Падает снег и тут же тает. Грязь.
Днем приезжаем в Репертком. Конечно, секретарша сразу же — «занят Литовский». Тем не менее, он принял быстро.
— Да, разрешение он давал. Велел искать пьесу. Пока сидели у него, — светский разговор — об опере и прочее.
Пьесы все нет и нет. Сотрудник, кажется, по фамилии Мерингоф, все ходил куда-то, возвращался и спрашивал: — Вы наверно знаете, что пьеса называется «Александр Пушкин»?
Обещали завтра дать справку.
А утром звонил заместитель Боярского Гольдман. Видимо, жалоба М. А. Керженцеву возымела действие. Гольдман говорил, что этот иск — безобразие.
Возмутительный день. В Реперткоме — ни Литовского, ни его заместителя. Пьесы найти не могут. Справки — нет.
— Если пьесы нет под буквой А — ищите ее под П.
Нашлась. Стали искать справку. Я стала рядом с секретаршей и увидела, что она перелистывает страницу со справкой. Но тогда она сказала, что справки дать не может. Дело в том, что там было сказано, вернее, написано рукой Литовского — разрешение Вахтанговскому театру приступить к работе над «Пушкиным» и включить пьесу в репертуар. Секретарша позвонила Литовскому (он был в Комитете). Тот сказал — сегодня справки не давать, он даст завтра.
М. А. угрожал жаловаться. Тут же позвонил Ангарову, но того не было на месте.
Ушли около четырех.
А днем до этого пришло приглашение на бал-маскарад в американском посольстве, устраивает дочь посла.
До чего же это не вяжется с нашим настроением!
Вечером М. А. позвонил жене Кеннена, а потом я с ней говорила. Она страшно уговаривала придти: — Какой-нибудь оригинальный костюм!
— А мужчины будут во фраках?
Она отвечает (с сильным акцентом):
— Нет, я думаю, можно смокинг тоже. Но костюм лучше! Маски даются там.
А где, какой смокинг? Где туфли лакированные? Рубахи, воротнички?..
М. А. сам себя и меня развлекал.
— А в камилавке можно?
— … в камилавке? Да… можно.
«Пойми, что это все равно, что Мелик бы спросил у тебя: а мне в носках придти?!»
Утром справка была готова. Написано, что пьеса была разрешена к постановке Вахтанговскому театру, но что Комитет приостановил работу над ней.
Потом — суд. Председатель — женщина, производит очень серьезное впечатление. Первым говорил М. А., показал справку Реперткома, вырезки газетные, из которых видно, что пьесу готовились ставить. Сказал:
— Нам с В. В. Вересаевым не по возрасту вводить в заблуждение театры.
Вторым говорил Городецкий. Дело выиграли.
Большое моральное удовлетворение, что эти негодяи из Харькова хоть тут не смогли сыграть на положении М. А.
Вечером пришел мой Женичка. Рассказывал, что в Ржевском происходят неприятности из-за Олиной комнаты, которую Марианна хочет использовать для себя.
Сережа Шиловский
На Художественный театр М. А. прислано анонимное письмо. Человек пишет, что не знаком с М. А., что является читателем «L'Humanite» и прилагает вырезку.
Там — рецензия о «Зойкиной квартире» и вырезанный из той же газеты снимок одной из сцен.
В рецензии и даже под снимком подчеркивается, что пьеса написана давно и что теперь таких людей и таких событий нет в СССР.
В газетах сообщение об отрешении от должности Ягоды и о предании его следствию за совершенные им преступления уголовного характера.
Отрадно думать, что есть Немезида и для таких людей.
(Вспомнила при этом слове разговор как-то М. А. с Сергеем-Малым — скоро после нашего соединения с М. А.
М. А. — Понимаешь ли ты, Сергей, что ты Немезида.
Сергей (оскорбленно). Мы еще посмотрим, кто тут Мезида, а кто Немезида.)
Киршона забаллотировали на общемосковском собрании писателей при выборах президиума.
И хотя ясно, что это в связи с падением Ягоды, все же приятно, что есть Немезида и т. д.
Вечером с Анусей была в Еврейском театре на «Короле Лире». Не досидели до конца. Пьеса измельчена, перенесена в другой план. Михоэлс патологичен. Великолепен Зускин — шут.
Потом — к нам. Пришел и Петя Вильямс.
Звонок из ЦК. Ангаров просит М. А. приехать. Поехал.
Разговор был, по словам М. А., тяжкий по полной безрезультатности. М. А. рассказывал о том, что проделали с «Пушкиным», а Ангаров отвечал в таком плане, что он хочет указать М. А. правильную стезю.
Говоря о «Минине», сказал: — Почему вы не любите русский народ? — и добавил, что поляки очень красивые в либретто.
Самого главного не было сказано в разговоре — что М. А. смотрит на свое положение безнадежно, что его задавили, что его хотят заставить писать так, как он не будет писать.
