То и дело встречаются растения, которых здесь быть не должно. Вьющаяся роза душит дуб, взбирается на высоту в пятьдесят футов и цветет пышным цветом над кроной дерева. Листья тюльпанов сморщились и пожелтели на летней жаре. Высоченная стена веток и листьев оказалась огромным кустом сирени.
Сирень и тюльпаны — не местные виды растений.
Их здесь быть не должно.
На лугу в центре мыса их ждет Грейс Уилмот. Сидит на пледе, расстеленном на траве. Вокруг нее цветут розовые и синие васильки и маленькие белые ромашки. Плетеная корзина для пикников открыта, над ней жужжат мухи.
Грейс встает на колени, протягивает Мисти бокал красного вина и говорит:
— Мисти, ты вернулась. На, держи.
Мисти берет вино и отпивает глоточек.
— Табби показала мне статуи, — говорит Мисти. — Что здесь было раньше?
Грейс поднимается на ноги и говорит:
— Табби, собирайся. Нам пора идти.
Табби берет с пледа свой свитер.
И Мисти говорит:
— Мы же только пришли.
Грейс вручает ей тарелку с сандвичем и говорит:
— Ты оставайся, поешь. У тебя будет целый день на то, чтобы заняться живописью.
Сандвич с куриным салатом нагрелся на солнце. По нему ползали мухи, но пахнет он вроде нормально. Мисти откусывает кусочек.
Грейс кивает на Табби и говорит:
— Это Табби подала идею.
Мисти жует и глотает. Она говорит:
— Идея хорошая, но я ничего с собой не взяла.
Табби склоняется над корзиной для пикников и говорит:
— Ба взяла. Мы решили устроить тебе сюрприз.
Мисти пьет вино.
Каждый раз, когда какой-нибудь доброжелатель заставляет тебя продемонстрировать полное отсутствие таланта и тычет носом в тот факт, что тебе не удалось воплотить свою единственную мечту — мечту всей твоей жизни, — выпей еще глоточек. Это Запойная игра Мисти Уилмот.
— Мы с Табби едем по важному делу, — говорит Грейс.
И Табби говорит:
— Мы едем на распродажи.
У куриного салата странный вкус. Мисти жует, глотает и говорит:
— Какой-то он странный на вкус, этот сандвич.
— Это из-за кинзы, — говорит Грейс.
Она говорит:
— Нам с Табби надо найти шестнадцатидюймовую тарелку из леноксовского сервиза с серебряным орнаментом «Пшеничные колосья».
Она закрывает глаза, качает головой и говорит:
— И почему все бросаются восстанавливать свои сервизы, когда они уже сняты с производства?
Табби говорит:
— И еще ба мне купит подарок на день рождения. Все, что я захочу.
То есть Мисти придется застрять на весь день здесь, на мысе Уэйтенси, с двумя бутылками красного вина и сандвичами с куриным салатом. С ее красками, маслом и акварелью, ее кисточками и бумагой, к которым она не прикасалась с тех пор, как родила. Акрил и масло, наверное, уже давно окаменели. Акварель высохла и раскрошилась. Кисточки затвердели. Ни на что не годятся.
Как и сама Мисти.
Грейс Уилмот вытягивает руку вперед и говорит:
— Табби, пойдем. Пусть твоя мама насладится спокойным отдыхом на природе.
Табби берет бабушку за руку, и они вдвоем бредут по лугу к грунтовой дороге, где оставили машину.
Солнышко пригревает. Луг расположен достаточно высоко, и отсюда прекрасно видно, как волны плещут и бьются о скалы внизу. Виден город на побережье. Отель «Уэйтенси» — клякса белой вагонки. Даже почти различимы крошечные слуховые окошки чердачных комнат. Отсюда остров кажется тихим райским уголком, не наводненным толпами туристов. Не изуродованным рекламными щитами. Он выглядит так, как, наверное, выглядел до того, как сюда стали ездить богатые летние отдыхающие. До того, как приехала Мисти. Смотришь на все это великолепие и понимаешь, почему те, что здесь родились, никогда не уезжают отсюда. Смотришь и понимаешь, почему Питер так хотел защитить это место.
— Мам, — окликает ее Табби.
Она бежит обратно, оставив бабушку. Бежит, схватившись двумя руками за свою розовую рубашку. Запыхавшись и улыбаясь, она подбегает к Мисти, сидящей на пледе. У Табби в руках — золотая филигранная сережка. Табби говорит:
— Замри.
Мисти замирает. Как статуя.
И Табби наклоняется к ней и вдевает сережку ей в ухо. Она вдевает сережку в мамино ухо и говорит:
— Я забыла, но ба мне напомнила. Сказала, она тебе пригодится.
Коленки ее джинсов испачканы грязью и зеленью после того происшествия в лесу, когда Мисти запаниковала и повалила ее на землю. Когда Мисти пыталась ее спасти.
Мисти говорит:
— Хочешь взять с собой сандвич, малыш?
И Табби качает головой. Она говорит:
— Ба сказала, чтобы я их не ела.
Потом она разворачивается, бежит прочь и машет рукой на бегу, пока не исчезает из виду.
14 июля
Энджел держит лист акварельной бумаги, держит кончиками пальцев за уголки. Он смотрит на рисунок, смотрит на Мисти и говорит:
— Вы нарисовали кресло?
Мисти пожимает плечами и говорит:
— Я столько лет не рисовала. Это первое, что пришло мне в голову.
