— Чушь, — оборвал меня оппонент.
Маргарита Борисовна нервно дернулась, но я сделал ладонью успокаивающий жест. Собеседник интересовал меня все сильней.
— Почему?
— Достоевский писал роман совсем не для того, чтобы лишний раз напомнить публике, что убивать грешно, — отрезал подросток типа «унисекс». — Если бы это было так, то грош ему цена как писателю. Глупо назидательно говорить про греховность убийства, когда некто более авторитетный давно уже это сделал. Заповеди помните?
— Помню, — ответил я ошеломленно.
— Первая заповедь какая? — продолжал экзаменовать меня подросток.
— «Не убий», — послушно процитировал я.
— Вот именно. Сказано авторитетным лицом, очень давно, чего зря повторяться?
Он перекинул ногу.
— Объяснять людям такую банальную истину гению было бы не к лицу. Да и неинтересно, я думаю. Достоевский писал совсем о другом.
— О чем же? — спросил я, невольно втягиваясь в разговор.
Молодой человек, похожий на подростка, пожал плечами.
— А что, и так не понятно? — спросил он с оскорбительной интонацией превосходства. Я отчего-то вспомнил ноутбук, оставшийся на столе в моем кабинете. — Ясно же, что он разгромил идею превосходства одного человека над другим! В основе романа лежит идея исключительности. Дескать, существуют люди, которым позволено то, что не позволено другим. Например, убивать. Причем, то, что убивать грешно, под сомнение не ставится. Убивать грех, но мне можно. Воровать грех, но мне можно. Почему? Потому, что я не такой, как все. Я — исключительный. Следовательно, именно я могу судить о том, кто имеет право жить, а кто его не имеет.
Женя снова пожал плечами. Все повернулись к нему и жадно ловили каждое сказанное слово.
— Беда в том, что когда такие исключительные люди начинают проводить чистку, то в мясорубку вместе с плохими и недостойными людьми попадают невинные. Такие, как Лизавета. А иногда они попадают в мясорубку раньше всех остальных. Вот Федор Михайлович и задался вопросом: остановит ли это человека, считающего себя исключительным? Раскольникова не остановило. Гробанул он и отвратительную старуху, и жалкую, ни в чем не повинную, Лизавету.
Подросток снова пожал плечами.
— По-моему, это очевидно, — повторил он. — Как вы думаете, остановился бы Раскольников, если бы дома была только Лизавета? Повернул бы назад? Конечно, нет! Убил бы ее одну, за милую душу, и удрал! А старуха-процентщица продолжала бы жить-поживать и добра наживать…
Он одернул на себе рваный пиджак и сказал:
— Я бы так написал. По-моему, так даже наглядней получается.
— Это был бы очень современный роман, — только и смог проговорить я, когда немного опомнился.
Ничего себе подросток типа «унисекс»!
— Первыми попадают невинные, — тихо повторил человек с орденскими планками на пиджаке. Кашлянул и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Знаете, он прав… В войну так и было.
А я просто не мог ничего сказать.
Через пять минут конференция завершилась. Народ потянулся ко мне с книжками в руках. Я краем глаза поймал фигурку в рваной джинсе. Как выяснилось, мужскую фигурку. Да, интересный парень этот Женя.
Женя приблизился ко мне, и я поднял глаза от подписанной книги.
— Всего хорошего, — сказал мне подросток типа «унисекс».
Я еще раз окинул его взглядом. Худой, но высокий. Метр восемьдесят, не меньше. Это он только издалека таким щуплым кажется. За пояс у юноши была воткнута книга Акунина.
— Все же любите Акунина? — спросил я одобрительно. Приятно, когда молодые люди читают по-настоящему хорошие книги.
— Люблю.
— Но не соглашаетесь с ним…
— А что, если любишь, нужно обязательно со всем соглашаться? — удивился Женя. — Мне с ним спорить интересно. С умным человеком всегда интересно спорить.
Я не нашел, что ему ответить. Только кивнул на прощание.
Да. Интересная молодежь у нас выросла.
Народ разошелся, мы с Маргаритой Борисовной остались одни.
— Спасибо, Антон Николаевич, — поблагодарила она меня. — По-моему, разговор получился.
— Он получился благодаря Жене, — ответил я и вытер платком вспотевший лоб. — Что это за парень?
Маргарита Борисовна едва заметно подобрала губы.
— Он из хорошей семьи, — признала она неохотно. — Но мальчик… трудный. Правда, очень много читает.
— Учится? — поинтересовался я.
— Выгнали, — так же коротко ответила мне собеседница. — Из МГУ выгнали. Со второго курса журналистского факультета.
— Ничего себе! — оценил я размер катастрофы. — За что? Мальчишка-то умный!
— Да. Только травкой балуется.
— Кто сейчас не балуется? — возразил я.
— И на мотоцикле пьяный гоняет. Чуть под суд не попал. Вот его и отчислили от греха подальше.
— Понятно, — сказал я тихо.
Да. Странная молодежь у нас выросла.
Маргарита Борисовна нерешительно кашлянула.
— А вы заметили одну вещь? — спросила она робко.
Я вопросительно задрал брови.
