Мисти все говорила и говорила, но уже в другой день, в другой галерее. Это было в музее, ее картина с высокой каменной церковью уже висела, приклеенная к стене, между Моне и Ренуаром. Сама Мисти сидела на холодном полу, взгромоздившись верхом на Питера. Дело близилось к вечеру, в музее не было ни души. Идеальная голова Питера с длинными черными волосами вжималась в пол. Он запустил обе руки ей под свитер и теребил ее соски.
Ты запустил обе руки ей под свитер.
Психологи-бихевиористы считают, что люди совокупляются лицом к лицу благодаря женской груди. Женщины с пышным бюстом привлекали больше партнеров, которым нравилось ласкать грудь во время полового акта. Чем больше секса, тем больше рождалось детей, в том числе — женщин, унаследовавших большую грудь. Что порождало еще больше секса лицом к лицу.
Там, на полу в зале музея, когда Питер ласкал ее грудь, когда его возбужденный член шевелился в штанах, Мисти сидела на нем верхом и говорила об Уильяме Тернере, говорила о том, что альпийский пейзаж в его «Переходе Ганнибала через Альпы» списан с йоркширских природных красот, весьма впечатливших Тернера во время поездки по графству.
Еще один пример того, что все — автопортрет.
Мисти рассказывала Питеру обо всем, чему их учили на истории искусства. Рембрандт наносил краски таким толстым слоем, что люди шутили, будто каждый его портрет можно поднять за нос.
Ее волосы отяжелели от пота и падали на лицо. Ее мясистые ноги тряслись, но все-таки удерживали ее в сидячем положении. Пока она терлась лобком о бугор в штанах Питера.
Его пальцы еще крепче стиснули ее грудь. Его бедра дернулись вверх, круговые мышцы глаз судорожно сократились, заставив его зажмуриться. Мышцы, опускающие угол рта, оттянули нижнюю губу вниз, так что стали видны его зубы. Его желтые от кофе зубы кусали воздух.
Горячая влага толчками хлынула из Мисти, возбужденный член Питера запульсировал под ней, и время остановилось. Они оба перестали дышать на одну, две, три, четыре, пять, шесть, семь долгих секунд.
Потом оба выдохлись. Сникли. Тело Питера расслабилось на влажном полу. Мисти распласталась на нем. Их одежда намокла от пота и липла к коже.
Картина с высокой каменной церковью взирала на них со стены.
И тут в зал вошел музейный смотритель.
20 августа — Луна в третьей четверти
Голос Грейс в темноте, он говорит Мисти:
— Твои работы купят свободу всей нашей семье.
Он говорит:
— Мы избавимся от летних приезжих на десятки лет вперед.
Если Питер так и не очнется, из всех Уилмотов останутся только Грейс и Мисти.
Если ты не очнешься, Уилмотов больше не будет.
Слышно, как Грейс что-то режет ножницами, медленно, вдумчиво.
Из грязи в князи и снова в грязь за три поколения. Какой смысл восстанавливать семейное состояние? Пусть дом отходит католикам. Пусть приезжие заполонят остров. Теперь, когда Табби мертва, у Уилмотов нет будущего. Им не во что вкладывать капитал.
Грейс говорит:
— Твои работы — дар будущему, и всякий, кто попытается тебе помешать, будет проклят историей.
Пока Мисти рисует, руки Грейс чем-то обматывают ее талию, потом предплечья и шею. Что-то трется о кожу, легкое, мягкое.
— Мисти, милая, у тебя талия — семнадцать дюймов, — говорит Грейс.
Это портновский сантиметр.
Что-то гладкое проскальзывает между ее губами, и голос Грейс говорит:
— Пора пить лекарство.
В рот проникает соломинка, и Мисти отпивает чуть-чуть воды. Просто чтобы проглотить капсулу.
В 1819 году Теодор Жерико написал свой шедевр, «Плот “Медузы”». На картине изображен плот с десятью уцелевшими людьми, спасшимися после кораблекрушения. Сначала на том плоту было сто сорок семь человек, но через две недели скитаний по морю в живых осталось лишь десять. Как раз в это время Жерико бросил беременную любовницу. Чтобы наказать себя, он обрил голову налысо. Он не общался с друзьями почти два года, практически не выходил из своей мастерской. Ему было двадцать семь лет, и он жил затворником, работая над картиной. В окружении умирающих людей и трупов, которых он изучал для своего полотна. Несколько раз он пытался покончить с собой и умер в тридцать два года.
Грейс говорит:
— Мы все умрем.
Она говорит:
— Цель не в том, чтобы жить вечно. Цель в том, чтобы создать что-то, что переживет нас в веках.
Она прикладывает сантиметр к ноге Мисти. Измеряет длину.
Что-то гладкое и прохладное скользит по щеке Мисти, и голос Грейс говорит:
— Чувствуешь?
Грейс говорит:
— Это атлас. Я шью тебе платье на открытие выставки.
Вместо «платье» Мисти слышится саван.
Даже на ощупь Мисти узнает этот белый атлас. Грейс перешивает ее свадебное платье. Шьет его заново. Делает так, чтобы оно жило вечно. Родилось еще раз. Возродилось. Ткань до сих пор пахнет ее духами, ее «Песней ветра», Мисти узнает себя.
