— Хорошо.
В той, прошлой жизни, в художке, Питер попросил Мисти назвать животное. Любое животное.
Просто для сведения: брошка была позолоченной черепашкой с большим, надтреснутым зеленым стеклом вместо панциря. Голова и ножки двигались, но одной ноги не хватало. Металл так окислился, что уже испачкал черным ее рубашку.
Мисти оттянула ткань на груди, глядя на черепашку, влюбляясь в нее без всякой причины. Она сказала:
— Голубь.
Питер отошел от нее и махнул рукой, приглашая продолжить прогулку. Они шли по студенческому городку, меж кирпичных зданий, заросших плющом, и Питер сказал:
— Опиши голубя тремя словами.
Шагая рядом с Питером, Мисти попыталась взять его за руку, но он заложил руки за спину.
Шагая рядом с Питером, Мисти сказала:
— Грязный.
Мисти сказала:
— Глупый. Противный.
Ее три слова для описания голубя.
Питер взглянул на нее, закусив губу. Его мышца, сморщивающая бровь, свела брови над переносицей.
В той, прошлой жизни, в художке, Питер попросил Мисти назвать водоем.
Шагая с ним рядом, Мисти сказала:
— Морской путь Святого Лаврентия.
Он обернулся к ней. Замер на месте.
— Опиши его тремя прилагательными, — сказал он.
Мисти закатила глаза и сказала:
— Оживленный, быстрый, многолюдный.
Питер скривился. Его мышца, поднимающая верхнюю губу, изогнула губу в усмешке.
Шагая рядом с Мисти, Питер задал ей последний вопрос. Представь, сказал Питер, что ты находишься в комнате. Все стены белые, нет ни окон, ни дверей. Он сказал:
— Опиши свои ощущения от этой комнаты тремя словами.
Мисти еще ни с кем не встречалась так долго. Она думала, что это такой завуалированный способ расспросить любимого человека о его предпочтениях. Именно так она выяснила, что Питер любит мороженое со вкусом тыквенного пирога. Ей даже в голову не приходило, что он спрашивал ее о чем-то важном.
Мисти сказала:
— Временная. Промежуточная.
Она помедлила и сказала:
— Непонятная.
Ее три слова для описания наглухо запечатанной белой комнаты.
В той, прошлой жизни, шагая рядом с Питером, не держась с ним за руки, она слушала его объяснения, как работает тест Карла Юнга. Каждый вопрос — это способ проникнуть сознанием в бессознательное.
Цвет. Животное. Водоем. Белая комната.
Это все архетипы, сказал ей Питер. По Карлу Юнгу. Каждый образ символизирует определенный аспект человеческой личности.
Цвет, названный Мисти, золотой цвет, это то, как она видит себя.
Она описала себя «блестящей, роскошной и мягкой», сказал Питер.
Животное — то, как мы воспринимаем других людей.
Она воспринимает людей «грязными, глупыми и противными», сказал Питер.
Водоем — это ее половая жизнь.
Оживленная, быстрая, многолюдная. По Карлу Юнгу.
Мы проявляем себя в каждом слове. Наши слова — наш дневник.
Не глядя на Мисти, Питер сказал:
— Меня не обрадовал твой ответ.
Последний вопрос о запечатанной белой комнате. Питер сказал, эта комната без дверей и окон символизирует смерть.
Для нее смерть будет временной, промежуточной и непонятной.
12 августа — Полнолуние
Джайны были сектой буддистов, утверждавших, что они умеют летать. Они умели ходить по воде. Понимали любой язык. По слухам, они превращали любой металл в золото. Исцеляли калек и слепых.
С глазами, наглухо запечатанными скотчем, Мисти слушает доктора. Слушает и рисует. Она встает до рассвета, и Грейс заклеивает ей глаза. Скотч снимается после заката.
— Джайны якобы воскрешали мертвых, — говорит голос доктора.
Они проделывали все это, потому что подвергали себя истязаниям. Морили себя голодом и отказывались от секса. Благодаря такой жизни, полной боли, трудностей и лишений, они обладали магической силой.
— Такой образ жизни называется аскезой, — говорит доктор.
Он говорит, Мисти рисует. Мисти работает, а доктор Туше подает ей краски, кисти и карандаши. Когда картина готова, доктор меняет листы бумаги. Он делает то, что раньше делала Табби.
Слава о джайнах гремела по всем царствам Ближнего Востока. При дворах Сирии и Египта, Эпира и Македонии, еще за четыреста лет до рождения Христа, они совершали свои чудеса. Их чудеса вдохновляли ессеев и ранних христиан. Они изумляли Александра Македонского.
Доктор Туше не умолкает ни на секунду. Он говорит, христианские мученики были преемниками джайнов. Каждый день святая Екатерина Сиенская бичевала себя по три раза. В первый раз — за свои собственные грехи. Во второй — за грехи всех живущих. В третий раз — за грехи всех почивших.
Симеон Столпник, причисленный к лику святых, много лет простоял на столпе, продуваемом всеми ветрами, пока не сгнил заживо.
Мисти говорит:
— Я закончила.
Она ждет новый лист, новый холст.
Слышно, как доктор снимает с мольберта законченную картину. Он говорит:
— Изумительно. Очень одухотворенно.
