Отец Питера, Харроу Уилмот. Все называли его Гарри. Мисти встречалась с ним только раз, когда приезжала в гости перед свадьбой. Перед тем, как она забеременела. Гарри устроил ей долгую, обстоятельную экскурсию по острову Уэйтенси. Они ходили по улицам, он показывал ей облупившуюся краску и просевшие крыши больших домов с гонтовой кровлей. Ключом от машины он выковыривал куски известки из щелей между гранитными блоками церкви. Они видели, как потрескались и вспучились тротуары на Платановой улице. Видели прожилки плесени на фасадах магазинов. Закрытый отель, опустошенный пожаром, был черен внутри и обшарпан снаружи, его оконные сетки покраснели от ржавчины. Ставни перекосились. Водосточные трубы прогнулись. Харроу Уилмот приговаривал: «Из грязи в князи и снова в грязь за три поколения». Он говорил: «Как бы мы ни умножали свои капиталы, дольше трех поколений они не продержатся».
Отец Питера умер вскоре после того, как Мисти вернулась в институт.
Энджел говорит:
— Можете раздобыть для меня образец его почерка?
Мисти продолжает срисовывать надписи. Она говорит:
— Я не знаю.
Просто для сведения: если ты провела день на природе, голышом, вся измазанная в говне и забрызганная розовой рвотой, это еще не значит, что ты настоящая художница.
Равно как и галлюцинации. Там, на мысе Уэйтенси, когда Мисти мучилась резями в желудке, и струи пота стекали ручьями по ее волосам и щекам, ей привиделось странное. Когда она вытиралась салфетками из отеля. Полоскала рот вином. Махала руками, отгоняя мух. В носу по-прежнему щипало от рвоты. Глупо, слишком глупо было бы рассказывать об этом Энджелу, но тени на краю леса зашевелились.
Из сумрака среди деревьев проступило металлическое лицо. Фигура шагнула вперед, и мягкая почва на краю луга просела под тяжестью бронзовой ступни.
Если ты учишься в художественном институте, тебе знакомы кошмарные галлюцинации. Ты знаешь, что такое флешбэк. Ты употребила немало веществ, которые могли накопиться в жировых тканях, готовые вылиться в кровь и устроить тебе дурной сон посреди бела дня.
Фигура сделала еще шаг, ее нога погрузилась в землю. В солнечном свете бронзовые руки местами сделались ярко-зелеными, местами — тускло-коричневыми. Плечи и голову покрывал белый птичий помет. Фигура шагала вперед. При каждом шаге рельефные мышцы перекатывались под бронзовой кожей на бедрах. При каждом шаге бронзовый фиговый лист шевелился в паху.
Сейчас, глядя на акварельный рисунок, лежащий на сумке Энджела, Мисти чувствует себя неловко. Аполлон, бог любви. Мисти пьяная и больная. Обнаженная душа похотливой художницы средних лет.
Фигура приблизилась еще на шаг. Идиотская галлюцинация. Пищевое отравление. Статуя голая. Мисти голая. Оба грязные в круге деревьев, обрамляющих луг. Чтобы прочистить мозги, чтобы прогнать этот ужас, Мисти начала рисовать. Чтобы сосредоточиться. Это было рисование без всякой мысли. Мисти закрыла глаза, поднесла карандаш к блоку акварельной бумаги и почувствовала, как он царапает по листу. Не глядя, она выводила прямые линии, растирала их боковой стороной большого пальца, чтобы затенить контур.
Автоматическое письмо.
Когда карандаш остановился, Мисти пришла в себя. Фигура исчезла. Спазмы в желудке почти прекратились. Жидкая пакость подсохла, и Мисти смогла отряхнуться. Потом она закопала салфетки, свои испорченные трусы и скомканные рисунки. Приехали Табби и Грейс. Они разыскали свою недостающую чайную чашку, или сливочник, или что там еще. К тому времени вино закончилось. Мисти была одета и пахла чуть лучше.
Табби сказала:
— Смотри. Ба подарила на день рождения.
Она вытянула руку, демонстрируя кольцо, сверкающее на пальце. Квадратный зеленый камень, ограненный, блестящий.
— Это хризолит, — сказала Табби и подняла руку над головой, чтобы в камне отразился закат.
Мисти уснула в машине, теряясь в догадках, откуда у Грейс взялись деньги. Грейс везла их обратно в город по Главной улице.
Мисти только потом заглянула в альбом. И удивилась не меньше, чем все остальные. Ей не пришлось править рисунок. Она только добавила цвета акварельными красками. Надо же, что творит подсознание. Откуда взялось это кресло? Что-то из юности, какая-то иллюстрация на лекциях по истории искусства.
Предсказуемые мечты бедной Мисти Клейнман.
Энджел что-то ей говорит.
Мисти переспрашивает:
— Что?
И Энджел говорит:
— Сколько вы хотите за этот рисунок?
Он имеет в виду деньги. Цену. Мисти говорит:
— Пятьдесят?
Мисти говорит:
— Пятьдесят долларов?
Эта картинка, которую Мисти нарисовала с закрытыми глазами, голая и напуганная, пьяная, с резями в животе, от которых ее выворачивало наизнанку, это ее первая проданная работа. Самое лучшее, что Мисти сделала в жизни.
Энджел открывает бумажник, достает десятку и две двадцатки. Он говорит:
— Можете еще что-нибудь рассказать об отце Питера?
