Именно затем поют птички, – чтобы метить территорию. Затем писают собачки.
Точно как жизне-после-смертное послание Моры Кинкэйд под крышкой столика в Древесно-золотой столовой, «Выбери любую книгу в библиотеке», мол.
Ее остаточный эффект в карандаше. Самодельное бессмертие.
Это, новое послание, подписано – «Констенс Бартон».
«Ты способна проделать это в уме».
Мисти вытаскивает наугад другую книгу, позволяя ей распахнуться. Она про художника Чарльза Мерьона, великолепного гравера-француза, который стал шизофреником и умер в желтом доме. На одной из гравюр для Французского Адмиралтейства – классическое каменное здание с рядом высоких гофрированных колонн, – работа выглядит безупречной, пока не замечаешь рой чудовищ, спускающихся с неба.
И поперек облаков над чудовищами карандашом значится – «Мы – их приманка и ловушка для дичи».
Подпись – «Мора Кинкэйд».
Закрыв глаза, Мисти пробегает пальцами по корешкам книг на полке. Ощупывая гребни из кожи, бумаги и ткани, она вытаскивает книгу не глядя, и дает ей распахнуться в руках.
Здесь Франциско Гойя, отравившийся свинцом из ярких красок. Краски он наносил костяшками и подушечками пальцев, макая их в баночки, пока не захворал свинцовой энцефалопатией, которая вела к глухоте, депрессии и безумию. Здесь, на странице, картина с богом Сатурном, поедающим своих детей – мрачный черный водоворот, окружающий гиганта с выпученными глазами, который откусывает руки у обезглавленного тела. На чистых полях страницы кто-то оставил надпись – «Раз ты нашла это, тогда еще можешь спастись».
Подписано – «Констенс Бартон».
В следующей книге французский художник Ватто изображает себя бледным тощим менестрелем, умирающим от чахотки, как и было с ним в реальной жизни. Синие небеса сцены пересекает надпись – «Не рисуй им картин». Подпись – «Констенс Бартон».
Чтобы проверить себя, твоя жена пересекает библиотеку, мимо библиотекарши, которая наблюдает сквозь маленькие круглые очки в черной проволочной оправе. В охапке Мисти тащит книги про Ватто, Гойю, камеру обскуру, – все они открыты и пристроены одна на другую. Тэбби поднимает взгляд от столика, заваленного детскими книжками. В отделе художественной литературы Мисти снова закрывает глаза и идет, проводя пальцами по старинным корешкам книг. Без причины останавливается и вытаскивает одну.
Это книга о Джонатане Свифте, о том, как у него появился синдром Меньера, и жизнь его была разрушена глухотой и головокружением. В огорчении он написал мрачные сатиры «Путешествия Гулливера» и «Скромное предложение», где предположил, что британцы могли бы выжить, поедая увеличивающийся приток ирландских детей. Его лучшие работы.
Книга распахивается на странице, где кто-то оставил надпись – «Они заставят тебя убить всех детей Божьих, чтобы спасти их собственных». Подписано – «Мора Кинкэйд».
И вот, твоя жена вкладывает эту новую книжку в верхнюю из книг, и снова закрывает глаза. Таща охапку книг, тянется за очередной книжкой. Мисти проводит пальцами от корешка к корешку. Ее глаза закрыты, она делает шаг – и натыкается на мягкую преграду и запах тальковой пудры. Когда она снова смотрит, – видит темно-красную помаду на припудренном лице. Зеленый козырек поперек лба, над ним купол седых вьющихся волос. На козырьке отпечатано – «Звоните 1-800-555-1785 и получите ПОЛНОЕ УДОВЛЕТВОРЕНИЕ». Ниже – пара очков в черной проволочной оправе. Твидовый пиджак.
– Простите, – произносит голос, и это миссис Терримор, библиотекарша. Стоит, сложив руки.
И Мисти отступает на шаг.
Темно-красная помада продолжает:
– Я буду признательна, если вы перестанете портить книги, сваливая их в кучу таким образом.
А бедная Мисти просит прощения. Так и оставаясь чужаком, она несет их на столик.
А миссис Терримор, расставив руки, растопырив их, говорит:
– Прошу вас, дайте мне расставить их по местам. Прошу вас.
Мисти возражает – не сейчас. Она говорит, что хотела бы их выписать, и, пока две женщины борются за охапку, одна книжка выпадает и плашмя шлепается на пол. Громко, как звук пощ ечины. Распахивается в том месте, где можно прочесть – «Не рисуй им картин».
А миссис Терримор говорит:
– Боюсь, это книги читального зала.
А Мисти возражает. Нет, не читального. Не все. Можно прочесть строчки – «Раз ты нашла это, тогда еще можешь спастись».
Библиотекарша замечает их сквозь очки в черной проволочной оправе и сетует:
– Вредят и вредят. Каждый год.
Смотрит на напольные часы в оправе темного ореха и говорит:
– Итак, если не возражаете, у нас сегодня короткий день.
Сверяет часы на руке с напольными, со словами:
– Мы закрылись десять минут назад.
Тэбби уже выписала себе книжки. Она стоит у входной двери, ждет и зовет:
– Быстрей, мам. Тебе на работу.
А библиотекарша копается свободной рукой в кармане твидового пиджака и извлекает большую розовую стирательную резинку.
