И мы брали, хватали, дрались за взятое, ели из чьих-то холодильников и рюкзаков, стреляли трофеями, жили в чужих квартирах, удирали от смерти на чужих авто. Мы стали падальщиками на трупе города, трупе страны, целого мира. Но мы выжили. Это главное. Хотя нет. Главное ради чего мы выживали. Кто-то ради потомков, ради своего народа и будущего. Кто-то потому, что больше ничего не умел делать, а просто ради прикола и назло обстоятельствам. Зачем выживал я?
Так я сделался обладателем двух ПММ с двумя полными магазинами и двумя пустыми к ним. Итого 24 патрона в плюсе. А еще АКСУ. С одним пустым рожком. Тоже прибыток, вот только где взять патроны? Надо сказать честно, вопреки всяким глупым традициям, но дважды покойный Сидоров оказался лентяем и раздолбаем. Потому что оставил подсумок в машине. А еще я разжился рацией, отнятой у курсанта. И наручниками. Заметив, что браслеты препятствуют нормальному кровообращению в левой руке, я вытребовал у него ключи. Прохлопал бы ушами, потом пришлось спиливать – врагу не пожелаешь. Совсем неплохо в обмен на складной нож, уехавший со старлеем в неизвестном направлении. Весь хабар распихал по карманам, прихватил в свободную руку бутыль и потопал на ватных ногах домой. «Он шагнул из траншеи с автоматом на шее…»[14]
В следующий заход трупы водителя и милиционера оттащил подальше от подъезда. С Сидорова снял ремень с наручниками и дубинкой. Положил было глаз на берцы, но побрезговал. Возвращаясь из второй ходки в газель, увидел притулившуюся у соседкиной двери свою сумку. Проверил – пусто. В смысле не оказалось в ней пистолета и запасного магазина. Только документы и деньги. И записка на бумажке с рекламой йогуртов: «Буду стрелять». Опаньки. Что-то из разряда «Иду на вы!». Коротко и ясно. И понимай, как хочешь: то ли по мне, если сунусь с гнусными намерениями, то ли по воробьям от скуки и природной женской кровожадности. Денег вроде тоже поубавилось – компенсация за моральный ущерб, не иначе. Да и хер с ними. Вот пекаль и помпу жаль. Без помпы с этими бутылями одна морока. Но ведь никто мне не говорил, что будет легко, да?
Хитра, хитра. Обмародерить мародера, это вам как? Да и формы у нее ничего. Где только мои глаза раньше были? Ну а что с ребенком, это даже хорошо. Это только ей в плюс. Вот перетаскаю воду, высплюсь, как следует и надо будет подкатить. А то, как с подругой разорвали дипломатические отношения, так уже месяц Дуню Кулакову и сношаем.
Родился в голове ответ: отдайся по-хорошему. Потом еще один: Договоримся? Пустое. Мелко как-то для глубоких в перспективе чувств. Вместо ответа, заклеил ей глазок жвачкой. А сверху наклеил ее собственную записку: кто умеет читать, пусть ходят и боятся. И сама пусть сидит дома и боится, как примерная мать и приличная женщина. И не фиг за мной подглядывать. И на улицу не фиг выходить, там трупов уже по колено накопилось. При всем при том Писец еще и не ночевал, так поскребся чуток. Не дура же она открывать дверь, чтобы отколупнуть жвачку, если за углом терпеливо поджидает свою жертву серийный убийца невероятного количества милиционеров? Все остальные ходки подтвердили, что в соседней квартире проживает не дура. Но знакомиться поближе на радостях не пошел – невыносимо сильно устал. Так сильно, что, побросав трофейные стволы в угол, забаррикадировал входную дверь тумбочкой и семью бутылями, хлопнул стакан водки и, не снимая мокрых вонючих носков, упал на кровать. Кошку я так и не покормил, за что на следующий день и поплатился…
День третий. Март.
Я редко помню свои сны. Чтобы в таких подробностях вообще небывалый случай в моей практике. Специально для уцелевших «мозговедов» поясню – сны я всегда четко отличал от реальности. Есть нечто необъяснимое, что дает четко понять «зрителю» – это всего лишь сон – проснись, и он тут же истает без следа. В ту ночь на меня напало нереально реальное наваждение, ухватило меня за горло ледяными костлявыми руками, не позволяя очнуться, не отпуская назад в реальную жизнь. Пришлось прожить всем своим существом от первой минуты и до последней…
Город – в сером саване дыма. Плотнее него только смрад тысячи мертвых тел. Липкий, мерзкий, привычный. Прямо в уши ревел движок КамАЗа. Ревел так, что не слышно плачущих детей на руках женщин. Взгляд выхватил несколько серых детских лиц, и черные дорожки слез, уходящие под повязки-намордники. Люди. Много людей – стоя и сидя на узлах с вещами заполняли кузов.
В воздухе витал страх. Без вкуса и без запаха, он воспринимался какими-то другими рецепторами. Проникал внутрь головы, стекал в низ живота по артериям, вместе с кислородом всасывался в каждую клетку. Угарный газ, продукты гниения и распада и страх – жуткий яд, не менее страшный, чем какие-нибудь зарин или фосген. Изрядно болтало – после бронетехники Проспект Мира сделался хуже проселочной дороги. Прямо над ухом прогремели один за другим два одиночных выстрела, но я даже не вздрогнул, лишь крепче сжал исцарапанное цевье «вертикалки» перчаткой с обрезанными пальцами. Выстрелы уже давно составляют постоянный фон нашей жизни – музыка большого города. Большого и мертвого. Я допил содержимое фляжки, аккуратно завинтил крышку и положил славно послужившую мне посудину на рюкзак. Хватит, мне это больше не понадобится. Мое время пришло.
