Мы поднялись по ступеням вверх. Жизнь здесь снова шла своим чередом. Те же запахи специй, просачивающиеся из-под дверей. Та же грохочущая музыка. Те же сердитые голоса, ругающиеся на армянском, арабском и испанском в конце длинного темного коридора. Кошмар Нового Света.
Дверь в квартиру Филиппа агенты ФБР опечатали своей фирменной лентой, которая извещала, что любого нарушившего границу ждет наказание. Кто-то написал на ней имя своего земляка флуоресцентной оранжевой краской. Я оторвала ленту и вошла внутрь.
В комнате все перевернуто вверх дном. Все улики, связанные с Габриелем, изъяты. А то, что осталось, покрыто дактилоскопическим порошком. Единственное, что осталось нетронутым, — стул, на котором сидел Филипп с бомбой на коленях.
Это единственное место, о котором мы могли с уверенностью сказать — здесь Габриель провел какое-то время. И я, узнав о нем много нового, тешила себя слабой надеждой, что мы заметим какую-то деталь, которую пропустили, думая, что ищем террориста, а не серийного убийцу. Я снова мысленно воспроизвела события, произошедшие в этой комнате.
Филипп выжил потому, что Габриель хотел, чтобы мы узнали, что это он. Но как он мог быть уверен, что в комнату войдет кто-то, разбирающийся в бомбах, например Гаррисон, и сможет обезвредить взрывное устройство? Габриель слишком умен, чтобы полагаться на волю случая.
— Как можно гарантировать, что получишь именно тот результат, который хочешь?
— Очень просто, — буркнул Гаррисон, — просто исключить все остальные варианты.
— И как же Габриель исключил все остальные варианты в этой комнате?
Мы молча огляделись.
— Ты думаешь, это возможно, что Филипп заодно с Габриелем?
Гаррисон посмотрел на меня с удивлением, а потом взглянул на стул, словно воспроизводил события.
— Вы имеете в виду, можно ли сделать такой вывод по тому, как сконструирована бомба, или по взгляду Филиппа, когда таймер отсчитывал время назад?
— И то, и другое.
Он прикоснулся к верхней губе, как будто теребил воображаемые усы.
— То, что я прочел в его взгляде, было настоящим.
— А бомба?
— Очень простенькая.
— Если в бунгало Суини бомба была довольно изощренной, то почему в этот раз он изготовил настолько, как ты говоришь, простенькую?
— Ну, здесь особых изысков и не требовалось. Главная цель — убить человека, неподвижно сидящего на стуле.
— Но она не должна была его убивать.
— А как доказать обратное?
— Исключить все остальные варианты.
Гаррисон наклонил голову набок, словно решил рассмотреть мою идею под другим углом.
— Если бы я не обрезал провод, она бы взорвалась.
— Но если бы тебя не было вовсе, Филипп смог бы сам остановить механизм?
Гаррисон покачал головой. Да, это все равно что жонглировать тающими кубиками льда.
— С таким же успехом можно задать вопрос, какого цвета зебра — черная в белую полосочку или наоборот. Все зависит от того, как посмотреть.
— Но если бы Филипп обладал необходимыми знаниями, это было бы возможно.
— Если бы он знал, как… Да, возможно. Но мы так и не ответили на вопрос «зачем».
— Затем, чтобы мы получили описание Габриеля, — сказала я.
— Но Филипп мог бы предоставить нам описание и без всяких фокусов с бомбами.
— А мы бы ему поверили? Зато если превратить Филиппа в живую бомбу, он сразу начинает вызывать доверие.
— Но зачем?
Я видела, как в его взгляде промелькнул ответ на его же вопрос.
— Ложное описание.
Я кивнула.
— Правда, оно сходится с описанием, полученным французской полицией.
— Значит, мы пришли к тому, с чего начали.
— Да… что нам просто повезло.
Я оглядела печальную комнатку. Где-то в здании яростно лаяла собака и бросалась на дверь, мимо которой кто-то проходил.
Я подошла к дешевенькому комоду, стоявшему в углу. Все ящики выдвинуты, и содержимое раскидано по полу. Но осмотр одежды не давал ничего, кроме того что Филипп отоваривался в «Gap». Над комодом, на зеркале, была прикреплена рамочка с шестью фотографиями Филиппа. Я вытащила одну. На ней Филипп стоял перед большим белым зданием. На его губах играла таинственная улыбка. Это напомнило мне снимок Лэйси под секвойями. Я сняла и остальные фотографии и сунула их в карман на случай, если потребуется опознание.
— Если он еще не умер, то, скорее всего, очень жалеет об этом, — тихонько сказала я.
Я выглянула в окно. Через прорехи в облаках пробивался тусклый свет заходящего солнца. Солнечный луч нарисовал блеклый розовый квадрат на окне дома напротив, расположенного меньше чем в десяти метрах. Я видела, как мать баюкает в руках ребенка, тихонько раскачивая его туда-сюда, словно они плывут по волнам.
— Почему ценность некоторых вещей понимаешь, только потеряв их? — спросила я.