Энджел поворачивается к ней спиной, подставляет рисунок под солнечный свет, поворачивает так и этак. По-прежнему глядя на лист, он говорит:
— Хорошо. Очень хорошо. Где вы нашли кресло?
— Я рисовала из головы, — говорит Мисти и рассказывает ему, как провела целый день на мысе Уэйтенси в компании красок и двух бутылок вина.
Энджел щурится на рисунок, подносит лист так близко к лицу, что глаза съезжаются к носу, и говорит:
— Похоже на Гершеля Берка.
Энджел смотрит на Мисти и говорит:
— Вы провели целый день на лугу и рисовали из головы неоренессансное кресло Гершеля Берка?
Сегодня утром звонила женщина из Лонг-Бич. Сказала, что собирается перекрасить свою прачечную комнату, и если кому-то захочется взглянуть на художества Питера, то лучше приехать быстрее, пока она не начала.
Прямо сейчас Мисти и Энджел изучают пропавшую прачечную. Мисти зарисовывает фрагменты надписей. Энджел вроде как должен фотографировать стены. Но когда Мисти открыла портфель, чтобы достать альбом для эскизов, Энджел увидел маленький акварельный рисунок и попросил дать ему посмотреть. Солнечный свет льется в окошко сквозь матированное стекло, и Энджел подносит рисунок к свету.
На оконном стекле черной краской написано: «Всякий, кто ступит на остров, умрет»…
Энджел говорит:
— Клянусь, это Гершель Берк. Филадельфия, 1879 год. Точно такое же кресло стоит в усадьбе Вандербильтов в Билтморе.
Наверное, оно врезалось в память Мисти из «Истории искусства», или «Краткого курса декоративно-прикладного искусства», или какого-то еще бесполезного курса в художке. Может быть, она видела его по телевизору, в какой-нибудь документальной программе о знаменитых домах на познавательном канале. Кто знает, откуда берутся идеи. Наше вдохновение. Почему мы воображаем себе то, что воображаем.
Мисти говорит:
— Удивительно, как я вообще что-то нарисовала. Мне было так плохо. Пищевое отравление.
Энджел рассматривает рисунок со всех сторон. Его мышца, сморщивающая бровь, сминает кожу между бровями в три глубокие складки. Глабеллярные морщины. Его мышца, опускающая угол рта, делает свою работу: от уголков рта тянутся ментолабиальные морщины. Морщины скорби.
Мисти срисовывает со стен надписи и не рассказывает Энджелу о желудочных спазмах. В тот паршивый денек она убила не один час, пытаясь хоть что-нибудь нарисовать. Она рисовала деревья и скалы и с отвращением комкала бумагу. Она рисовала город вдали, церковный шпиль и часы на здании библиотеки, но скомкала и этот пейзаж. Скомкала говенный портрет Питера, который пыталась нарисовать по памяти. Портрет Табби. Картинку с единорогом. Она выпила бокал вина и стала думать, что еще можно изгадить своей бездарностью. Потом съела еще один сандвич с куриным салатом. С его странным привкусом кинзы.
От одной только мысли о том, чтобы войти в сумрачный лес и нарисовать гибнущую, крошащуюся статую, у нее волосы встали дыбом. Павшие солнечные часы. Тот запертый грот. Господи. Здесь, на лугу, пригревало солнышко. В траве жужжали насекомые. Где-то за лесом океанские волны плескались и бились о берег.
Мисти было страшно смотреть на темный край леса. Ей сразу же представлялось, как огромный бронзовый человек раздвигает кусты своими окислившимися руками и наблюдает за ней слепыми глазами с впадинами зрачков. Ей представлялось, что он убил мраморную Диану, разорвал на куски ее тело, а теперь вышел из леса и идет к ней, Мисти.
По правилам Запойной игры Мисти Уилмот, когда в голове появляются мысли, что голая бронзовая статуя сейчас набросится на тебя, заключит в металлические объятия и раздавит тебя до смерти своим поцелуем, пока ты будешь срывать себе ногти и разбивать руки до крови о его замшелую грудь — это значит, что надо выпить.
Когда вдруг понимаешь, что ты полуголая и дрищешь в ямку, которую вырыла за кустом, а потом подтираешься льняной салфеткой из столовой отеля, — это значит, что надо добавить.
Спазмы в желудке не прекращались, Мисти обливалась потом. С каждым ударом сердца голову пронзала боль. Кишки скрутило, и она не успела спустить трусы. Горячие струи хлынули по ногам, затекли в туфли. Задыхаясь от вони, Мисти упала лицом вниз, упершись ладонями в нагретую солнцем траву, в крошечные цветочки. Мухи слетелись на запах и принялись ползать по ее ногам. Ее подбородок упал на грудь, и на землю полилась розовая рвота.
Когда вдруг понимаешь, что прошло полчаса, а дерьмо так и течет у тебя по ногам, и над тобой кружат мухи, выпей еще.
Она не рассказывает об этом Энджелу.
Здесь, в исчезнувшей прачечной комнате, Мисти делает зарисовки, Энджел делает снимки. Он говорит:
— Что вы можете мне рассказать об отце Питера?
Отец Питера, Харроу. Мисти он нравился. Она говорит:
— Он умер. А что?
Энджел делает снимок и прокручивает пленку на следующий кадр. Он кивает на надписи на стене и говорит:
— Написание строчных «л» говорит очень о многом. Первый элемент буквы означает привязанность к матери, второй — нисходящий — взаимоотношение с отцом.