— Вам известно, что я составил завещание, по которому оставляю ей все, дом, деньги, ренту, все?.. Она вам, должно быть, говорила… Она это по всему свету трезвонила… Да, но она вам не могла сказать, она не знала, — что спустя два месяца, я составил второе завещание, уничтожавшее первое… И в нем я ей не оставляю ничего!.. Ни крошки…
И будучи не в силах дольше сдерживаться, он расхохотался… пронзительным смехом, рассыпавшимся по саду, подобно писку летящих воробьев… И воскликнул:
— А ведь неправда ли это — идея?.. О! вы можете ее себе представить — узнающую, что все мое состояние… хлоп… завещано французской Академии… Да, моя милая Селестина… Это верно, мое состояние я завещал французской Академии… Да, это — идея…
Я даю ему оправиться от смеха, и с строгим видом:
— А теперь, капитан, что вы думаете?..
Капитан смотрит на меня долго, смотрит лукаво, смотрит нежно… и говорит:
— Знаете… Это зависит от вас…
— От меня?..
— Да, от вас, от одной вас.
— Да как же так?..
Наступает опять молчание, в продолжение которого капитан выпрямляется, вытягивается, закручивает усы, стараясь принять самый обольстительный вид.
— Слушайте… — говорит он внезапно… — Я буду действовать напрямик… Давайте говорить открыто, по-военному… Хотите вы занять место Розы?.. Оно к вашим услугам.
Я ожидала нападения. Я угадывала его приближение по его глазам… Поэтому я не удивилась… Я принимаю равнодушный вид.
— А ваши завещания, капитан?
— Я их разорву, клянусь именем Бога.
Я возражаю:
— Но, я не умею готовить…
— Я буду сам готовить… сам убирать свою постель… т. е. нашу постель… все буду делать сам…
Он делается развязным и игривым; взгляд его загорается… К счастью, меня отделяет от него плетень; не будь этого, я уверена, что он бросился бы на меня…
— Есть кушанья и кушанья… — кричит он оглушительным и вместе с тем хриплым голосом… — То, что я буду от вас требовать… Ну, Селестина, держу пари, что вы их сумеете приготовить… сумеете сделать их острыми, клянусь дьяволом!..
Я иронически улыбаюсь, и грозя ему пальцем, как ребенку:
— Капитан… капитан… вы маленький поросенок!..
— Нет, не маленький… — заявляет он горделиво… — Большой, очень большой!.. И потом еще одна вещь… Надо мне вам сказать…
Он перегибается через забор, вытягивает шею, глаза его наливаются кровью. И говорит пониженным голосом…
— Если вы перейдете ко мне, Селестина… Ну, так…
— Ну, что же?..
— А то, что Ланлэры подохнут от бешенства… А! это — идея…
Я молчу и делаю вид, что занята важными мыслями… Капитан в нетерпении волнуется…
Песок на дорожке хрустит под его сапогами.
— Так как же, Селестина… тридцать пять франков в месяц, стол… комната… завещание… Подходит это вам? Отвечайте…
— Мы еще посмотрим… А пока возьмите себе другую!..
И я убегаю, чтобы не разразиться ему в лицо бурей смеха, грохочущей внутри меня.
Итак у меня «избыток роскоши»… Капитан или Жозеф?.. Жить на положении служанки-содержанки, подвергаясь всем случайностям этого положения, т. е. поступать всегда по капризу глупого, грубого, взбалмошного человека, завися от различных обстоятельств и тысячи предрассудков? Или же выйти замуж и таким образом приобрести уважаемое и обеспеченное положение, свободное от контроля других и игры случая? Осуществить, наконец, хоть часть моих желаний.
Конечно, я желала бы осуществления этой мечты в более грандиозном виде. Но зная, как мало шансов представляется в жизни женщины, подобной мне, я должна еще себя поздравить, что наконец-то представляется что-то другое, чем это вечное шатание из дома в дом, из одной постели в другую, от одного лица к другому…
Конечно, я тотчас отклоняю комбинацию капитана… Впрочем, еще до того последнего разговора, я уже находила в нем недостатки и странности маньяка… Не говоря уже о том, что его физическое безобразие таково, что ничем нельзя его скрасить, он еще и морально сущая дрянь… Роза была уверена в своей власти над этим человеком, а он над ней издевался!.. Трудно влиять или управлять там, где ничего нет… Кроме того я не могу себе представить, не помирая со смеху, что эта комическая личность держит меня в своих объятиях и я его ласкаю… То, что я испытываю при этом, даже не отвращение, потому что отвращение предполагает возможность осуществления. А я уверена, что это даже невозможно. Если бы каким нибудь чудом я очутилась в его постели, я убеждена, что мои губы всегда отделял бы от него неудержимый хохот.
