здесь, на пароме, с пивом в руке и шмыгая носом, чтобы не разреветься. Как будто так просто взять и сказать: ну, раз уж вы спрашиваете, я опять провела целый день в чей-то чужой замурованной прачечной комнате, читая бредовые надписи на стенах, пока Энджел Делапорт делал снимки со вспышкой и говорил, что ее ублюдочный муж на самом деле — любящий и заботливый человек, потому что хвостики в его «и» сильно загнуты кверху, даже когда он называет ее «отмщением в страшном проклятии смерти».
Энджел и Мисти, они весь день терлись задницами, и она обводила пальцем слова на стенах. Такие слова:
«… мы принимаем грязный поток ваших денег…»
И Энджел все спрашивал Мисти:
— Вы что-нибудь чувствуете?
Домовладельцы рассовывали по пакетикам свои зубные щетки, чтобы отправить их в лабораторию на анализ, чтобы выявить гнилостные бактерии. Для иска в суд.
Там, на пароме, мужчина с собакой говорит:
— На вас надето что-нибудь, доставшееся от человека, ныне покойного?
Ее жакет, вот что надето на Мисти, ее жакет и туфли, а на лацкане жакета приколота брошка из той кошмарной дешевенькой бижутерии, которую ей дарил Питер.
Которую ей дарил ее муж.
Которую ты дарил ей.
Весь день в замурованной прачечной комнате, слова кричали со стен: «… мы не дадим вам украсть наш мир, чтобы заменить им разрушенный вами мир…»
И Энджел сказал:
— Здесь другой почерк. Он меняется.
Он сделал еще один снимок и прокрутил пленку на следующий кадр. Он сказал:
— Вы, случайно, не знаете, в каком порядке ваш муж работал в этих домах?
Мисти рассказала Энджелу, что новый хозяин должен вселяться в дом только после полнолуния. По старой плотницкой традиции, первым в новый дом входит любимый домашний питомец семьи. Потом мешок кукурузной муки, соль, метла, Библия и распятие. Лишь после этого в дом въезжает семья со всей своей мебелью. Суеверие, да. Но такая традиция.
Продолжая отщелкивать кадры, Энджел сказал:
— То есть мешок муки должен войти сам по себе?
Беверли-Хиллз, Верхний Ист-Сайд, Палм-Бич, в наши дни, говорит Энджел Делапорт, даже лучший район в любом городе — всего лишь роскошный номер-люкс в аду. За воротами вашей крепости — все те же, одни на всех, улицы в транспортных пробках. И вы, и бездомные наркоманы, вы все дышите одним и тем же вонючим воздухом и слышите один и тот же рев полицейских вертолетов, всю ночь преследующих преступников. Луна и звезды стерты огнями миллиона автосвалок. Все теснятся на одних и тех же тротуарах, заваленных мусором, и наблюдают один и тот же рассвет, мутный и красный за пеленой смога.
Энджел говорит, богатые люди не отличаются особым терпением. Деньги дают возможность просто уйти от всего некрасивого и неидеального. Вы не согласны мириться с уродством. Всю жизнь вы бежите, отстраняетесь, сторонитесь.
Этот поиск прекрасного. Надувательство. Клише. Цветы и рождественские огни. Вот что мы запрограммированы любить. Кого-нибудь юного и прелестного. Женщин с испанского телевидения, с их необъятными сиськами и осиными талиями, словно их трижды перекрутили. Статусных жен, вкушающих обеды в отеле «Уэйтенси».
Слова кричат со стены:
«…вы с вашими бывшими женами и приемными детьми, с вашими смешанными семьями и неудачными браками, вы разрушили свой мир и теперь собираетесь разрушить мой…»
Проблема в том, говорит Энджел, что у нас почти не осталось мест, где можно укрыться. Вот почему Уилл Роджерс советовал всем покупать землю: ее уже больше не производят.
Вот почему все богатеи ломанулись на остров Уэйтенси этим летом.
Раньше это был Сан-Валли, штат Айдахо. Потом Седона, штат Аризона. Аспен, штат Колорадо. Ки-Уэст, Флорида. Лахайна, Мауи. Везде толпы туристов, а местные жители обслуживают столики в ресторанах. Теперь это остров Уэйтенси, идеальное место для бегства. Идеальное для всех, кроме тех, кто уже там живет.
Слова на стене:
«… вы с вашими быстрыми автомобилями, застрявшими в пробках, с вашей роскошной едой, от которой вы разжирели, с вашими дорогущими домами, такими огромными, что вам всегда одиноко…»
Энджел говорит:
— Обратите внимание, как его буквы жмутся друг к другу.
Он делает снимок и говорит:
— Питер очень сильно чего-то боится.
Мистер Энджел Делапорт, он заигрывает с Мисти, накрывает рукой ее руку. Он предлагает ей фляжку, пока та не пустеет. Ну и ладно, и пусть. Лишь бы он не судился с ней, как остальные твои заказчики с материка. Все эти летние отдыхающие, оставшиеся без спален и бельевых шкафов. Все, чьи зубные щетки ты запихивал себе в задницу. Одна из причин, по которой Мисти поспешила отписать дом католической церкви: чтобы на него не наложили арест по суду.
Энджел Делапорт говорит, что защита своей территории — наш природный инстинкт. Как биологический вид мы предъявляем права на землю и защищаем ее. Может быть, мы и мигрируем, вслед за погодой или каким-то животным, но мы твердо знаем, что нам для жизни нужна земля, и наши инстинкты велят застолбить свой участок и не пускать на него чужаков.
Вот почему поют птицы: они метят свою территорию. Вот почему собаки задирают лапу у каждого столба.
Седона, Ки-Уэст, Сан-Валли. Парадокс в том, что полмиллиона людей съезжаются в одно и то же место, чтобы побыть в одиночестве.
По-прежнему обводя указательным пальцем черные буквы на стене, Мисти говорит:
— Что вы имели в виду в тот раз, когда говорили о синдроме Стендаля?
По-прежнему делая снимки, Энджел говорит:
— Этот синдром назван по имени французского писателя Стендаля.
Слова, которые она обводит:
«…Мисти Уилмот отправит вас прямиком в ад…»
Твои слова. Ты, мудила.
Станиславский был прав, мы действительно чувствуем новую боль каждый раз, когда случайно встречаемся с чем-то, уже известным.
Синдром Стендаля, говорит Энджел, это медицинский термин. Он проявляется, когда картина — или любое другое произведение искусства — настолько прекрасна, что ошеломляет зрителя. Своего рода шок. Когда Стендаль посетил церковь Святого Креста во Флоренции, в 1817 году, он потом записал, что едва не лишился сознания от радости. У людей наблюдается учащенное сердцебиение. У них кружится голова. Глядя на великое произведение искусства, ты забываешь собственное имя, забываешь, кто ты и где. У тебя может случиться депрессия и полное физическое истощение. Амнезия. Панические атаки. Сердечный приступ. Судороги.
Просто для сведения: Мисти считает, что Энджел Делапорт — изрядное трепло.