Гаррисон выглянул в окно, увидел мать с ребенком и практически сразу отвернулся, словно ему неловко было вторгаться в их жизнь. Я подумала, что ему трудно смотреть даже на чью-то чужую любовь с тех пор, как он потерял жену.
— Мой муж умер уже после того, как наша любовь постепенно поблекла и исчезла, но для Лэйси все было по-другому. Я изо всех сил пыталась понять ее потерю, но не могла. И это только оттолкнуло ее еще больше.
Я еще пару секунд смотрела на мать с ребенком, а потом отвернулась от окна.
— Вроде бы человек, который занимается расследованием убийств, должен лучше понимать, что такое потерять близкого, чем я…
Наши взгляды на мгновение встретились, но потом Гаррисон отвел глаза и посмотрел на стул, где сидел Филипп.
— Прости, от моего нытья толку мало, — сказала я. — Просто… — и оставила мысль улететь неоконченной.
Он покачал головой, словно говоря «ничего, все в порядке», а глаза снова выхватили какой-то отрезок воспоминаний.
— Я не думаю, что мы можем до конца понять горе другого человека, мне кажется, так и задумано.
Мы помолчали несколько секунд. Я пыталась снова вернуться к расследованию, снова очутиться среди руин, оставленных после себя Габриелем. Было уже начало шестого. У Лэйси осталось меньше пятнадцати часов. И если я хочу снова обнять ее, то нужно собраться, чтобы я могла делать свою работу. Но это так трудно. Мне хотелось снова пережить детство Лэйси, шаг за шагом, исправить все ошибки, которые я совершила. Часть меня хотела верить, что если я реконструирую ее жизнь, то смогу изменить то, что произошло за последние сутки.
Но я прекрасно понимала, что это невозможно. Потому что я не могу себе этого позволить, стоя в этой комнате. Если и есть вопросы, то они именно здесь — это единственное место, где я могла во всем разобраться. Мне всегда казалось, что место преступления — одно из немногих в этом мире, которое стремится к абсолютной ясности. Возможно, вы не найдете доказательств немедленно, но все, что преступник оставил после себя, так же четко рисуют картину содеянного, как если бы вы имели описание на бумаге. Кровь, кости, кожа, температура тела, волосы, волокна ковра, ДНК, траектория полета пули, взломанный замок, угол раны, положение тела… Все это говорит языком неоспоримой истины.
Я еще раз оглядела комнату в надежде, что увижу какую-нибудь упущенную улику. Но если она и была, то избегала меня.
— Если бы ты давал характеристику Габриелю прямо сейчас, исходя из известных нам сведений, с чего бы ты начал?
— Незаурядный ум.
Я кивнула.
— Когда мы выяснили, что Габриель не террорист, то я испугалась, потому что решила, что он еще опаснее.
— Ага.
— Но раз он серийный убийца, значит, больше шансов, что он ошибется.
— Почему?
— Около двадцати или тридцати процентов убийств так и остаются нераскрытыми, но в случае с серийными убийцами эта цифра составляет всего лишь десять.
— Почему?
— Что идет рука об руку с блестящим умом?
Гаррисон подумал секунду и ответил:
— Эго.
Я кивнула.
— Габриель уверен, что он находится на самой вершине пищевой цепочки. Он может убить любого и в любое время совершенно безнаказанно. Проходя в толпе, он знает, что любой человек, проходящий или проезжающий мимо него, — это потенциальная жертва. И они живы лишь потому, что это он дал им шанс и дальше жить. Ты только подумай, какое ощущение власти это дает ему.
— Крепость божья, — сказал Гаррисон.
— А все мы — его добыча. Хищник, которому нет равных, менее всего боится свою жертву, которую он вот-вот разорвет на клочки, вот почему в какой-то момент он обязательно ошибется. Он забудет об опасности и допустит какую-то небрежность именно потому, что не верит, что мы способны его раскусить.
— Боги не ошибаются.
Именно за этим я пришла в комнату. Пускай мы не нашли никаких улик, зато вдалеке забрезжила надежда.
— Но одно мы знаем о Габриеле точно.
— И что же?
— Он не бог.
Когда мы стояли на крыльце дома покойного Дэниела Финли и звонили в звонок, на город уже опускалась темнота. Суини, перед тем как он заживо сгорел в моей машине, успел сказать нам, что был знаком с женой своего босса — деталь настолько крошечная, что могла бы показаться незначительной, если бы миссис Финли не отрицала факт знакомства во время нашего первого визита. Если она солгала насчет такой мелочи, то, возможно, обманывала и в большем, что могло бы привести меня к Лэйси.
Когда миссис Финли открыла нам дверь на цепочке, то я увидела ее болезненную бледность, как на выцветшей фотографии девятнадцатого века. Ее усталые пустые глаза остановились на мне, но у меня возникло впечатление, что они не в состоянии воспринимать информацию.
— Я бы хотела увидеть ваши значки, — сказала она напряженным от страха голосом.
Я достала значок и показала ей.
— Мы были у вас вчера.
Через щель мне было видно, как тускло поблескивает стальное мачете в ее правой руке. Оно казалось до смешного огромным в ее миниатюрных хрупких пальчиках. Вряд ли у нее хватит силенок даже, чтобы разрезать им апельсин.
— Вы меня помните?