Звонил Мордвинов с тем, чтобы вечером встретиться с М. А. в дирекции — для работы над гусевскими «Волочаевскими днями», — но и он сказал: Вчерашнее выступление М. А. ведь первым номером прошло.
Без конца звонил Куза, но тот по другому поводу — он заедет за М. А., не может ли он подождать до трех часов?
М. А. днем навещал Дмитриева, который болеет у Книпперов (он всегда там останавливается). Видел Ольгу Леонардовну, та говорит:
— Самый лучший номер! Блестяще! Вы оживили Большой театр!
М. А. взял на время у Дмитриева книжку «К 40-летию МХАТа». Там, в числе спектаклей, кроме «Турбиных» и «Мертвых душ», и загубленный «Мольер». Написано 296 репетиций. Спектакль прошел семь раз.
Сегодня в «Советском искусстве» подвал «В кабинете депутата» — о Дунаевском. Приведены его слова, что больше всего его сейчас интересует и заполняет работа над оперой, либретто к которой написал уже М. Булгаков, из времен франко-прусской войны, по рассказу Мопассана.
Подождали Кузу до половины четвертого и решили пойти пообедать в Клуб писателей. В это время звонок:
— Где М. А.? Нет дома? В театре? Какой номер телефона? Как разыскать?
— А кто это? По какому делу?
— Чичеров, из драмсекции. У нас идет заседание по важному вопросу, и мы не можем решить его без М. А. (?)
(Потом — на необычайной ласковости):
— Что же он нас совсем забыл? Отчего никогда не позвонит, не придет?
(Просил непременно позвонить, дал номер своего телефона, потом понял, что М. А. не позвонит):
— Я сам ему буду звонить.
Тут же звонок Кузы:
— Где М. А.?
— Ушел. Ждал, а теперь ушел.
— Куда? Дайте адрес, я поеду его разыскивать.
— Не пытайтесь, это невозможно, я не знаю, куда он пошел.
А вообще это нехорошо получилось, это неуважение к драматургу, к театру. Почему реперткомовцы это позволяют себе?
Куза сам на них зол, понимает, что это безобразие, волнуется.
— Вы, пожалуйста, Василий Васильевич, выясните точно день и час, М. А. очень занятой человек.
И тут мы пошли в Клуб писателей, где несколько человек говорили М. А-чу: а вас Чичеров разыскивает. Комедия.
Поднялись в столовую, там всего три человека. Один из них, Лев Никулин, стал кружить около нашего столика, наконец попросил М. А. представить его. Подсел. Тоже сказал — а вас Чичеров разыскивал.
Подошел маркер Березин и стал звать М. А. на состязание в Политехнический. М. А. сказал, что очень занят. Тогда Николай Иванович (этот Березин-Бейлис) предложил сыграть сегодня.
После обеда мы пошли в биллиардную. Они стали играть, Березин играет сверхъестественно: в одну лузу, например, положил восемь шаров подряд — в течение нескольких минут.
Дома узнали, что Куза звонил еще два раза. Кроме того, Серафима Яковлевна из Большого — что сегодня встреча с Мордвиновым отменяется. Кроме того, Раевский с поздравлением.
Тут же звонок Мелика:
— Елена Сергеевна! Почему такая демонстрация против МХАТа? Почему Вы не пришли ни вчера, ни на юбилейные спектакли, ни на банкет?
— Вы же умный человек, Александр Шамильевич, вы же должны понимать…
— Ну, да, я понимаю, — свинства было достаточно проделано МХАТом.
Позвонил Борис с докладом и поздравлением.
Легли спать, встали в десять часов вечера. Мелик с вопросом — почему не идем? М. А. пошел один, я осталась из-за Сергея дома.
Звонил Яков Л., сначала о вчерашнем, потом о Дунаевском. Тот очень интересуется оперой, волнуется, как Самосуд? Яков сказал мне, что Оля просила его, «как умного человека и как человека, близкого нам, воздействовать на нас, чтобы мы прекратили свое игнорирование МХАТа и начали опять там бывать».
После всех разговоров, звонков, поздравлений видно, что М. А. была устроена овация — именно это выражение употребляли все. Что номер был блестящий. Все подчеркивают, что в этой встрече обнаружилось настоящее отношение к М. А. — восторженное и уважительное.
М. А. днем в Большом. Звонок Кузы: «Дон-Кихот» разрешен Главреперткомом и Комитетом по делам искусств. Теперь начало работы над пьесой задерживается только чтением М. А. пьесы театру.
— Дайте официальную бумагу из театра о разрешении. До этого, не думаю, чтобы М. А. согласился читать. История с «Пушкиным» слишком памятна.
Позвонил через короткое время. Я подозвала М. А. к телефону. Условились, что бумагу пришлют девятого, а десятого в два часа дня — чтение пьесы труппе.
Вечером звонки Мордвинова и Гусева — М. А. объяснил, что он нездоров, пусть они приедут сюда. Встречу отложили.
Звонок Оленьки. М. А. попросил ее достать книгу к 40-летию МХАТа.
Потом позвонил Федя — с поздравлением по поводу выступления М. А. Когда я спросила о книге.
— Книга лежит для Вас!
Ужинали вдвоем.
