Было шумно, весело. Пели под гармонику — Дорохин играл. Федя привез из Парижа пластинку «Жили двенадцать разбойников», вспоминали «Бег».
Керженцев пригласил М. А. Сообщил, что докладывал «высокоответственному лицу» о «Минине». Просил М. А. сделать поправки. Сказал, что поляки правильные. (А в прошлый раз говорил, что неправильные.) «Надо увеличить роль Минина, дать ему арию вроде «О, поле, поле…»» и т. д.
О «Дон-Кихоте» сказал, что надо сделать так, чтобы чувствовалась современная Испания. О, ччерт!..
М. А. приехал домой в его машине, усталый, измученный — в семь часов вечера.
Днем до этого он был вызван. Самосудом в театр, где сначала был на прослушивании картины Соловьева-Седого и вел по этому поводу разговоры с Самосудом, а потом работал по «Сусанину», выправляя каждое слово текста.
Вечером у нас Дмитриев. Рассказывал, какая безвкусная постановка «Прекрасной Елены» у Немировича. А потом — что на «Землю» публика уже не ходит, боятся в Театре, что спектакль до весны не доживет.
Проводила М. А. в Большой на репетицию «Броненосца «Потемкина»».
Обедал у нас Дмитриев. Говорит, что МХАТ собирается ставить кроме «Горя от ума» — еще инсценировки «Идиота», «Обрыва», «Войны и мира», причем все инсценировки будут делаться внутри Театра собственными силами — как-то, Марковым, Горчаковым, Сахновским…
Давай им бог.
Пришло письмо от Асафьева — сплошная истерика. «Что с «Мининым»?! Из Комитета не разрешают делать монтаж оперы для радио!.. Вам не советуют общаться со мной!..» и так далее. Чувствуется, что издерган до последней степени.
Вечером пришел Яков Л.
Днем М. А. был в Большом на репетиции «Потемкина», а потом там же работал с автором Чишко, выправлял текст либретто.
Вечером послал телеграмму Асафьеву — успокоительную.
В «Правде» статья Керженцева «Чужой театр» о Мейерхольде.
Резкая критика всего театрального пути Мейерхольда. Театр несомненно закроют.
М. А. послал Асафьеву письмо очень спокойное, логическое.
Вечером у нас Ермолинский, Вильямсы, Шебалин.
За ужином М. А. выдумал такую игру: М. А. прочитал несколько страничек из черновика инсценировки («Дон-Кихота»), Шебалин должен был тут же, по ходу действия, сочинить музыку и сыграть ее, а Петя Вильямс — нарисовать декорацию. Петин рисунок остался у нас, как память об этой шутке.
Звонила Оленька, пригласила нас завтра к себе.
М. А. послал письмо Асафьеву, предупредил, что тот должен приехать в Москву, если интересуется судьбой «Минина».
Вечером мы у Калужских. Хмелев, Прудкин, их жены, Герасимов. Рассказы о Париже. Хмелев очень смешно и талантливо рассказывал, как Женя Калужский лечил его коньяком в Париже от воспаления надкостницы и сам напился вдребезги.
М. А. ходил в Сандуновские бани с Мордвиновым и Борисом Петровичем Ивановым из Большого.
Там же Борис Петрович передал ему письмо от Асафьева.
Проводила М. А. в Большой.
Вечером — к Вильямсам пошли. Петя показывал начатый портрет Ануси.
Днем у М. А. Потоцкий со своим «Разиным».
М. А. кто-то говорил, что Асафьева хотят отодвинуть от «Минина», его музыка не нравится многим.
М. А. тут же дал Асафьеву телеграмму, чтобы приехал.
М. А. написал Асафьеву в суровом тоне, чтобы он ехал наконец в Москву. Ведь для него же это надо! И телеграмму дал о том же.
Приехал Дмитриев. М. А. заставил и его дать телеграмму Асафьеву. Потом Дмитриев попросил разрешения позвонить от нас в Ленинград. Вызвал какого-то Василия Ивановича. М. А. говорит ему:
— Бог с вами, Владимир Владимирович! Разве мыслимо!.. Василий Иванович!.. Да ведь за версту ясно, что конспирация. Бросьте! Я не разрешаю по моему номеру такие штучки…
Звонок из Ленинграда, но говорит не Асафьев, а жена его. Повторяет только одно:
— Ваши письма расстроили Бориса Владимировича!
М. А. сердился, говорил потом — конечно, ни одно доброе дело не остается без наказания. Поделом мне.
Вечером у нас Дмитриев, Вильямсы, Борис и Николай Эрдманы. М. А. читал им главы из романа: «Никогда не разговаривайте с неизвестным», «Золотое копье» и «Цирк».
Николай Эрдман остался ночевать.
У М. А. грипп.
Сережку устроили в дом отдыха.
