Мисти опять говорит:
– Табби, душечка?
И в ответ – ни звука, вообще ничего. Только шипят и разбиваются волны на пляже. Растопырив пальцы, Мисти протягивает руку и шарит в воздухе. Впервые за несколько дней ее оставили в одиночестве.
Полоски скотча, они сбегают вниз от самых волос, поверх глаз и загибаются под нижней челюстью. Мисти берет их за верхние кончики пальцами и медленно-медленно тянет, пока обе полностью не отлипают от кожи. Быстро-быстро моргая, она открывает глаза. Солнечный свет слишком ярок, все как бы не в фокусе. Картинка на мольберте с минуту расплывается, пока глаза привыкают.
Карандашные линии становятся четкими, черные линии на белой бумаге.
Это рисунок волн океана, близко от берега. В воде что-то плавает. В воде лицом вниз плавает человек, юная девушка с длинными черными волосами, распустившимися вокруг нее по волнам.
Черными волосами ее отца.
Твоими черными волосами.
Все – автопортрет.
Все – дневник.
За окошком, снаружи, у кромки воды собралась толпа. Два человека бредут в сторону берега, они что-то тащат. В солнечном свете сверкает яркий розовый отблеск.
Стразы. Колье. Это Табби, они ее держат под мышки и под коленки, ее волосы, прямые и мокрые, свисают вниз, в волны, что шипят и разбиваются, налетая на берег.
Толпа подается назад.
По коридору за дверью спальни громко стучат шаги. Слышится голос:
– Я все приготовил.
Два человека тащат Табби к крыльцу гостиницы.
Замок на двери спальни, он громко щелкает, потом дверь распахивается, за ней стоят Грейс и доктор Туше. В его руке ярко сверкает шприц для подкожных инъекций, с иглы капает жидкость.
И Мисти пытается встать, тяжеленная шина волочится за ней. Ее ядро на цепи.
Доктор бросается вперед.
И Мисти говорит:
– Это Табби. Что-то случилось.
Мисти говорит:
– Там, на пляже. Мне нужно туда спуститься.
Шина кренится, и ее вес валит Мисти на пол. Мольберт с грохотом падает рядом с ней, стеклянная банка с бурой от красок водой разбивается, повсюду осколки. Грейс подбегает и встает на колени, чтобы взять Мисти за руку. Катетер выдернулся из мешочка, моча струится на половик, в воздухе вонь. Грейс закатывает рукав на Мистиной спецовке.
Твоей старой синей спецовке. Жесткой от засохшей краски.
– Вам нельзя туда спускаться в таком состоянии, – говорит доктор.
Он щелкает по шприцу, сгоняя пузырьки вверх, и говорит:
– Поверьте, Мисти, вы ничего уже не сможете сделать.
Грейс с силой распрямляет Мистину руку, и доктор втыкает иглу.
Ты чувствуешь это?
Грейс держит ее за оба запястья, пригвождая к полу. Брошь из поддельных рубинов раскрылась, и булавка глубоко вошла в Мистину грудь. Красные рубины в красной крови. Повсюду осколки разбившейся банки. Доктор и Грейс прижимают ее к половику, под ними растекается моча. Она пропитывает синюю спецовку и жжет кожу Мисти там, где застряла булавка.
Грейс, почти всем телом навалившись на нее, говорит:
– Вот теперь Мисти хочет спуститься вниз.
Грейс не плачет.
Голосом низким, как в замедленной съемке, Мисти говорит:
– Да откуда, на хуй, ты знаешь, чего я хочу?
И Грейс говорит:
– Так написано в твоем дневнике.
Игла выскакивает из ее руки, и Мисти чувствует, как кто-то протирает кожу вокруг укола. Холод спирта. Руки проскальзывают ей под мышки и тянут вверх, пока она не садится прямо.
Подъемник верхней губы Грейс, ее «мускул брезгливости», туго стягивает все ее лицо к носу, и она говорит:
– Это же кровь. О, и моча! Она вся в этой мерзости… Мы не можем спустить ее вниз… такую. Не при всем честном народе.
Мисти воняет вонью переднего сиденья старого «бьюика». Вонью твоей мочи.
Кто-то сдирает с нее спецовку, вытирает ее кожу бумажными полотенцами. Из противоположного конца комнаты голос доктора говорит:
– Отличные работы. Очень впечатляюще.
Он перебирает стопку законченных картин и рисунков.
– Разумеется, они хороши, – говорит Грейс. – Только смотрите не перемешайте их случайно. Они все пронумерованы.
Просто для протокола: никто не говорит о Табби.
Они заталкивают руки Мисти в чистую рубашку. Грейс бесцеремонно расчесывает ее волосы гребнем.
Рисунок, стоявший на мольберте – девушка, утонувшая в океане, – упал вместе с мольбертом на пол и насквозь пропитался мочой и кровью. Он напрочь погублен. Образ разрушен.
Мисти не может сжать руку в кулак. Глаза закрываются сами собой. Влажная дорожка слюны стекает из угла ее рта, и боль от булавки в груди проходит.
Доктор и Грейс, они рывком поднимают ее на ноги. В коридоре их ждут еще какие-то люди. Множество рук подхватывают Мисти и плавно, как в замедленной съемке, спускают по лестнице. Она пролетает мимо печальных лиц, что глядят на нее с каждой лестничной клетки. Полетта… Раймон… и кто-то еще… Питеров блондинистый приятель из колледжа. Уилл Таппер. Мочка уха все так же свисает двумя острыми кончиками. Весь музей восковых фигур острова Уэйтенси.