Снова выстрелы. Вон они, мишени. Изломанные неуклюжие фигуры, мелькали между деревьями вдоль дороги, в просветах между домами, на перпендикулярных улицах, перегороженных сгоревшими остовами легковушек… Их хорошо видно через стальную сетку, укрывающую живых. Мне не нужна оптика, как на автомате военного, зрение превосходное. Но я не удивлен этому факту, давно принял как должное. Несмотря на дым и усталость я отлично различал серые фигуры на фоне таких же серых стен. Их прибывало все больше и больше. Зрелище «демонстрации мертвых трудящихся» привлекло все мое внимание. Повернулся, вцепившись в прутья арматуры. Ублюдки, твари! Не думайте, что вы победили, нет. Мы вернемся! Некоторые заметно быстрее своих сотоварищей, и это тоже неудивительно мне, потому что причина давно известна…
Фасад Медицинской Академии отдаленно напомнил «рейхстаг» образца мая сорок пятого года. Колонны испещрены пулевыми отметинами – на уровне головы среднего человека целая полоса штукатурки снята пулями. Входные двери разворочены взрывом, ни одного целого стекла – вечер свободно проносил в закопченные глазницы окон клочья жирной копоти и бумагу. На крыльце залежи костей, перевитых ссохшимися жгутами заскорузлой от крови одежды. Группа бывших студенток копошилась в груде тряпья, выхватывая острыми кривыми пальцами куски бурого мяса. Бельмастые глаза из-под кровавых сосулек недолго изучали нашу колонну и вот одна за одной, бросив недоеденный труп, монстры направились вслед за машинами.
Колонна состояла из дюжины разномастных грузовиков и автобусов доработанных наспех артелью постапокалиптических жестянщиков-сварщиков. Укрепленные решетками кабины, будки с прорезанными амбразурами, кузова с наращенными бортами и забранные сверху сварными решетками и сеткой-рабицей.
С последнего в колонне Камаза, автоматчики лупили в набегающую волну мертвецов короткими очередями. Метко лупили, качественно, невзирая на тряску. С ювелирной точностью работал КПВТ прикрывающего колонну броневика – пули рвали группы праздношатающихся мертвецов на части, не уродуя больше положенного печальную красоту мертвого города. У этих остатков человечества чувствовался серьезный опыт боев с нежитью. Не Проспект Мира, а настоящий Проспект Смерти: на обочинах сгрудились остовы машин, сдвинутые грузовиками и бульдозерами, там-сям видны кучи человеческих костей, да и свежих, «сегодняшних» зомби, что уже навсегда отбегались не счесть. Сотни тел. Некоторых пули настигли на крышах сгоревших иномарок, на открытых местах зомбятины навалено в два слоя. А из дворов и зданий выходили новые тысячи жутких монстров.
КамАЗ подбросило сильнее – под колесами тараканьим панцирем хрустнул сбитый сварным зомби-отбрасывателем покойник. Кишки вывернуло зловонным месивом наружу, переломанные в тазу ноги неестественно выгнуло, но тварь молотила ручищами, пыталась ползти…
Черный человек с вертикалкой протиснулся между беженцев, перескочил через тюки скарба и вопреки всякой логике выпрыгнул через дверь в кузове-клетке. В спину полетел прокуренный трехэтажный мат, приглушенный респиратором и несколько секунд смотрел подрагивающий намушник. Ствол сместился, сделал два выстрела и еще один из бежавших «Последний Сибирский Марафон» мертвецов уже никогда не придет к финишу. Выстрел – и череп раздавленного колесами мертвеца лопнул как арбуз. Затем солдатик быстро запер дверь в клетку изнутри и сменил магазин.
Обратной дороги нет – решил для себя человек раньше, чем ему сказал тоже самое лязг засова и хруст молотого асфальта под колесами уходящей колонны. Человек сделал свой выбор: остаться в городе мертвых. Дурак! Идиот! Что ты делаешь? – бесновался безмолвный зритель в моем лице.
Поверх знакомого плаща не менее знакомая куртка. Одежда, когда-то черного цвета ныне перепачкана грязью и известкой. Сверху охотничий патронташ. Сумки для добычи по бокам оттянуты грузом. Из левой выглядывало горло водочной бутылки, в правой угадывались силуэты двух пистолетов. Камуфляжные штаны с наколенниками. Самодельные поножи и наручи из неизвестного материала – да, такого не сразу порвут, но шансов уцелеть все равно никаких. Из-под капюшона выглянула бандана. На лице – респиратор.
Ошибки быть не может, это я и никто другой! – ужасная мысль пронзила мое существо – в первый раз мне захотелось проснуться. Это ведь сон! Это же все неправда! Почему? Почему я остался? Какого черта не сбежал со всеми? Что я затеял? Кому что доказать захотел?
Сбросить путы кошмара не удалось. Узнав в главной персонаже кошмара себя, я вновь получил возможность смотреть на мир его глазами. Чувствовать его боль. Боль во всем теле. Это смертельный диагноз, не нужно быть доктором, чтобы понять эту простую истину. Понять-то можно, а вот принять не каждому дано. Если бы не фляжка коньяку и банка энергетика, я бы уже давно свалился. Мне нет места среди живых. Мое место здесь. И эта боль моя, я выпью ее сам до конца, как последний эгоист. Ни капли живущим. Ну, разве что ОНА будет носить эту занозу в душе еще какое-то время. Надеюсь, не слишком долгое…