, что он считает вас человеком чести и посему вам нет необходимости хоть сколько-нибудь по этому поводу беспокоиться; вы можете заплатить, когда вам будет удобно, и он вполне согласен потерпеть до тех времен[1207]. Таковы его собственные слова. Как видите, сама манера, с которой это сказано, изобличает в нем очень богатого человека, каковым он, по его словам, все еще является, хотя нынешнее падение акций[1208] отозвалось на его состоянии самым пагубным образом. Я рад, что вы не продали свою ежегодную ренту, разве только кто-нибудь взял бы на себя заботу о том, чтобы поместить деньги в акции в то время, когда они еще были в цене. Я очень тревожусь о бедняжке Молькин, тем более, что и вы, по-моему, чувствуете себя не лучше. Вам следует ради вас обеих держаться как можно бодрее и читать что-нибудь приятное, что могло бы вас развлечь, а не предаваться унынию, сидя на скамеечке возле камина и упершись локтями в колени. Прогулки верхом были бы для Молькин бесспорно полезней всего, разумеется, при хорошей погоде и если она тепло оденется; да и вам точно так же, а если вы потеряете при этом какую-нибудь клячу, то Иов, как вам известно, говорит: «кожа за кожу отдаст человек ради жизни своей»[1209]. Не помню, то ли Иов так сказал, то ли Сатана. — 17 октября. С тех пор, как я начал это письмо, у меня не было ни минуты, чтобы закончить его. Только что меня прервал один человек, явившийся поведать о том, что кое-кого из здешних видных должностных лиц собираются сместить, а сейчас еще кто-то пришел по делу, так что adieu либо ненадолго, либо до завтра. — 18 октября. Из-за отсутствия моциона я наживаю себе в этом проклятом городишке головную боль. Я охотно прошелся бы с вами раз пять-десять по вашему саду, а потом выпил с вами кофею. Вчера вечером я около часа просидел в обществе десяти человек обоего пола и устал, как собака. А тут еще Глассхил как назло отнимает у меня уйму времени. То ли все вокруг становятся глупыми и противными, то ли сам я становлюсь нелюдимым и раздражительным, что, впрочем, одно и то же. Вокруг только и разговоров, что о Компании Южных морей, да о разорении королевства и нехватке денег. Мне уже тысячу раз чудилось, будто губернатор вот уже два часа кряду гневается безо всякой причины. —
20 октября. Губернатор навестил меня нынче в шесть часов утра, но не пробыл и двух минут и заслуживает, чтобы его хорошенько отругали, что вам и следует сделать, когда вы в другой раз будете пить кофей. — Это письмо я надеюсь отправить завтра. — После небольшого переезда у меня что-то очень неладно с головой. Возможно, причина в том, что я слишком много съел, а потом трясся в карете. Сейчас я сижу один дома и собираюсь еще написать Молькин —, так что adieu —
Мисс Эстер Ваномри — Свифту
[Селлбридж, 1720]
Я бы уже давно написала вам, но до сегодняшнего дня не могла воспользоваться услугами моего посыльного, а сейчас у меня есть время только поблагодарить вас за ваше письмо, потому что он как раз отправляется по своим делам, и это чрезвычайно счастливое для вас обстоятельство, в противном случае вы получили бы длинное письмо, исполненное безысходной хандры. С тех пор, как я сюда приехала, на свете не было человека несчастнее меня. У бедной Молькин в последнее время дважды или трижды наступали ухудшения, и сейчас она настолько плоха, что, боюсь, едва ли уже поправится. Судите сами, в каком я сейчас состоянии, вдали от вас и снедаемая тревогой за сестру. Я и сама была очень нездорова: сильно кололо в боку, и эти боли еще не совсем прошли.
Мисс Эстер Ваномри — Свифту
[Селлбридж, 1720]
Поверьте, я крайне сожалею о том, что обращаю к вам свои жалобы, ведь я знаю, вы так добры, что не можете видеть несчастий человека, кто бы он ни был, не будучи глубоко тронуты. Но что же мне делать? Мне остается либо облегчить свое сердце и поведать вам о всех его горестях, либо пасть под бременем невыразимого страдания, которое я испытываю вследствие вашего чудовищного ко мне равнодушия. С тех пор, как мы с вами виделись, прошло уже десять томительных недель, и за все это время я получила от вас только одно письмо и маленькую записку с оправданиями. О — вы меня совсем забыли! Своим жестоким обращением вы стараетесь отдалить меня от себя. Но я не могу вас винить, ибо с величайшей болью и смятением убеждаюсь, что я виною ваших тягостных мыслей. И при всем том я не могу вас утешить: знайте, ни время, ни случайность не в силах уменьшить невыразимую страсть, которую я питаю к —. Наложите на мою страсть какие угодно запреты, удалите меня от себя, насколько это возможно на земле, все равно вы не властны исторгнуть те пленительные воспоминания, которые всегда останутся со мной, доколе мне не изменит память. Любовь, которую я питаю к вам, заключена не только в моей душе: во всем моем теле нет такой мельчайшей частицы, которая не была бы ею проникнута. Не обольщайтесь поэтому надеждой, что разлука изменит со временем мои чувства: даже безмолвствуя, я не нахожу себе покоя, и мое сердце одновременно исполнено печали и любви. Скажите мне, заклинаю вас небесами, чем вызвана эта чудовищная перемена, которую я с недавних пор заметила в вас. Если у вас осталась хоть капля жалости ко мне, скажите об этом как-нибудь помягче. Нет-нет, лучше не говорите, чтобы это не стало причиной моей мгновенной смерти, но и не обрекайте меня на жизнь, которая подобна мучительному угасанию, потому что это единственное, что мне остается, если вы утратили всю вашу нежность ко мне.
