Камера обскура.
Образ никогда не соответствует предмету. Все перевернуто слева направо или вверх ногами. Искажено зеркалом или линзой, сквозь которую проникает свет. Ограниченность нашего личного восприятия. Скудный объем нашего личного опыта. Наше жалкое высшее образование.
Нас учат, что наблюдатель управляет наблюдением. Художник мертв. Мы видим то, что хотим увидеть. Видим так, как хотим увидеть. Мы видим только себя. Все, что может художник, – это создать предмет, на который мы будем смотреть.
Для протокола: твоя жена под арестом. Но она сделала это. Они сделали это. Мора, Констанс и Мисти. Они спасли ее дочь, твою дочь. Она спасла себя. Они всех спасли.
Помощник Стилтона отвез Мисти на материк на пароме. По дороге он зачитал ей права. Он перепоручил ее второму помощнику, женщине, которая сняла с Мисти отпечатки пальцев и обручальное кольцо. Мисти, по-прежнему в своем свадебном платье, отдала этой женщине сумку и туфли на шпильках.
Вся ее помоечная бижутерия, бижутерия Моры, их бижутерия – в Уилмот-хаусе, в Таббиной обувной коробке.
Помощница Стилтона дала ей тюремное одеяло. Это была женщина примерно ее возраста, с лицом печальным, как дневник морщин, расходившихся от уголков глаз и собиравшихся в складки меж губами и носом. Она посмотрела на бланки, которые заполняла Мисти, и сказала:
– Вы та самая художница?
И Мисти сказала:
– О да, но только до конца этой жизни.
Женщина довела ее по старому длинному бетонному коридору до металлической двери. Она открыла замок ключом и сказала:
– Уже был отбой, придется вам как-нибудь в темноте.
Она распахнула металлическую дверь, отступила в сторону, и тут-то Мисти и увидела это.
Этому в художественном колледже не учат. Оказывается, выхода из ловушки нет.
И твоя голова – пещера. Глаза – два входа в нее. Ты живешь внутри своей головы и видишь лишь то, что хочешь увидеть. Видишь только тени и придаешь им некий придуманный смысл.
Просто для протокола: надпись была на виду. Слова, написанные в высоком прямоугольнике света из открытой двери, гласили:
– Если ты здесь, ты вновь потерпела крах.
И подпись: Констанс.
Буквы округлые и размашистые, заботливые и любящие, – это Мистин почерк, один к одному. В этом месте, где Мисти никогда не бывала, но где оказывается снова и снова. И тут она слышит сирены – протяжные, далеко-далеко. И помощница Стилтона говорит:
– Через какое-то время я к вам загляну, проверить что как.
Она выходит из камеры и запирает дверь.
В одной из стен – зарешеченное окошко, слишком высоко, Мисти не достать, но оно смотрит на океан, на остров Уэйтенси.
В мерцающем оранжевом зареве из окошка, в пляшущей светотени на бетонной стене Мисти постигает все, что когда-либо знала Мора. Все, что знала Констанс. Теперь она знает, как их всех обманули. Знает с уверенностью, с какой писала фреску. С какой Платон говорил, что мы уже все знаем, нам нужно лишь вспомнить. «Коллективное бессознательное» Карла Юнга. Теперь Мисти помнит.
Точно так же, как камера обскура фокусирует образ на холсте, как работает фотоаппарат, крохотное тюремное окошко проецирует на дальнюю стену желтые и оранжевые блики. Все, что Мисти слышит, – сирены. Все, что Мисти видит, – огонь.
Это горящая гостиница «Уэйтенси». С Грейс и Хэрроу и Табби внутри.
Ты чувствуешь это?
Мы были здесь. Мы здесь сейчас. Мы всегда будем здесь.
И мы опять потерпели крах.
3 сентября – луна в первой четверти
Доехав до Уэйтенси-Пойнт, Мисти паркует машину. Табби сидит рядом с ней, прижимая к себе две урны с прахом. Своих бабушку и дедушку. Твоих родителей. Грейс и Хэрроу.
Сидя рядом с дочерью на переднем сиденье старого «бьюика», Мисти кладет ладонь на коленку Табби и говорит:
– Душечка?
И Табби поворачивает голову.
Мисти говорит:
– Я решила официально поменять наши имена.
Мисти говорит:
– Табби, я должна рассказать людям правду о том, что случилось.
Мисти сжимает Таббину костлявую коленку сквозь белый синтетический чулок и говорит:
– Мы можем уехать жить к твоей бабушке в Текумсе-лейк.
На самом деле теперь они могут уехать куда захотят. Они снова богаты. Грейс и Хэрроу, как и все старики с острова, застраховали свои жизни на миллионы долларов. Сотни миллионов, не подлежащих налогообложению, в сейфах, в банке. Набегающих процентов хватит, чтобы продержаться еще лет восемьдесят.
Через два дня после пожара ищейка детектива Стилтона стала рыться в груде обугленной древесины. От первых трех этажей гостиницы остались только каменные стены. Жар превратил бетон в сине-зеленое стекло. Что унюхал пес, гвоздику или кофе, неизвестно, но спасатели начали раскопки и обнаружили Стилтона, задохнувшегося насмерть в подвале под вестибюлем. Пса, трясущегося и ссущего от страха… пса зовут Смелый.
Кадры шокировали весь мир. Тела, распростертые на улице у входа в гостиницу. Обгоревшие трупы в черной угольной корке, сквозь трещины видно мясо, влажное, красное, дымящееся. В каждом кадре – какой-нибудь логотип.
