Море волнами грохочет
Нет, никто молчать не может,
Нет, никто молчать не хочет!
Но какие только боли,
Молча, ты не выносила!
Где берешь ты столько воли,
Сколько мужества и силы?..
Нахалал, 15.1.40.
{278}
Умереть... молодой... умереть ?
Нет, я не хотела.
Любила сияние глаз, море, ветер,
Солнце - больше всего на свете...
Но войны, разрушений и смерти
Нет, я не хотела.
Но уж если судьбой предзначено мне
Жить в крови и в обломках, в дыму
и в огне,
Слава Господу - я скажу - лишь за право
дышать,
А настанет минута - и смерть принять
На земле твоей, Родина.
На родной стороне.
Нахалал, 5.5.1941
Боже, даруй бессмертие дали морской,
Вышине голубой,
Придорожной траве
На песчаной канве,
И молитве людской...
Кесария, 24.11.1942
НА ПУТИ
Голос звал - я оставила дом.
Чтоб в пути устоять на ногах.
Не пойти - означало: крах.
Но внезапно на стыке дорог,
Уши накрепко сжав,
(чтобы голос умолк),
Я заплакала:
Боль извечной утраты
Ступившего за порог.
Кесария, 12.1942
{279}
Благостно спичке, сгоревшей,
но высекшей пламя;
Благостно пламени,
властвовавшему сердцами;
Благостно сердцу, угасшему в схватке
с врагами;
Благостно спичке, сгоревшей,
но высекшей пламя.
Сердице, 2.5.1944
Шаг, два, три шага... восемь - в длину
И два в ширину. Таковы границы.
На волоске моя жизнь повисает и длится
День, два, три... ну, неделя... Быть может
Месяц июль меня здесь застанет.
Небытие - у виска. Пустота подступает.
23 мне исполнилось бы в июле.
В дерзких играх брала я отвагой, бывало.
Кубик нечетом выпал. И я проиграла.
20.6.1944
{283}
Миссия
К ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕРТЕ
Судьбе было угодно, чтобы в разгар Второй мировой войны я оказался рядом с Ханой Сенеш. Мне посчастливилось быть с ней вместе в течение ряда месяцев на партизанской земле в Югославии - до того дня, как она пересекла венгерскую границу. Это был, пожалуй, самый страшный день ее жизни, так как она сразу же попала в руки нацистов.
Вначале я увидел ее на встрече парашютистов, созванной в связи с предстоящей отправкой в тыл врага. Я тогда еще не был включен в их отряд. Меня пригласили, на совещание как человека, хорошо знающего Югославию. Со мной хотели посоветоваться о том, где наиболее подходящее место для приземления наших товарищей, дабы их не смогли обнаружить и поймать. В ту пору я был солдатом и выполнял задания по связи с партизанами Югославии, и пути-дороги этой страны были мне хорошо знакомы.
Когда я совещался с товарищами, мое особое внимание привлекла девушка - единственная в этой группе. Она была очень активна и задавала много дельных вопросов, связанных с проведением этой дерзкой операции. Вначале я не предполагал, что и она в числе тех, кому доверена эта миссия. Я был уверен, что она, как и я, приглашена сюда, чтобы дать {284} подробную информацию об одной из стран, куда направлялись парашютисты. Когда мне стало известно, что и она - из отряда этих отважных бойцов, я с ней разговорился и был поражен тем душевным жаром, который она вкладывала в выполнение боевого задания.
Спустя несколько недель мы снова встретились в Каире, и Хана настойчиво уговаривала меня присоединиться к ним в пути, особенно подчеркивая, что наличие в группе человека, который чувствует себя в Югославии, как дома, свободно объясняется на ее языке и знает все местные обычаи, очень облегчит группе выполнение задания. В тот же вечер (помнится, это была суббота) я поехал с группой в одно воинское подразделение, и я вспоминаю, какое странное впечатление она произвела на меня тогда. В ту пору я еще плохо знал Хану Сенеш, и ее личность в какой-то мере оставалась для меня загадочной. Она была неиссякаемым источником шуток, острот и веселья. Со всеми перебрасываясь дружескими репликами (включая араба, водителя нашей машины), она затем с особым рвением отдалась проблемам предстоящей операции, вникая во все детали и выдвигая все новые предложения. Такая резкая перемена настроения меня очень удивила. Только что она беспечно смеялась и веселилась, и вдруг совершенно преобразилась в ней загорелось то внутреннее пламя, которое побудило ее взять на себя столь трудную и рискованную миссию.
{285} В конце концов случилось так, что и я был включен в отряд парашютистов. Хана открыто выражала свою радость, и я никогда не забуду ее успокаивающих слов - они помогли мне избавиться от гнетущей душевной напряженности в связи с предстоящими тренировками с парашютом. Больше всех других она демонстрировала свое насмешливо-пренебрежительное отношение к прыжку с парашютом, как к акту геройства. Признаюсь - в трудные часы, когда я с бьющимся сердцем готовился к первому прыжку с самолета, я не раз вспоминал Хану и ее слова, и вне всякого сомнения, они помогли мне обрести нужное спокойствие.