Его голос стихает, когда он относит картину к двери. Слышен скрип карандаша: доктор пишет номер на обороте. Снаружи шумит океан, волны плещут и бьются о берег. Доктор ставит картину у двери, и его голос вновь возвращается, становится ближе и громче. Он говорит:
— Снова бумагу или теперь холст?
Ей все равно.
— Холст, — говорит Мисти.
После гибели Табби Мисти не видела ни одной своей картины. Она говорит:
— Куда вы их забираете?
— В надежное место, — говорит доктор.
Ее месячные опаздывают почти на неделю. Это от истощения. Ей не нужен никакой тест на беременность. Питер свое дело сделал, привез Мисти на остров.
Доктор говорит:
— Можете начинать.
Он берет руку Мисти и направляет к шершавому, туго натянутому холсту, уже загрунтованному кроликовым клеем.
Иудейские ессеи, говорит доктор, происходят от секты персидских затворников, поклонявшихся солнцу.
Затворницы. Так называли женщин, заживо замурованных в подвалах соборов. Женщин, замурованных заживо, чтобы вдохнуть в здание душу. Такая вот дикость в истории строительного дела. Когда в стены зданий замуровывали бутылки виски, женщин и кошек. Милые люди строители. И ее муж в том числе.
И ты в том числе.
Мисти в своей комнате на чердаке, как в ловушке. Тяжелая шина держит ее на месте. Дверь запирают снаружи. Доктор всегда наготове со своим блестящим шприцем, чтобы в случае чего ее усмирить. О, Мисти могла бы написать монографию о затворницах.
Ессеи, говорит доктор Туше, жили вдали от мирских забот. Они закаляли себя, терпя болезни и муки. Они бросали свои семьи и собственность. Претерпевали страдания, веря в то, что бессмертные души нисходят с небес, соблазнившись физической формой, чтобы предаваться блуду и чревоугодию, пить вино, принимать наркоту.
Ессеи учили юного Иисуса. Они учили Иоанна Крестителя.
Они называли себя целителями и совершали все чудеса Христовы — исцеляли больных, воскрешали мертвых, изгоняли демонов — за сотни лет до Лазаря. Джайны превращали воду в вино за сотни лет до ессеев, которые делали то же самое за сотни лет до Иисуса.
— Те же самые чудеса можно творить вновь и вновь, если о них все забыли, — говорит доктор. — Помните об этом.
Как Христос называл себя камнем, отвергнутым каменщиками, так и отшельники-джайны называли себя бревнами, отвергнутыми всеми плотниками.
— Они утверждали, — говорит доктор, — что духовидец должен бежать мирских благ, отвергая все удовольствия и удобства, дабы соприкоснуться с божественным.
Полетта привозит обед, но Мисти не хочется есть. В темноте за закрытыми веками ей слышно, как доктор вкушает пищу. Скрип ножа и вилки по фарфоровой тарелке. Стук кубиков льда в стакане с водой.
Доктор говорит:
— Полетта?
Он говорит с полным ртом:
— Возьмите, пожалуйста, эти картины у двери и отнесите в столовую, к остальным.
В надежное место.
Пахнет ветчиной и чесноком. И чем-то шоколадным, пудингом или тортом. Слышно, как доктор жует, как он влажно глотает.
— Вот интересный момент, — говорит доктор. — Боль рассматривается как инструмент духовного роста.
Боль и лишения. Буддийские монахи сидят на крышах, ничего не едят и не спят, пока не достигнут просветления. В одиночестве, без укрытий от солнца и ветра. Сравните их с Симеоном Столпником, гнившим заживо на столпе. Или с йогами-харешвари. С духовными поисками североамериканских индейцев. С набожными американскими барышнями в девятнадцатом веке, постившимися так истово, что умирали от голода. Со святой Вероникой, чьей единственной пищей служили пять апельсиновых зернышек, съедаемых в память о пяти ранах Христовых. С лордом Байроном, который постился, и пил слабительное, и героически переплыл Геллеспонт. Романтический анорексик. Сравните их с Моисеем и Илией, постившимися, чтобы удостоиться божественных откровений в Ветхом Завете. С английскими ведьмами в семнадцатом веке, постившимися, чтобы творить колдовство. С кружащимися дервишами, доводящими себя до полного изнеможения ради просветления духа.
Доктор все говорит и говорит.
Все эти мистики, во все времена, по всему миру, они обретали свой путь к просветлению через страдания плоти.
Мисти рисует.
— Вот что еще интересно, — говорит голос доктора. — Наш мозг разделен на два полушария, как грецкий орех.
Левое полушарие отвечает за логику, речь, вычисления и рассуждения, говорит он. Именно левое полушарие люди считают своей уникальной индивидуальностью. Это сознательный, рациональный, повседневный костяк нашей реальности.
Правое полушарие мозга, говорит доктор, это центр интуиции, эмоций, проницательности и способности к распознаванию образов. Это наше подсознание.
— Левое полушарие — это ученый, — говорит доктор. — Правое полушарие — художник.
Он говорит, в повседневной жизни люди обычно задействуют левое полушарие. И только когда человека терзают нестерпимые боли, когда он сильно расстроен или серьезно болеет, его подсознание может взять верх над сознанием. Когда тебе больно, когда ты болеешь, печалишься или впадаешь в уныние, правое полушарие может взять управление на себя, пусть лишь на долю секунды, но в эту долю секунды тебе открывается доступ к божественному вдохновению.