Каждая секунда видеозаписи показывает, как почерневшие скелеты раскладывают на гостиничной парковке. Сто тридцать два трупа, и над ними, где-нибудь в кадре – название корпорации. Какой-нибудь слоган или улыбающаяся рожица. Мультяшный тигр. Невнятно-оптимистичный девиз.
«Боннер и Миллз – Когда Ты Будешь Готов Перестать Начинать Все Сначала».
«Мьютвёркс – Там, Где Прогресс Не Стоит На Месте».
То, что тебе непонятно, ты можешь понимать как угодно.
В каждом кадре новостей маячит какая-нибудь островная машина с рекламным объявлением на борту. Образчик бумажного мусора, стаканчик или салфетка с отпечатанным логотипом. Афишная тумба. Островитяне в своих рекламных футболках дают интервью на фоне скрюченных дымящихся трупов. Теперь финансовые консультационные фирмы, сети кабельного телевидения и фармацевтические компании платят умопомрачительные бабки за то, чтобы им позволили выкупить всю их рекламу. Чтобы стереть свое название с острова.
Прибавьте эти деньги к миллионным страховкам. Остров Уэйтенси богат, как никогда.
Сидя в «бьюике», Табби смотрит на мать. Смотрит на урны в своих руках. Ее скуловые мышцы оттягивают уголки губ к ушам. Таббины щечки слегка надуваются, глазки делаются чуть уже. Ее руки обнимают прах Грейс и Хэрроу, Табби – сама себе маленькая Мона Лиза. Улыбающаяся, мудрая, Табби говорит:
– Если ты расскажешь, я тоже расскажу.
Мистино детище. Ее ребенок.
Мисти говорит:
– Что ты расскажешь?
По-прежнему улыбаясь, Табби говорит:
– Я подожгла их одежду. Бабуся и дедуля Уилмот научили меня, как это сделать, и я их всех подожгла.
Она говорит:
– Они заклеили мне глаза, чтобы я ничего не увидела и смогла убежать.
На уцелевших кадрах новостной съемки видно лишь, как дым валит клубами из дверей вестибюля. Это через несколько секунд после того, как с фрески был снят занавес. Пожарники врываются внутрь и не возвращаются. Никто из полиции или гостей не выбегает наружу. С каждой секундой тайм-кода на пленке пожар все усиливается, пламя оранжевыми полотнищами взвивается вверх из окон. Офицер полиции ползет через крыльцо, чтобы заглянуть в гостиную. Доползя до окна, он встает там, пригнувшись, и смотрит внутрь. Потом выпрямляется. Дым бьет ему прямо в лицо, огонь опаляет его одежду и волосы, и он закидывает ногу на подоконник. Не моргнув. Не поморщившись. Его голова и руки горят ярким пламенем. Офицер улыбается тому, что увидел в гостиной, и запрыгивает внутрь. Не оборачиваясь.
Согласно официальной версии, во всем был виноват камин. Политика гостиницы: камин должен пылать, какой бы теплой ни была погода. Вот как начался пожар. А люди умирали в паре шагов от раскрытых окон. Несколько тел было найдено на расстоянии вытянутой руки от дверей в вестибюль. Они явно ползли, всей толпой, к той стене, где сгорела фреска. К центру огня. К тому, что увидел тот полицейский.
Никто не пытался спастись.
Табби говорит:
– Когда мой папа попросил меня сбежать вместе с ним, я сказала бабусе.
Она говорит:
– Я спасла всех нас. Я спасла будущее целого острова.
Глядя сквозь окно машины на океан, не глядя на мать, Табби говорит:
– Если ты хоть кому-нибудь расскажешь, я сяду в тюрьму.
Она говорит:
– Мам, я очень горжусь тем, что сделала.
Она смотрит на океан, ее глаза провожают изгиб береговой линии – отсюда до города и черного стога погибшей гостиницы. Где люди сгорели заживо, пригвожденные к месту синдромом Стендаля. Мистиной фреской.
Мисти трясет дочкину коленку и говорит:
– Табби, не надо.
И, не поднимая глаз, Табби протягивает руку, открывает дверь и выходит наружу.
– Меня зовут Табита, – говорит она. – Отныне, мама, зови меня так, как меня зовут.
Когда ты умираешь в огне, твои мускулы сокращаются. Твои руки подтягиваются к груди, кисти рук сворачиваются в кулаки, кулаки подтягиваются к подбородку. Колени сгибаются. И все – из-за высокой температуры.
Медики называют это «боксерской позицией», потому что ты выглядишь как мертвый боксер.
Люди, погибшие в пожаре, и люди в «стойком растительном состоянии», все они точно так же скрючены в момент физической смерти. Скрючены, как утробный плод в ожидании родов.
Мисти и Табита, они проходят мимо бронзовой статуи Аполлона. Проходят луг, не задерживаясь. Проходят мимо осыпающегося мавзолея, мимо мхом поросшего банка – железных ворот, что распахнуты настежь. Кругом темнота. И Табита – уже не дочь, больше не часть Мисти, кто-то, когда она совершенно не знает, – Табита вытряхивает обе урны в волны над водами. Длинное серое облако праха веером распыляется в бризе. Всасывается в океан.
Просто для протокола: «Природоохранный Океанский Террористический Союз» замолчал навсегда, и полиция больше никого не арестовала.
Доктор Туше официально з