Доктор не смеется. Упрекнуть его за это нельзя.
– Когда вы изучали историю, – говорит он, – вы проходили джайнов? Ну, джайнизм, ветвь буддизма?
Не на истории искусства, говорит ему Мисти.
Он выдвигает один из ящичков стола и достает оттуда желтую бутылочку с пилюлями.
– С ними нужно быть осторожным, не то слово, – говорит он. – Не подпускайте к ним Табби и на десять футов.
Он открывает бутылочку и вытряхивает пару пилюль на ладонь. Это капсулы из прозрачного желатина, которые разделяются на две половинки. Внутри каждой капсулы – какой-то рыхлый, сыпучий темно-зеленый порошок.
Отшелушившееся послание на подоконнике в Таббиной комнате: Ты умрешь, когда они высосут тебя.
Доктор Туше подносит бутылочку к Мистиному носу и говорит:
– Принимайте только при головной боли. – Этикетка отсутствует. – Это смесь разных трав. Она должна помочь вам сосредоточиться.
Мисти говорит:
– Скажите, кто-нибудь когда-нибудь умирал от синдрома Стендаля?
И доктор говорит:
– В основном тут зеленые водоросли, немного порошка из коры белой ивы, самая чуточка пчелиной пыльцы.
Он кладет капсулы обратно в бутылочку и с резким щелчком закрывает крышку. Ставит бутылочку на стол, рядом с Мистиной ляжкой.
– Вы можете пить, как и раньше, – говорит он, – но только умеренно.
Мисти говорит:
– Я пью исключительно умеренно.
И, вернувшись за свой стол, доктор Туше говорит:
– Как скажете.
Ебучие маленькие городишки.
Мисти говорит:
– Как умер отец Питера?
И доктор Туше говорит:
– А что вам сказала Грейс Уилмот?
Не говорила она ничего. Ни разу не упомянула об этом. Когда они развеивали пепел, Питер сказал Мисти, что это был сердечный приступ. Мисти говорит:
– Грейс сказала, опухоль мозга.
И доктор Туше говорит:
– Да-да, точно, опухоль мозга.
Он с гулким грохотом задвигает на место металлический ящичек. Он говорит:
– Грейс говорит мне, что вы демонстрируете чрезвычайно многообещающий талант.
Для протокола: погода сегодня спокойная и солнечная, но воздух отравлен брехней.
Мисти спрашивает про буддистов, упомянутых доктором.
– Джайны, – говорит он. Снимает блузку с крючка и протягивает ее Мисти. Ткань в районе обеих подмышек потемнела от пота. Доктор Туше топчется вокруг Мисти, держит блузку, пока Мисти засовывает руки в рукава.
Он говорит:
– Я что хочу сказать? Порой для художника хронические боли – благословение.
17 июля
Когда они учились в колледже, Питер частенько повторял: что бы ты ни рисовала, это твой автопортрет. Пускай картина называется «Святой Георгий и дракон» или «Похищение сабинянок»,[31] но угол, под которым ты смотришь, освещение, композиция, техника, – это все ты. Даже причина, по которой ты выбираешь сюжет, – это ты. Ты – каждый колер и мазок кисти.
Питер частенько повторял:
– Все, что может художник, – это описывать свое лицо.
Каждый приговорен к тому, чтоб оставаться собой.
А посему, продолжал Питер, мы свободны и можем рисовать что угодно, раз мы рисуем только самих себя.
Твой почерк. Твоя походка. Твой чайный сервиз. Все выдает твои тайны. Во всем, что ты делаешь, видна твоя рука.
Все – автопортрет.
Все – дневник.
На пятьдесят долларов, полученных от Энджела, Мисти покупает круглую акварельную кисточку № 5 из бычьего волоса. Покупает пушистую беличью кисточку № 4 для рисования размывкой. Круглую кисточку № 2 из верблюжьей шерсти. Заостренную кисточку № 6 из соболя и, наконец, широкую, плоскую кисть № 12.
Мисти покупает палитру для акварели – круглую алюминиевую тарелку с десятью неглубокими выемками, ни дать ни взять сковорода для оладьев. Покупает несколько тюбиков гуаши. «Кипрскую зеленую», «виридоновую зеленую», «болотную светлую», «Виндзорскую зеленую». Она покупает прусскую лазурь и тюбик красного краплака. Покупает черные краски «озеро Хаванна» и «слоновая кость».
Мисти покупает молочно-белую эмульсию, чтобы закрашивать ошибки. Желтый, как ссака, препарат, чтобы ошибки можно было вовремя закрасить и стереть. Покупает гуммиарабик, янтарный, цвета слабого пива, чтобы краски не перетекали друг в друга на бумаге. И наконец, прозрачный грануляционный состав, чтобы придать краскам зернистость.
Она покупает упаковку акварельной бумаги, мелкозернистой бумаги холодной прессовки, 19 на 24 дюйма. Торговое название этого формата – «королевский». Бумага 23 на 28 дюймов – «слон». Бумага 26, 5 на 40 дюймов называется «двойной слон». Это бескислотная бумага плотностью 140 фунтов на кубический метр. Мисти покупает планшеты – холсты, наклеенные на картонную основу. Она покупает планшеты формата «суперкоролевский», «имперский» и «антикварный».
Она тащит все это к кассе, и покупки оказываются настолько дороже пятидесяти долларов, что ей приходится заплатить по кредитке.
Если ты чувствуешь искушение стырить тюбик жженой охры – значит, настало время принять одну из пилюлек доктора Туше.