Обо всем этом, вероятно, придется писать в ЦК. Что-то надо предпринять, выхода нет.
В «Вечерней Москве» сообщение о том, что МХАТ заключил договор с Парижем. Везут: «Любовь Яровую», «Анну Каренину», «Бориса Годунова» (?) и «Горячее сердце».
О «Турбиных» — ни слова.
М. А. — никогда не увижу Европы.
М. А. кто-то рассказывал, будто бы Вишневский сказал в своем выступлении, что «мы зря потеряли такого драматурга, как Булгаков». Вишневский?
И что Киршон тоже будто бы сказал (видимо, на том же собрании), что «время показало, что «Турбины» — хорошая пьеса».
Свежо предание…
Ведь это одни из главных зачинщиков травли М. А.
Ужинали в Доме актера с Вильямсами. Подсаживался Дзержинский. Мало культурен.
Говорили, к примеру, об «Аиде». Дзержинский сказал, что никогда в жизни не слышал этой оперы и не пойдет — «убежден, что дрянь».
Днем у М. А. начинающий писатель — узнавал мнение по поводу рассказа его о Марлинском.
Фамилия Дмитриев. Произвел на М. А. приятное впечатление. Но, вообще, эти консультации вызывают у М. А. головную боль.
Утром было письмо из Комитета. Пишут в Харьков по поводу безобразного иска. Начало хорошее, а конец удивительный: предлагают Харьковскому театру изменить характер иска.
Генеральная «Руслана». Мы с Сергеем в первой ложе, рядом с директорской. Спектакль утомительный. Оформление Ходасевич вульгарно.
Музыка похоронена.
В публике, как всегда на генеральных, много знакомых. Подходил Качалов, как всегда обаятельный. После спектакля Оля и Калужский пошли к нам обедать. Лейтмотив разговоров:
— «Анна Каренина» — событие в Театре!
Когда они уже ушли, звонил Немирович, разыскивал Олю, хотел узнать о «Руслане».
Тяжелое известие — умер Ильф. У него был сильнейший туберкулез.
Позвонили из Союза писателей, позвали М. А. — в караул почетный ко гробу.
Оттуда пошли в Камерный — генеральная — «Дети солнца». Просидели один акт и ушли — немыслимо. М. А. говорил, что у него «все тело чешется от скуки».
Ужасны горьковские пьесы. Хотя романы еще хуже.
Паша Марков просится слушать театральный роман.
Это уже просто невезение. После «Детей солнца» — попала сегодня тоже на удовольствие — «Большой день» Киршона в Вахтанговском.
Вильямс сделал для этой скверной пьесы очень приличные декорации.
В мое отсутствие к М. А. заходила жена поэта Мандельштама. Он выслан, она в очень тяжелом положении, без работы.
Обедал Дмитриев. Сияет. Говорят, он великолепно сделал «Анну Каренину».
Успех «Карениной» оглушительный. Публика рвется на спектакли.
Вот это штука — арестован Мутных. В Большом театре волнение.
Звонок из Союзфото иностранного отдела, просят М. А. сняться для Парижской выставки. Я ответила неопределенно.
Слух о том, что приехал в СССР Куприн.
Слухи о том, что с Киршоном и Афиногеновым что-то неладно. Говорят, что арестован Авербах. Неужели пришла судьба и для них?
Опять звонок Союзфото. Я сказала (по желанию М. А.), что М. А. не будет сниматься. Удивление и раздражение.
Вечером — Качалов, Литовцева, Дима Качалов, Марков, Виленкин, Сахновский с женой, Ермолинский, Вильямсы, Шебалин, Мелик с Минной — слушали у нас отрывки из «Записок покойника». И смеялись. Но Качалов загрустил. И вообще, все они были как-то ошарашены тем, что вывели Театр — я говорю о мхатчиках.
За ужином (a la fourchette) скучновато — Качалову не дают пить, Сахновскому тоже. Это стесняло других.
Марков пришел поздно и вошел в комнату как раз тогда, когда М. А. читал, что Комаров смеется странным смешком… Все засмеялись, увидев Маркова, и он тоже начал смеяться своим кудахтающим смехом. Получилось забавно.
Марков рассказывал, что в ложе (по-видимому, на «Анне Карениной») был разговор о поездке в Париж, что, будто бы, Сталин был за то, чтобы везти «Турбиных» в Париж, а Молотов возражал.
Да, пришло возмездие. В газетах очень дурно о Киршоне и об Афиногенове. «Большой день» уже — плохая пьеса.
Были в Большом театре. Когда шли домой, в Охотном ряду встретили Валентина Катаева. Конечно, разговор о Киршоне. Сказал, что будто арестован Крючков — секретарь Горького.
В «Вечерке» Крючков называется грязным дельцом. Значит, действительно правда, что арестован.
Вечером Калужские. Рассказывают, что Станиславский взбешен успехом «Анны Карениной», злобствует на Немировича. Сказал, что Театр надо закрыть на два года, чтобы актеров выучить системе.