Грейс говорит:
— Мы пригласили всех до единого. Все отдыхающие придут на открытие твоей выставки. Это будет крупнейшее общественное событие за последние сто лет.
Как ее свадьба. Как наша свадьба.
Вместо «отдыхающие» Мисти слышится умирающие.
Грейс говорит:
— Ты почти закончила. Осталось всего восемнадцать картин.
Чтобы довести ровно до ста.
Вместо «ты почти закончила» Мисти слышится с тобой все кончено.
21 августа
Сегодня в темноте под веками Мисти включается пожарная сигнализация. Долгий звонок надрывается в коридоре, такой громкий даже сквозь дверь, что Грейс приходится кричать:
— Ох, что там такое опять?
Она кладет руку на плечо Мисти и говорит:
— Ты не отвлекайся, работай.
Рука сжимается на плече, и Грейс говорит:
— Закончи эту последнюю картину. Это все, что нам нужно.
Ее шаги удаляются, открывается дверь в коридор. На секунду рев сигнализации становится громче — пронзительный, как звонок на уроки в школе у Табби. Как в школе у Мисти, когда она была маленькой. Звук становится тише, как только Грейс закрывает за собой дверь. Закрывает, но не запирает.
Но Мисти продолжает работать.
Ее мама в Текамсе-Лейк, когда Мисти ей сообщила, что, может быть, выйдет замуж за Питера Уилмота и уедет на остров Уэйтенси, мама сказала Мисти, что все крупные состояния нажиты нечестным путем, все они строятся на обмане и боли. Чем крупнее богатство, сказала ей мама, тем больше людей пострадало. Богатые люди, сказала ей мама, вступают в первые браки только ради продолжения рода. Она спросила, действительно ли Мисти хочется провести свою жизнь в окружении таких людей?
Ее мама спросила:
— Ты что, передумала становиться художницей?
Просто для сведения: Мисти ответила: «Конечно».
И не то чтобы она так уж сильно любила Питера. Мисти не знала, что на нее нашло. Просто она не смогла бы вернуться домой, в этот трейлерный парк, уже не смогла бы.
Или, может быть, просто у дочки такая работа: бесить мать.
Этому точно не учат в художке.
Пожарная сигнализация не умолкает.
Питер с Мисти тайно сбежали на остров в рождественскую неделю. За всю эту неделю Мисти ни разу не позвонила маме, хотя знала, что та сходит с ума от беспокойства. На венчании священник посмотрел на Питера и сказал:
— Улыбнись, сынок. А то у тебя такой вид, словно тебя привели на расстрел.
Ее мама, она позвонила в институт. Она обзвонила все больницы. В морге одной из больниц было тело неопознанной молодой женщины, которую обнаружили голой в канаве со ста ножевыми ранениями в живот. Мама Мисти, она провела день Рождества за рулем, проехала через три округа, чтобы посмотреть на искалеченный труп этой неопознанной девушки. Когда Питер и Мисти стояли перед алтарем в церкви Уэйтенси, ее мама, затаив дыхание, наблюдала за тем, как полицейский детектив расстегивает молнию на мешке с трупом.
В той, прошлой жизни Мисти позвонила маме через пару дней после Рождества. Сидя в доме Уилмотов за запертой дверью, Мисти перебирала дешевенькую бижутерию, которую Питер дарил ей до свадьбы: стразы и поддельные жемчуга. Она прослушала дюжину охваченных паникой маминых сообщений на автоответчике. А когда наконец удосужилась набрать их номер в Текамсе-Лейк, мама бросила трубку.
Ну и пожалуйста. Мисти немного всплакнула и больше никогда туда не звонила.
Остров Уэйтенси уже стал ее домом, каким никогда не был трейлер.
Пожарная сигнализация по-прежнему не умолкает, и кто-то говорит из-за двери:
— Мисти? Мисти Мэри?
Стук в дверь. Мужской голос.
И Мисти говорит:
— Да?
Дверь открывается, сигнализация становится громче, потом снова тише. Мужской голос говорит:
— Господи, ну и вонища!
Это Энджел Делапорт примчался ее спасать.
Просто для сведения: погода сегодня неистова, охвачена паникой и слегка раздражительно, когда Энджел сдирает с ее лица скотч. Он отбирает у нее кисть. Энджел дает ей пощечину, бьет со всей силы по одной щеке, по другой, и говорит:
— Приходите в сознание. У нас мало времени.
Энджел Делапорт бьет ее по щекам, как бьют хорошеньких дурочек в испанских телесериалах. Мисти вся — кожа да кости.
Пожарная сигнализация так и не умолкает.
Щурясь на солнечный свет, льющийся из крошечного окошка, Мисти говорит, перестаньте. Она говорит, что он просто не понимает. Ей надо работать. Больше у нее ничего не осталось.
Картина перед ней — квадрат неба, белые и голубые мазки, что-то незавершенное, но занимающее весь лист. У двери стоят другие картины, лицевой стороной к стене. У каждой на обороте — номер, написанный карандашом. Девяносто семь. Девяносто восемь. Девяносто девять.
Пожарная сигнализация не умолкает.
— Мисти, — говорит Энджел. — Уж не знаю, что тут за эксперимент, но пора с ним завязывать.
Он идет к шкафу, достает банный халат и босоножки. Возвращается к Мисти, обувает ее в босоножки и говорит:
— Через пару минут они сообразят, что это ложная тревога.