Питер частенько повторял, что задача художника – создавать порядок из хаоса. Ты копишь подробности, ищешь закономерности и приводишь в систему. Извлекаешь смысл из бессмысленных фактов. Собираешь все из кусочков, как головоломку. Тасуешь и перестраиваешь. Коллаж. Монтаж. Сборка.
Если ты на работе и за каждым столиком твоей секции тебя в нетерпении ждут, а ты спряталась на кухне и рисуешь эскизы на обрывках бумаги – значит настало время глотать пилюлю.
Если ты вручаешь клиентам счет за обед, а на обороте красуется скромный этюд светотенью… ты не знаешь даже, откуда взялся этот пейзаж, он просто взбрел тебе в голову… этюд – барахло, но тебе так страшно его потерять… если так, значит, время глотать пилюлю.
– Все эти бесполезные детали, – частенько говаривал Питер, – они бесполезны только до тех пор, пока ты не свяжешь их воедино.
Питер частенько говаривал:
– Ничто не имеет смысла само по себе.
Просто для протокола: сегодня Мисти зашла в столовую и увидела, что Грейс Уилмот и Табби стоят перед застекленной горкой, занимающей почти всю стену. Фарфоровые тарелки вертикально стоят на подставках под неяркими лампами. Чашки – на блюдцах. Грейс Уилмот тычет в них пальцем. И Табби, тоже тыча в них пальцем, говорит:
– «Фитц и Флойд»… «Веджвуд»… «Норитаке»… «Ленокс»…
Качая головой, Табби складывает руки на груди и говорит:
– Нет, здесь ошибка.
Она говорит:
– У сервиза «Роща оракула» каемка из золота в четырнадцать каратов. У «Рощи Венеры» – в двадцать четыре.
Твоя дочурка – эксперт по вымершим сервизам.
Твоя дочурка – уже тинейджер.
Грейс Уилмот протягивает руку, заправляет Табби за ухо пару выбившихся из прически прядей и говорит:
– Клянусь, этот ребенок – гений.
Неся поднос готовых ленчей на плече, Мисти замедляет шаг, чтобы спросить:
– От чего умер Хэрроу?
И Грейс отводит взгляд от фарфора. Ее круговые мышцы глаз действуют, глаза расширяются, она говорит:
– Почему ты об этом спрашиваешь?
Мисти рассказывает о приеме у доктора. У доктора Туше. И о том, что Энджел Делапорте считает, будто в почерке Питера содержится ключ к его отношениям с отцом. Все эти детали, не имеющие смысла сами по себе.
И Грейс говорит:
– Доктор дал тебе пилюли?
Поднос тяжелый, еда остывает, но Мисти не торопится, она говорит:
– Доктор сказал, что Хэрроу умер от рака печени.
Табби тычет пальцем в стеклянную горку и говорит:
– «Горхэм»… «Данск»…
А Грейс улыбается.
– Конечно. Рак печени, – говорит она. – Почему ты спрашиваешь?
Она говорит:
– Я думала, Питер тебе сказал.
Для протокола: погода сегодня туманна от вопиюще конфликтующих версий причины смерти твоего отца. Ни одна деталь не имеет смысла сама по себе.
И Мисти говорит, что трепаться ей некогда. Дел под завязку. Наплыв клиентов. Может быть, позже.
В художественном колледже Питер частенько болтал о художнике Джеймсе Макниле Уистлере[32] и о том, как Уистлер работал на инженерные войска Соединенных Штатов – он рисовал ландшафты побережья, те места, где собирались ставить маяки. Проблема заключалась в том, что Уистлер упорно исчеркивал поля зарисовок не относящимися к делу эскизами. Он рисовал старух, младенцев, попрошаек – все, что видел на улице. Он блестяще справлялся со своей работой, запечатлевая ландшафты для правительства, но просто не мог закрыть глаза на все остальное. Не мог допустить, чтоб хоть что-нибудь ускользнуло. Мужчины, курящие трубки. Дети, катающие обручи. Он заносил все эти наблюдения на поля своих официальных работ. Разумеется, правительство его уволило.
– Эти почеркушки, – частенько говаривал Питер, – стоят теперь миллионы.
Говаривал ты.
В «Столовой Дерева и Злата» сливочное масло подают в традиционных глиняных горшочках, только теперь на каждой деревянной подставке ножиком вырезана небольшая картина. Этакий скромный этюд. Это может быть крона дерева или причудливый абрис холма, возникшего в воображении Мисти. Слева направо: утес, за ним водопад из нависшей расселины, неглубокий овраг, утонувший в тени, заполненный мшистыми валунами и стволами толстых деревьев, обвитых лозой… Пока она все это придумывает и набрасывает эскиз на бумажной салфетке, клиенты, отчаявшись, идут на автовокзал, чтоб налить себе порцию кофе. Клиенты стучат по стаканам вилками, чтоб она обратила на них внимание. Щелкают пальцами. Этот летний народец.
На чай они уже не дают.
Абрис холма. Горный ручей. Пещера у речки. Усик плюща. Детали всплывают в голове Мисти, и она просто не может позволить им ускользнуть. К концу ее вечерней смены повсюду валяются обрывки салфеток, бумажных полотенец и расписок, и на каждом обрывке что-нибудь нарисовано.
В своей клетушке на чердаке она собрала зарисовки цветов и листьев, которых не видела никогда, – листки с зарисовками свалены кучей. Другая куча – абстрактные формы, похожие с виду на скалы и горные вершины над горизонтом. Еще куча – ветвистые тени деревьев, заросли кустов. Вроде вереска. Птицы.