Просто для сведения: когда они уходили с луга, там были две ямки в земле. Два следа рядом с тропинкой. На расстоянии примерно в два фута, слишком большие для человека. Слишком далеко друг от друга. Цепочка ямок уводила обратно в лес, слишком больших, слишком широких для человеческих шагов. Мисти не рассказывает об этом Энджелу. Он подумает, что она спятила. Спятила, как ее муж.
Как ты, милый мой Питер.
Сейчас от ее отравления осталась только убийственная головная боль.
Энджел подносит картинку к носу и нюхает. Морщит нос, нюхает снова и убирает картинку в боковой карман сумки. Он видит, что Мисти за ним наблюдает, и говорит:
— Не обращайте внимания. На секундочку мне показалось, что пахнет говном.
15 июля
Если первый за четыре года мужчина, который смотрит на твои сиськи, окажется полицейским, тебе надо выпить. Если окажется, что он уже знает, как ты выглядишь голой, надо выпить еще.
Двойную порцию.
За восьмым столиком в Орехово-золотом зале сидит какой-то мужик, просто какой-то мужик, твой ровесник. Крупный, с сутулыми плечами. Его рубашка подобрана по размеру, разве что чуть тесновата на животе, белом поликоттоновом воздушном шаре, слегка нависающем над ремнем. Волос на висках у мужчины почти не осталось. Высокие залысины по бокам его лба тянутся длинными треугольниками голой кожи, ярко-красной, сожженной солнцем. Словно длинные острые рожки, торчащие надо лбом. Рога, как у черта. Раскрытый блокнот на спирали лежит на столе, и мужик что-то в нем пишет, наблюдая за Мисти. На нем темно-синий спортивный пиджак и галстук в полоску.
Мисти несет ему стакан воды, ее руки трясутся так сильно, что слышно, как стучат кубики льда. Просто, чтобы ты знал: у нее третьи сутки болит голова. Болит так, словно в мозгах копошатся личинки. Черви высверливают ходы. Жуки роют тоннели.
Мужик за восьмым столиком говорит:
— Смотрю, народу у вас немного.
Его одеколон пахнет гвоздикой. Это тот самый мужчина с парома, мужчина с собакой, которая решила, что Мисти мертва. Полицейский. Детектив Кларк Стилтон. Расследование преступлений на почве ненависти.
Мисти пожимает плечами и вручает ему меню. Мисти обводит взглядом зал, золоченую краску и деревянные панели, и говорит:
— А где ваша собака?
Мисти говорит:
— Что будете пить?
И он говорит:
— Мне нужно встретиться с вашим мужем.
Он говорит:
— Вы — миссис Уилмот, как я понимаю?
Ее имя написано на табличке, приколотой к нейлоновой розовой униформе: Мисти Мэри Уилмот.
Голова болит так, словно в затылок вбивают гвоздь, тюк-тюк-тюк молотком, произведение концептуального искусства, молоток бьет все сильнее, долбит в одну точку, пока ты не забываешь обо всем остальном в этом мире.
Детектив Стилтон кладет ручку на стол и подает Мисти руку для рукопожатия. Он улыбается и говорит:
— На самом деле, я и есть окружная оперативная группа по расследованию преступлений на почве ненависти.
Мисти пожимает ему руку и говорит:
— Может быть, чашечку кофе?
И он говорит:
— Да, пожалуйста.
Голова болит так, словно она надувной мячик, перекачанный воздухом. Воздух все закачивают и закачивают, только это не воздух. Это кровь.
Просто для сведения: Мисти уже говорила детективу, что Питер в больнице.
Что ты в больнице.
В тот вечер на пароме она рассказала детективу Стилтону, как у тебя съехала крыша, и ты оставил семью в долгах. Как тебя выгоняли из всех институтов, как ты втыкал в себя брошки. Как ты уселся в машину, стоявшую в гараже, и включил двигатель. Твои граффити, твои бредовые надписи на стенах замурованных кухонь и прачечных комнат в чужих домах, это был просто еще один признак твоего сумасшествия. Вандализм. Это очень печально, сказала Мисти детективу, но Питер подгадил ей так же, как всем остальным.
Сейчас около трех часов дня, затишье между обедом и ужином.
Мисти говорит:
— Да. Конечно, съездите к моему мужу.
Мисти говорит:
— Вы хотели заказать кофе?
Детектив, он что-то пишет в блокноте и спрашивает:
— Вы не знаете, состоял ли ваш муж в какой-нибудь неонацистской организации? В какой-нибудь радикальной расистской группировке?
И Мисти говорит:
— Что, правда?
Она говорит:
— Тут готовят отличный ростбиф.
Просто для сведения: это даже мило. Оба держат блокноты, ручки на изготовку. Это дуэль. Перестрелка.
Если детектив Стилтон видел надписи Питера, он знает, что Питер думал о голой Мисти. О ее обвисших сиськах, похожих на парочку дохлых карпов. О ее толстых ногах, оплетенных варикозными венами. О руках, пропахших резиновыми перчатками. О Мисти Уилмот, царице горничных. Что думал ты о своей жене.
Детектив Стилтон пишет и говорит:
— Значит, вы с мужем были не слишком близки?
И Мисти говорит:
— Я всегда думала, мы были близки.
Она говорит:
— А теперь даже не знаю.
Он говорит, продолжая писать:
— Вы не знаете, состоял ли Питер в Ку-клукс-клане?