Абсолютная тишина, только Мистина шина волочится, глухо стукая по каждой ступеньке.
Люди толпятся в мрачном лесу вестибюля, меж полированных деревьев, топчут мшистый ковер, но дружно подаются назад, когда видят, что Мисти несут в столовую. Здесь собрались все старые добрые островные семейства: Бёртоны, Хайленды, Питерсены и Перри. Среди них нет никого из летней публики.
Потом двери «Столовой Дерева и Злата» открываются настежь.
На столике шесть, крайнем правом в четвертом ряду от окон, лежит что-то, укрытое простыней. Профиль маленького лица, рельеф плоской девичьей груди. И голос Грейс говорит:
– Поторопитесь, пока она еще в сознании. Пусть увидит. Снимите простыню.
Разоблачение. Поднятие занавеса.
И за спиной у Мисти все ее соседи подаются вперед.
7 августа
Однажды в художественном колледже Питер попросил Мисти назвать цвет. Любой цвет.
Он велел ей закрыть глаза и не двигаться. Она ощутила, как он подошел к ней, встал близко-близко. Жар его тела. Она уловила запах его обдрипанного свитера, его кожи – горький запах полусладкого хлебопекарного шоколада. Его автопортрет. Его пальцы вцепились в ткань ее рубашки, и холодная булавка слегка царапнула ее кожу. Он сказал:
– Не шевелись, а то я ненароком тебя проткну.
И Мисти задержала дыхание.
Ты чувствуешь это?
На каждом свидании Питер дарил ей очередной образец своей помоечной бижутерии. Брошки, браслеты, кольца, колье.
Мисти ждала, закрыв глаза. Она сказала:
– Золото. Цвет: «золотой».
Проталкивая пальцами булавку сквозь ткань, Питер сказал:
– А теперь назови мне три слова, которые описывают золото.
Это старая форма психоанализа, объяснил он ей после. Изобретение Карла Юнга. Она основана на универсальных архетипах. В похожие игры играют на вечеринках, только эта поглубже. Карл Юнг. Архетипы. Колоссальное коллективное бессознательное всего человечества. Джайны, йоги, аскеты – вот та культура, в которой Питер вырос на острове Уэйтенси.
Не открывая глаз, Мисти сказала:
– Сверкающее. Роскошное. Мягкое.
Ее три слова для описания золота.
Пальцы Питера щелкнули крохотной застежкой брошки, и его голос сказал:
– Хорошо.
В той предыдущей жизни, в художественном колледже, Питер велел ей назвать животное. Любое животное.
Для протокола: брошка была золоченой черепашкой с панцирем из большого треснувшего стеклянного изумруда. Голова и ноги двигались, но одной ноги не хватало. Позолота была такой старой, что от трения о ткань рубашки металл уже успел почернеть.
И Мисти сняла черепашку со своей груди, разглядывая ее, любя ее без особых причин. Она сказала:
– Голубь.
Питер отступил от нее и махнул рукой: мол, пошли. Они брели по студенческому городку, меж коричневых зданий, поросших косматым плющом, и Питер сказал:
– А теперь назови мне три слова, которые описывают голубя.
Бредя рядом с ним, Мисти попыталась взять его за руку, но Питер сцепил руки за спиной.
Мисти сказала на ходу:
– Грязный.
Мисти сказала:
– Глупый. Уродливый.
Ее три слова для описания голубя.
И Питер посмотрел на нее – нижняя губа закушена, корругатор свел брови над переносицей.
В той предыдущей жизни, в художественном колледже, Питер попросил Мисти назвать образ, какой в ее воображении принимает вода.
Бредя рядом с ним, Мисти сказала:
– «Судоходство святого Лоренса».[40]
Он обернулся к ней всем телом. Он остановился.
– Назови три прилагательных для его описания, – сказал он.
И Мисти закатила глаза и сказала:
– Деловитое, быстрое, перенаселенное.
И подъемник его верхней губы задрал губу вверх, превратив лицо в маску брезгливости.
Во время той прогулки он попросил ее только об одной, последней вещи. Питер велел Мисти представить, что она сидит одна в комнате. Все стены там белые, и в них – ни окон, ни дверей. Он сказал:
– Опиши тремя словами, какое у тебя ощущение от этой комнаты.
Раньше за Мисти никто так долго не ухаживал. Из своего скудного опыта она знала, что такими завуалированными способами любовники расспрашивают друг друга. Примерно так Мисти вызнала, что Питеров любимый вкус наполнителя мороженого – «тыквенный пирог»; она и не думала, что его вопросы о чем-то серьезном.
Мисти сказала:
– Это нечто временное. Преходящее.
Она сделала паузу и сказала:
– Загадочное.
Ее три слова для описания наглухо замкнутой белой комнаты.
В ее предыдущей жизни, пока она брела рядом с Питером, каждый – отдельно, не касаясь друг друга, он объяснил ей, как работает тест Карла Юнга. Каждый вопрос был способом через сознание заглянуть в бессознательное.
Цвет. Животное. Образ воды. Глухая белая комната.
Все эти вещи, сказал Питер, являются архетипами. Согласно Карлу Юнгу. Каждая отражает какую-то грань личности.