Мисс Эстер Ваномри — Свифту
[Селлбридж, 1720]
Скажите мне откровенно, возникло ли у вас хоть однажды, с тех пор, как я написала вам в последний раз, настоятельное желание увидеться со мной? Нет, вы настолько от этого далеки, что ни разу даже не пожалели меня, хотя я говорила вам, как я страдаю. Одиночество невыносимо для ума, охваченного тревогой. Мои дни тянутся томительно, заполненные вздохами, а ночи я провожу без сна, неотрывно думая о —, —, —, — — —, который нисколько не думает обо мне. Сколько писем я должна вам отправить, прежде чем получу ответ? Как у вас хватает духу лишать меня единственного утешения, оставшегося мне в моих нынешних бедствиях? О! Если бы я могла надеяться увидеть вас здесь или поехать к вам. Я родилась с неистовыми страстями, и все они соединились теперь в одной, в той невыразимой страсти, которую я питаю к вам. Подумайте, сколь губительны[1210] для меня чувства, вызванные вашим пренебрежением, и проявите хоть сколько-нибудь участия, или я сойду с ума. Как бы вы ни были заняты, вы могли бы улучить минуту написать мне и принудить себя оказать столь безмерное благодеяние.
Я убеждена, что если бы мне дано было проникнуть в ваши мысли (разгадать которые не под силу ни одному живому существу, потому что никогда еще ни один из смертных не думал так, как вы), то я, наверно, обнаружила бы, что нередко в порыве ярости вы спрашивали себя, зачем я не набожна, в надежде, что я обратила бы тогда свои помыслы к небесам. Однако это не принесло бы вам избавления: ведь даже будь я фанатиком, вы все равно остались бы для меня тем божеством, которому бы я поклонялась. Существуют ли иные признаки божественности, кроме тех, какие отличают вас? Я нахожу вас повсюду; ваш дорогой образ всечасно передо мной. Вы повергаете меня по временам в благоговейный трепет, и я дрожу от ужаса; в иной же раз ваше лицо исполнено благотворного сострадания, которое воскрешает мою душу. И разве не естественней наклоняться лучезарному образу того, кого зришь воочию, нежели того, кого знаешь лишь понаслышке?
Свифт — мисс Эстер Ваномри
[? 27 февраля 1721]
Не могу вам выразить, насколько я ошеломлен и удручен. Я прочитал ваше письмо дважды, прежде чем уразумел его смысл, но так и не могу до конца поверить своим глазам. Неужели бедного дорогого существа больше нет в живых? В субботу у нее, как я заметил, был несколько мертвенный цвет лица, но для человека, страдавшего ее недугом, столь внезапная смерть очень уж необычна. Ради бога, соберите своих друзей, чтобы они помогли вам советом и позаботились обо всех формальностях. Это все, что вам теперь остается. Я вряд ли могу вас утешить, ибо сам нуждаюсь теперь в утешении. Одно только время поможет вам. А сейчас главное — соблюсти приличия. Несчастье застало меня совершенно врасплох, и едва ли кто на свете испытывает к вам сейчас большее сострадание.[1211] Понедельник.
Свифт — мисс Эстер Ваномри
1 июня [1721?]
Я никак не мог придумать, как переписать для вас этот перечень[1212], и потому вручил его мистеру Уорэлу с тем, чтобы он передал его вам, а ему сказал, что это какие-то бумаги, которые вам переслали из Англии на мой адрес. — Да хранит вас господь, adieu —
Свифт — мисс Эстер Ваномри
Галлстаун, близ Киннегада,
5 июля 1721
Мне было не с руки, а, вернее, невозможно написать вам до сих пор, хотя я желал этого более, нежели обычно, памятуя, в каком расположении духа я в последний раз застал вас; надеюсь, впрочем, что оставил вас в несколько лучшем. Считаю своим долгом просить вас побольше следить за своим здоровьем, встречаться с людьми и гулять, в противном случае вас одолеет хандра, а ведь нет недуга глупее и тягостней, и если справедливо, что обладание всеми жизненными благами служит в какой-то мере от нее защитой, тогда у вас для этого решительно никакого повода. Кэд — уверяет меня, что по-прежнему чтит, любит и ценит вас больше всего на свете и сохранит эти чувства до конца своих дней, но вместе с тем он умоляет вас не делать ни себя, ни его несчастным из-за ваших фантазий. Мудрейшие люди всех времен почитали за лучшее ловить преходящие мгновенья и находить усладу в любом невинном занятии. Если бы вы знали, каких усилий стоит мне сохранять хоть немного здоровья, какие неудобства я принужден терпеть ради езды верхом и