7 июля
ЭТИ ВИТРАЖИ островной церкви маленькая оборванная Мисти Клейнмэн могла нарисовать еще до того, как научилась читать и писать. Даже еще до того, как увидела витражи. Она никогда не была в церкви, – ни в какой церкви. Но наша маленькая безбожница Мисти Клейнмэн могла нарисовать надгробья деревенского кладбища на Уэйтензийскому мысу, изобразив даты и эпитафии, когда еще не знала ни цифр, ни букв.
Сейчас, сидя здесь, в здании церкви, ей трудно припомнить, что она первым делом вообразила, а что первым делом увидела в свой приезд. Пурпурный покров алтаря. Толстые древесные балки, черные от лака.
Все это она представляла себе ребенком. Но ведь такого не может быть.
Грэйс молится за ее скамьей. Тэбби с дальней стороны от Грэйс, обе они на коленях. Со сложенными руками.
Голос Грэйс, которая закрыла глаза и бормочет губами в сложенные руки, шепчет:
– Прошу, позволь моей невестке вернуться к ее любимой живописи. Прошу, не дай ей растратить выдающийся талант, данный ей Господом…
Все семьи островитян бормочут молитвы вокруг.
Позади шепчет голос:
– …прошу, Господи, дай жене Питера все, что ей нужно, чтобы начать работу…
Еще один голос. Пожилая леди Петерсен молится:
– …да спасет нас Мисти, пока от чужаков не стало хуже…
Даже Тэбби, твоя родная дочь, шепчет:
– Боже, помоги маме со всем разобраться и начать рисовать…
Все восковые фигуры острова Уэйтензи стоят на коленях вокруг Мисти. Тапперы, Бартоны и Нейманы, – все закрыли глаза, сплели пальцы и молят Господа заставить ее писать картины. Все считают, что у нее есть какой-то скрытый талант для их спасения.
А Мисти, твоя бедная жена, единственная здесь, кто в своем уме, хочет только – что же, хочет она только выпить.
Пару глотков. Пару аспирина. И еще раз.
Она хочет заорать всем, чтобы они заткнулись со своими чертовыми молитвами.
Когда достигаешь средних лет и видишь, что тебе никогда не стать великой знаменитой художницей, как мечталось, и нарисовать что-то, что тронет и вдохновит людей, тронет по-настоящему, и расшевелит их, заставит изменить жизнь. Что у тебя попросту нет таланта. Что тебе не хватает мозгов или вдохновения. У тебя нет ни одного качества, нужного, чтобы создать шедевр. Когда видишь, что во всем твоем портфолио с работами – сплошь одни каменные домины и пушистые цветочные сады, – в чистом виде сны маленькой девочки из Текумеш-Лэйк в Джорджии, – когда видишь, что все, что ты способна нарисовать, всего-навсего прибавит посредственного дерьма в мир, и так забитый посредственным дерьмом. Когда понимаешь, что тебе сорок один год, и ты достигла пределов данного Богом потенциала – ну что ж, твое здоровье.
Вот тебе соринка в глаз. Пей до дна.
Вот такой умелой тебе оставаться и дальше.
Когда осознаешь, что тебе никак не дать ребенку лучшую жизнь, – черт, да тебе не дать своему ребенку жизнь даже того качества, что давала тебе мамочка в трейлерном парке, – и это значит, что у него не будет ни колледжа, ни худфака, ни идеалов – ничего, кроме обслуживания столиков, как у мамы.
Эх, коту все под хвост.
Обычный день в жизни Мисти Марии Уилмот, королевы среди рабов.
Мора Кинкэйд?
Констенс Бартон?
Уэйтензийская школа художников. Они были разными, разными от рождения. Эти художницы, сделавшие все таким легким с виду. Суть в том, что кое у кого талант-то есть, но у большинства – нет. Мы, большинство, в итоге не получаем ни славы, ни поклонов. Люди вроде бедной Мисти Марии – ограниченные, скованные болванчики, без всяких шансов получить льготное место на стоянке. Или право на участие в каких-нибудь там Особых Олимпийских Играх. Они оплачивают кипы счетов, но не претендуют ни на особое меню в мясном ресторане. Ни на сверхгабаритную душевую. Ни на особое переднее сиденье в салоне автобуса. Ни на право политического лобби.
Нет, делом твоей жены все равно будет аплодировать другим людям.
На худфаке одна знакомая Мисти девушка запустила кухонный миксер, наполнив его сырым цементом, пока мотор не загорелся, выбросив облако ядовитого дыма. Это было ее выступление против жизни в роли домохозяйки. В этот миг она, наверное, живет в пентхаусе и питается органическими йогуртами. Она богата и может положить ногу на ногу.
Другая знакомая Мисти девушка исполняла кукольную пьесу из трех актов в собственном рту. Там были маленькие костюмчики, в которые вдевался язык. Запасные костюмы оставались за щекой, будто на сцене за кулисами. В переменах сцены закрываешь губы, как занавес. Зубы – как софиты и авансцена. Просовываешь язык в следующий костюм. После пьесы в трех актах повсюду вокруг рта у нее оставались следы от натяжения кожи. Ее orbicularis oris совсем растягивалась и теряла форму.
Однажды вечером, в галерее, исполняя крошечную версию «Величайшей истории в мире», эта девушка едва не умерла, когда ей в глотку соскользнул маленький верблюд. Нынче она наверняка загребает бешеные деньги.
А Питер, с его восторгом перед милыми домиками Мисти, очень ошибался. Питер, который сказал, что ей нужно укрыться на острове, рисовать только то, что ей нравится, дал очень херовый совет.