Спустя некоторое время нам двоим поручили действовать совместно, и в одну из ночей в распоряжении нашей группы, состоявшей из пяти человек, был дан специальный самолет, который доставил нас в итальянский город Бари. Нас сопровождал по заданию командования Энцо (Хаим) Серени (Спустя несколько недель он приземлился в северной Италии, на территории, занятой нацистами. Он был схвачен и казнен в Дахау 18 ноября 1944 года - через десять дней после гибели Ханы Сенеш.). После тринадцатичасового полета мы достигли итальянского берега и расположились в небольшой деревушке в его окрестностях.
Серени вздохнул с облегчением, он ведь прибыл на ту землю, где родился и прожил {286} большую часть жизни. Здесь он себя чувствовал, как дома, но был все время настороже. Он разговаривал со всеми, кого встречал, играл с детьми, ласкал их и угощал сладостями. Время от времени он возвращался к нам и рассказывал о добытых сведениях. В тот вечер между ним и Ханой развернулся оживленный спор об отношениях к итальянскому народу. Хана не разделяла его незлопамятности и отходчивости, в ее сердце жили воспоминания о жестокой бомбежке безоружного и демилитаризованного Тель-Авива...
Назавтра мы отправились в ближайший город уточнить детали нашего дальнейшего пути, и я не забуду дискуссии между Ханой и Энцо Серени на тему о том - не более и не менее - "существует ли Бог или его нет?" С одной стороны был немолодой человек с большим жизненным опытом и фундаментальной философской подготовкой, который с воодушевлением поддерживал тезис о наличии высшей божественной силы.
Ему противостояла молодая 22-летняя Хана, которая категорически отрицала существование Бога, опираясь на ясное логическое мышление. Уже тогда, при виде ее железной самоуверенности и страстного упорства, у меня появились сомнения и колебания: смогу ли я с ней вместе работать? Я удивлялся: откуда у этой девушки, так мало знающей жизнь, столь большая самоуверенность? Откуда у нее такая сила (а может быть, и наивное простодушие), чтобы так твердо {287} стоять на своем? И я стал опасаться, что не легко будет мне действовать совместно с нею, не легко будет спорить и убеждать ее, всегда непоколебимо стоящей на своих позициях. И, действительно, со временем я в этом убедился, и не раз между нами вспыхивали дискуссии, иногда принимавшие довольно резкую форму. И когда я в тот же день выложил свои опасения перед Энцо Серени, он мне ответил:
- Разумеется, работать с нею вместе тебе будет нелегко. Но запомни и никогда не забывай: эта девушка необыкновенная!
Да, она была бесстрашной, и не было среди нас человека во все те дни, что мы находились вместе, который был бы так уверен, что наша миссия увенчается успехом, как она. Ей даже не приходила в голову мысль о возможности провала. Она оберегала нас от слабодушия и сомнений. С железной логикой Хана объясняла, как нам удастся выйти невредимыми из самых сложных переплетов и убеждала нас своей непоколебимой внутренней уверенностью. И у нее, разумеется, были очень трудные часы, когда можно было впасть в отчаяние, но из глубин ее души били ключом силы противоборства - в побеждали.
Когда нас известили, что мы должны быть в состоянии боевой готовности и этой ночью - это было 13 марта 1944 года - отправляемся в опасный путь, ее охватила огромная радость. Всю дорогу она пела и ликовала. Мы вернулись в деревню, громко распевая нашу {288} любимую песню "Вздымайся, вздымайся, пламя мое", которая со временем стала своего рода гимном нашей группы парашютистов.
Для меня лично это были часы очень трудных переживаний, и я не участвовал в пении. Накануне мне стало известно, что мой отец в старший брат, с которыми я расстался девять лет назад, находятся в одном из лагерей в окрестностях Таранто. Я надеялся, что, может быть, у меня появиться возможность встретиться с ними, но приказ о выходе на выполнение боевого задания сделал невозможным эту встречу. И Хана была тем человеком, который понимал, что у меня на душе. Она пыталась меня ободрить и утешить.
На аэродроме мы встретили офицера, который руководил операцией. Несмотря на истинно британское хладнокровие, он не смог скрыть своего восхищения, когда увидел среди нас женщину. В большом парашютном складе, куда нас ввели, чтобы подогнать каждому индиви-дуально парашютные крепления, работавшие там английские солдаты не сводили с Ханы глаз и не могли сдержать своего чувства удивления. Шотландский солдат, помогавший мне облачаться, сказал просто и с большим чувством:
"Трудно поверить. Я уж давно здесь работаю. Сотням людей я подгонял парашютную оснастку, но среди них еще ни разу не было женщины". И он добавил: "Если я расскажу об этом в Англии, моим друзьям евреям - они не поверят"".
{289} Такое же волнение охватило группу американских парашютистов, которые вначале думали, что эта жена одного из парашютистов, пришедшая провожать мужа. Когда мы встретились вторично, незадолго до отправки, они были потрясены, убедившись, что она - парашютистка, и один из американцев, не говоря ни слова, подошел к