Я сходилась со многими мужчинами из-за любви, из-за страсти, слабости или жалости, тщеславия или интереса… Мне всегда представлялось это естественным, нормальным, необходимым… В этом я нисколько не раскаиваюсь… И очень редко случалось, чтобы при этом я не испытала хоть какой нибудь радости. Но с таким невероятно-смешным человеком, как капитан, это не могло бы случиться, физически не могло бы… Мне кажется что это было бы что-то противоестественное, хуже собачки Клеклэ… Но несмотря на это, я довольна… и испытываю нечто, похожее на гордость… Каково бы ни было это предложение, все же оно мне льстит и придает еще большую уверенность в самоё себя и свою красоту…
По отношению к Жозефу, мои чувства совсем другого сорта. Жозеф завладел моими мыслями. Он околдовал их, держит в плену, не выпускает… Он волнует меня и одновременно с этим внушает страх. Конечно, он безобразен, уродлив, но если разобрать это уродство, то в нем есть что-то внушительное, нечто большее и могущественнейшее, чем красота… Я не закрываю себе глаз на то, как трудно жить замужем или так с человеком, которого во всем подозреваешь, и которого, в сущности, совсем не знаешь… Но это именно и притягивает меня к нему с головокружительной силой… По крайней мере, если он и способен на преступление, то хоть на большое, а может и даже на добро… Не знаю… чего он от меня хочет? что из меня сделает?.. Буду ли я слепым орудием неизвестных мне намерений… игрушкой его жестоких страстей?.. Любит ли он хотя меня… и за что? За мою миловидность… или за испорченность… за ум… за ненависть к предрассудкам, которых он в себе не скрывает?.. Не знаю… Кроме этого обаяния таинственности и загадочности, он привлекает меня еще своей силой… И это обаяние — да, это обаяние — все больше и больше действует на мои нервы, подчиняя себе покорное и слабое тело…
Вблизи Жозефа, мои чувства возбуждаются, бурлят, как еще никогда в присутствии мужчины. Во мне просыпается желание, еще более острое, более мрачное и настойчивое, чем даже то, которое довело меня до преступления, в объятиях Жоржа… Это что-то такое, чего я не могу точно определить, но что овладело мной всецело, моими мыслями и чувствами, что будит во мне незнакомые, дремавшие инстинкты, не разбуженные еще ничьей любовью, никаким сладострастием… И я дрожу вся с головы до ног, вспоминая слова Жозефа:
— Вы похожи на меня, Селестина… Ну, конечно, не с лица!.. Но наши души схожи… походят одна на другую…
Наши души!.. Возможно ли это?
Чувства, которые я испытываю, так новы, так властны и так сильны, что не оставляют меня ни на секунду… и я постоянно ощущаю тягость их обаяния… Тщетно я стараюсь занять ум мой другими мыслями… Пробую читать, гулять по саду, когда нет хозяев, усердно предаваться чинке белья, когда они дома… Невозможно!.. Все мои мысли летят к Жозефу… И он овладел не только моим настоящим, но и прошлым… Он так заслонил собой все мое прошлое, что я вижу только его одного… И все остальные лица, которых я знала, бледнеют, стушевываются, исчезают…
Клеофас Бискуйль, г. Жан… г. Ксавье…
Вильям, о котором я еще не говорила… даже г. Жорж, любовью которого, казалось мне, душа моя уже отмечена навсегда, как отмечается раскаленным железом плечо каторжника… И все прочие, которым я добровольно, радостно, страстно отдавала немного или много самой себя… мое трепещущее тело и исстрадавшееся сердце… Все они теперь превратились в тени!.. слабые, расплывчатые тени, едва видные, от которых скоро останутся лишь одни смутные воспоминания… забытые, туманные, которые рассеются, как дым…
Иногда на кухне, после обеда, я начинаю разглядывать Жозефа, его преступные рот и глаза, тяжелые скулы, низкий, шероховатый лоб, где ложатся от света лампы темные тени, и говорю себе:
— Нет… нет… это невозможно… Я сошла с ума… Я не хочу… не могу любить этого человека… Нет!.. нет… это невозможно…
И однако это возможно и существует…
И наконец нужно, чтобы я сама себе в этом призналась… чтобы я прокричала самой себе… Я люблю Жозефа!..
Ах! я теперь понимаю, почему никогда не нужно смеяться над любовью; понимаю, что существуют женщины, бросающиеся с бессознательностью преступниц, повинуясь неодолимому влечению, в объятия негодяев, чудовищ, и задыхающиеся в них от безумного восторга!..
Жозеф взял у барыни отпуск на неделю, и под предлогом семейных дел едет завтра в Шербург. Решено — он покупает маленькое кафе… Только в продолжение нескольких месяцев, он не будет заведывать им сам. У него есть там надежный приятель, который пока берется за дело…
— Понимаете? — говорит он мне… — Сначала надо его перекрасить… отделать заново… чтобы выглядело красиво; сделать новую вывеску золотыми буквами: «Кафе Французской Армии!»… Я не могу сейчас уйти с места… я не могу этого сделать…
— Почему так, Жозеф?..
— Потому что этого теперь нельзя…
— Но когда же вы совсем уйдете?..
Жозеф чешет затылок, бросает на меня мрачный взгляд и говорит:
— Этого я… не знаю… Может через полгода… может позднее… может гораздо позже… Нельзя знать… Это зависит…
Я чувствую, что он не хочет говорить, тем не менее настаиваю:
— Зависит от чего?..
Сначала он не решается мне отвечать, потом говорит таинственным и в то же время взволнованным голосом:
— От одного дела… от одного важного дела…
— Какого дела?..
— Одного дела… вот и все!
Это говорится резким тоном, тоном, в котором не слышно гнева… но раздражение. От дальнейших объяснений он отказывается.