Насколько интересна «Моя жизнь в искусстве» — настолько скучна «Работа актера».
М. А. говорит:
— Система Станиславского, это — шаманство. Вот Ершов, например. Милейший человек, но актер уж хуже не выдумаешь. А все — по системе. Или Коренева? Записывает большими буквами за Станиславским все, а начнет на сцене кричать своим гусиным голосом — с ума сойти можно! А Тарханов без всякой системы Станиславского — а самый блестящий актер! Когда начали репетировать на квартире у К. С-а «Мертвые», и К. С. начал свои этюды, — Тарханов сразу все сообразил и схватился за бок, скорчивши страшную гримасу.
К. С:
— Михаил Михайлович, что с Вами?
— Печень…
И ушел, и не приходил во время всех бесчисленных репетиций, и сыграл Собакевича первым номером. Вот тебе и система!
(А Оленька мне рассказывала, как Коренева один раз сказала К. С-у восторженно:
— К. С! У меня несколько тетрадей записей — всего, всего, что Вы говорили на репетициях (кажется, лет десять назад). Что мне делать с этими записями?
— Их надо немедленно сжечь!)
За эти 2–3 дня я прочитала, по просьбе М. А., четыре либретто, присланные ему. Одно — вполне пристойное. Но три — невозможны. Впечатление такое, после чтения всех присланных либретто, — что хорошие либретто пишут разные люди и каждый по-своему. А дурные все — пишет один и тот же человек. Пишет неграмотно, бездарно, но пишет без конца.
Утром пришла по почте от Л. Никулина его пьеса «Порт-Артур» с надписью: «Мастеру драматургии Михаилу Аф. Булгакову».
М. А. поблагодарил его по телефону, тот пригласил М. А. зайти к нему сегодня днем.
Потом звонок Виленкина:
— Василий Григорьевич спрашивает, когда М. А. может его принять?
Условились, что придут — и Сахновский и Виленкин — 10-го вечером.
День прошел, как все праздничные дни, то есть с утра пришел Женичка, и ребята то дружат, то ссорятся.
Сейчас первый час ночи, М. А. пошел — только что — к Вильямсам, я из-за Сергея осталась дома.
Днем звонил Ангарский. Сообщил, что в Лондоне идут «Дни Турбиных» под названием «Белогвардейцы». Говорит, что М. А. должен протестовать.
— Против чего? Ведь я же не видел этого спектакля. Вот к чему приводит такое ненормальное положение! Ведь обычно, если пьеса какого-нибудь нашего автора идет за границей, он едет туда и как-то руководит постановкой. Если у нас ставится пьеса иностранного автора, он обычно приезжает сюда. Но что я могу сделать, если меня упорно не пускают за границу? Как можно протестовать против того, чего не видел?!
На отдыхе в Синопе. 10 августа 1936 г.
Днем М. А. с Дмитриевыми обедал в «Национале». Там присоединился к ним Вайнонен с женой.
Сейчас идем к Файко.
Сегодня М. А. винтит у Федоровых.
М. А. сказали, что его выступление записано на пленку.
Получили из Вахтанговского театра бумагу — «Дон-Кихот» Реперткомом разрешен.
Днем — в два часа было назначено чтение в Вахтанговском театре. Встретили М. А. долгими аплодисментами. Слушало около ста человек. Слушали хорошо. Вся роль Санчо, эпизод с бальзамом, погонщики — имели дикий успех. Хохотали до слез, так что приходилось иногда М. А. прерывать чтение.
После конца — еще более долгие аплодисменты. Потом Куза встал и торжественно объявил: «Все!», то есть, что никаких обсуждений. Этот сюрприз был ими явно приготовлен для М. А.
Сейчас ложимся спать, надо отдохнуть, т. к. в половине двенадцатого придут Виленкин и Сахновский.
Пришли. Начало речи Сахновского:
— Я прислан к Вам Немировичем и Боярским сказать Вам от имени МХАТа: придите опять к нам, работать для нас. Мне приказано стелиться, как дым, перед Вами… (штучка Сахновского со свойственным ему юмором)… Мы протягиваем к Вам руки, Вы можете ударить по ним… Я понимаю, что не счесть всего свинства и хамства, которое Вам сделал МХАТ, но ведь это не Вам одному, они многим, они всем это делают!
Примерно в таком духе и дальше.
Дмитриев говорил, что Сахновский сказал ему: — ох, боюсь, что Михаил Афанасьевич не согласится работать для МХАТа!
Вчера вечером Борис и Николай с женой. Ну, и Дмитриев, конечно. Николай прочитал первый акт своей будущей пьесы. М. А. сказал — Сухово-Кобылинская школа.
Дмитриев опять о МХАТе, о том, что им до зарезу нужно, чтобы М. А. написал пьесу, что они готовы на все!
— Что это такое — «на все»! Мне, например, квартира до зарезу нужна — как им пьеса! Не могу я здесь больше жить! Пусть дадут квартиру!
— Дадут. Они дадут.
Для М. А. есть одно магическое слово — квартира. «Ничему на свете не завидую — только хорошей квартире».
У нас, действительно, стройка отвратительная — все слышно сверху, снизу, сбоку. А когда наверху танцуют — это бедствие. Работать М. А. очень трудно.