Кончается 1937-й год. Горький вкус у меня от него.
У М. А. температура упала. Едем к Оле встречать Новый год.
1938
У Оли: Кторовы (он пел, аккомпанируя себе на гитаре), Елина, Белокуров, Виленкин, мой Женюша.
Сегодня вечером были у Вильямсов. Был и Коля Эрдман. Просили М. А. принести роман — почитать. М. А. читал «Дело было в Грибоедове».
Все дни М. А. проболел. Вчера у нас был доктор Брандер с женой.
Стреляли из Сережкиного ружья, надевали маски, развеселились чего-то.
Сегодня — постановление Комитета о ликвидации театра Мейерхольда.
Вчера засиделись с Ермолинским в разговорах до пяти часов утра. Безобразие.
Вчера были Калужские и Мелики. Разговоры о «Минине». Мелик сыграл первую картину.
Шумяцкого сняли — из кино.
Ходили во Всероскомдрам. Как всегда, отвратительное впечатление.
М. А. с Ермолинским ходили на лыжах.
Вчера наконец появился Асафьев. Пришел. Длинный разговор. Он — человек дерганный. Трудный. Но умен, остер и зол.
Сыграл сцену из «Минина» — Кострому.
Играет настолько хорошо, что даже и музыка понравилась.
Вчера днем — ССП, надо было внести взносы.
Потом — Литфонд — получали бумажку на дополнительную площадь. Словом — всякая житейская чепуха.
Потом были в Агентстве литературном у Уманского — из Польши запрашивают «Мольера» для постановки.
Ясно, что разрешения на это не дадут. Как М. А. сказал — даже по спине Уманского видно, что не дадут.
Получили там же извещение о поступлении денег по «Мертвым душам».
Вечером М. А. был в Большом. Разговор с Меликом, Самосудом и Асафьевым о «Минине», о том, какие переделки делать и как.
После этого Мелик, Минна и М. А. — в шашлычную и позвонили ко мне. Я захватила Дмитриева, который сидел у нас, и поехала туда же.
Когда возвращались домой, по Брюсовскому, видим — идет Мейерхольд с Райх. Дмитриев отделился, побежал к ним.
Что же теперь будет с Мейерхольдом?
Вчера М. А. с Мордвиновым и Вильямсом смотрели в мастерской ГАБТ макеты «Сусанина».
А вечером мы — у Вильямсов. Там же Николай Эрдман. Петя подарил М. А. картину — пейзаж.
Вчера гробовая новость о Керженцеве. На сессии, в речи Жданова, Керженцев назван коммивояжером. Закончилась карьера. А сколько вреда, путаницы он внес.
Вечером — братья Эрдманы, Вильямсы, Шебалин.
М. А. читал из театрального романа куски.
Николай остался ночевать.
Сегодня днем М. А. работает с Соловьевым.
Сейчас будем все обедать — Седой, Коля, мы.
Звонок Уманского — речи быть не может об отправке «Мольера» в Польшу! Стало быть — ни дома, ни за границей!..
А как ответить польскому театру?!
Сегодня — назначение нового председателя Комитета — Назарова. Абсолютно неизвестная фигура.
Днем опять с Седым работа у М. А. Работа не нравится М. А., он злится, нервничает. Положение безвыходное.
Из-за моего нездоровья отменили приход Меликов и Ермолинских. Ночью, часов в двенадцать, забрел Дмитриев. Рассказывал, что был у Мейерхольда. У того на горизонте появился Алексей Толстой — с разговором о постановке «Декабристов» Шапорина в Ленинграде. Дмитриев думает, что Мейерхольду дадут ставить оперы.
М. А-чу приходится наново сочинять либретто для Седого.
Апрель 1935 г. Фото Н. Ушаковой
О Назарове говорят, что он был сотрудником «Правды» по отделу искусства или заведующим этим отделом.
Вторично звонил некий Годинский (или Годицкий), написавший пьесу о 1812 годе. Тут же предложил М. А-чу участвовать в редакции этой пьесы, сотрудничество. М. А. отказался. Но утешил его, пообещав сказать о ней свое мнение, когда Годинский привезет ее в перепечатанном виде, чтобы можно было ее прочесть.
Вчера вечером М. А. отправился для всяких дел в Большой. Там шло «Лебединое озеро» с Улановой.
Совещание у Самосуда (Мордвинов, Седой и М. А.) все о той же опере.
Потом — собрание по поводу Ленинского дня.
Домой приехал с Вильямсами. За ужином Петя уверял, что публика изнывала от любопытства — кто такой? — глядя на М. А., сидевшего одиноко в бывшей царской ложе. Его посадила туда Серафима Яковлевна, так как театр был переполнен и ложа Б тоже набита до отказа.
Говорят, что Шумяцкий арестован — вместе с женой.