— Вы заметили, что нынешние дети…
Она покраснела.
— Как бы это сказать… Не поймешь, кто из них парень, а кто девица?
Я рассмеялся.
— Заметил.
— Знаете, — задумчиво продолжала Маргарита Борисовна, — бесполыми художники Возрождения обычно изображали ангелов.
— Думаете, нынешняя молодежь становится ангелоподобной? — съязвил я.
— Уж не знаю, что и думать, — ответила собеседница, разводя руками.
Я вышел из библиотеки в начале седьмого. Разговор с ангелоподобным юношей Женей зацепил меня так сильно, как давно не цепляли разговоры с посторонними людьми.
Я вспомнил его внешний вид и усмехнулся.
Вот она, современная молодежь. Бесполое существо, одетое в рваную джинсу за полторы тысячи баксов. Пьяный ангел, несущийся на ревущем мотоцикле с «травкой» в одном кармане и волчьим билетом хорошего вуза в другом. А за пояс заткнут роман Бориса Акунина. И невольно хочется задать знаменитый гоголевский вопрос:
— Куда летишь, птица-тройка? Дай ответ!
Не дает ответа. По-прежнему не дает ответа. Такая вот русская экзотика. Все же интересную мысль подсказал мне мальчик Женя. Право на исключительность… Имеет ли человек право на исключительность? Наверное, да. Но только в том случае, если это право выдано богом. Например, человек имеет право быть исключительно одаренным композитором. Актером, поэтом, певцом, ученым, писателем… Но еще раз повторюсь: только в том случае, если его в этом праве утвердил бог. Хотя и тут люди нашли для себя возможность сделать собственные поправки. Я вспомнил бурные рекламные кампании по продвижению малодаровитых певцов, певиц, балерин и невольно расхохотался.
Человек, он такое существо. Всегда найдет для себя лазейки в божьем законе.
К дачному поселку я подъехал около восьми часов вечера. Только предварительно побывал в супермаркете и набил багажник продуктами.
Наш поселок располагается недалеко от города, в десяти километрах. Мне это место очень нравится потому, что оно удачно совмещает два удобства: близость к цивилизации и оторванность от нее.
Застроен дачный поселок был давно. До революции это место считалось весьма престижным и дачи здесь строили люди известные и небедные. Упорно ходили слухи, что один дом принадлежал самому Шаляпину. Правда, певец на даче появиться не успел. Эмигрировал в Париж.
Моя дача очень старая. Ее построил еще мой прадед. Тот самый Матушкин, первый в роду ставший «Петербургским».
Вообще-то, прадед жил в Санкт-Петербурге, как легко догадаться по псевдониму. Но дачу себе решил построить на берегу моря и выбрал для этого совсем неплохое место.
Дом прадед выстроил на совесть: каменный, со всеми удобствами того времени. После революции его, естественно, реквизировали. Не буду перечислять все учреждения, сменившиеся под крышей родного гнезда, было их очень много. Но совсем недавно, согласно закону о реституции, мне удалось отвоевать дом у родного государства. Хотя и с трудом.
Дом оказался изрядно запущенным, стоимость ремонта была сопоставима с постройкой нового здания. Оля советовала строить новую дачу, но я отклонил уговоры жены и произвел капитальную реконструкцию фамильного особняка. Да, возможно, это не практично. Но это дом моей семьи.
Таких старых домов, как мой, в поселке довольно много. Некоторые хозяева вернули себе родовые гнезда по моему примеру, кто-то купил дом с аукциона. А новые русские построили рядом со старыми особняками собственные роскошные дачки. В общем, наш дачный поселок считается местом престижным, и все, кто имеет такую возможность, стремятся примкнуть к нашему рафинированному обществу.
Я въехал в ворота, которые давно дышали на ладан и никогда не запирались. Охраны в поселке нет, хотя время от времени разговоры о ней возникают. Правда, дальше разговоров дело не идет.
Новые русские возвели вокруг своих владений крепостные стены, отрезанные от дороги крепостными рвами. Это я образно выражаюсь, но, поверьте, сравнение почти не преувеличено. Охранять себя новые богатые умеют. Так что, им дополнительный расход на охрану не нужен. А остальные не имеют столько денег, чтобы оплачивать услуги пристойного охранного агентства и необходимую для этого технику.
Обитатели поселка живут на даче почти круглогодично. Дома в нем выстроены теплые, все коммуникации давно подведены.
Кроме того, поселок расположен очень удачно: с одной стороны простирается узкая полоса пляжа, до которого можно дойти пешком минут за двадцать, с другой — плодородный чернозем, на котором можно высадить все, что сердцу угодно. Поселок утопает в цветах, зелени и плодовых деревьях. В общем, находиться здесь — сплошное удовольствие в любое время года.
Я неторопливо съехал по узкой асфальтовой дороге между заборами, увитыми разноцветными растениями. Воздух пах морской солью и цветущими деревьями. Вокруг было так тихо, как бывает только вечером и только на даче. Небо на горизонте теряло голубую акварельную ясность, из-за моря медленно наползала жирная фиолетовая тень. За забором лаяли собаки, но лаяли лениво, скорее для проформы. Служба есть служба.