Рассказ Майкла был простым и поучительным. Он начал с американцев и пуритан, которые наказывали даже невиновных людей и топили их, и закончил войной с терроризмом.
— Здесь нет невиновных заключенных. Либо ты сотрудничаешь с нами, и мы оба получаем от этого выгоду, либо отправишься на Кубу.
— Что? Куба? — вскрикнул я. — Я даже не знаю испанского, и вы, парни, ненавидите Кубу.
— Да, но у нас есть американская территория в Гуантанамо, — ответил он и после этого рассказал еще о Теодоре Рузвельте и всяком таком. Я знал, что меня отправят еще дальше от дома, и мне это очень сильно не нравилось.
— Зачем вам отправлять меня на Кубу?
— У нас есть еще варианты, например, Египет или Алжир, но туда мы отправляем только очень плохих людей. Я ненавижу отправлять туда заключенных, потому что там их ждут страшные пытки.
— Просто отправьте меня в Египет.
— Ты точно этого не хочешь. На Кубе к заключенным относятся гуманно, и там есть два имама. Во главе лагеря стоит Минюст[11].
— Но я не совершал преступлений по отношению к вашей стране.
— Мне жаль, если ты говоришь правду. Это как если бы у тебя был рак.
— Меня отправят в суд?
— Не в ближайшее время. Может, через года три, когда мои люди забудут об 11 сентября.
Майкл продолжил рассказом о своей личной жизни, но я не хочу писать об этом здесь.
Еще несколько раз я виделся с Майклом. Он задавал вопросы и пытался обмануть меня, говоря что-то вроде «Он сказал, что знает тебя!» о людях, о которых я никогда не слышал. Он взял адреса моей электронной почты и пароли. Еще он попросил сотрудников немецкой разведки, которые в тот момент были в Баграме, допросить меня, но они отказались, ссылаясь на то, что законы Германии запрещают им допрашивать иностранцев[12].
Все это время он пытался убедить меня пойти на сделку, чтобы меня не отправили на Кубу. Если честно, я бы предпочел отправиться на Кубу, чем оставаться в Баграме.
— Пусть будет так, — сказал я ему. — Не думаю, что могу что-либо изменить.
Странным образом мне нравился Майкл. Не поймите меня неправильно. Он был хитрым следователем, но по крайней мере он говорил со мной в соответствии с моим уровнем интеллекта. Я попросил Майкла перевести меня в камеру к остальным заключенным и показал ему раны от колючей проволоки. Он сказал: «В Баграме следователи могут делать с тобой все что угодно, они самые главные». Иногда Майкл давал мне попить, что я, конечно, очень ценил, особенно если учесть, чем нас кормили. Каждый раз это были холодные сухие пайки и сухой хлеб. Втайне я передавал свою еду другим заключенным.
Однажды ночью Майкл познакомил меня с двумя следователями, которые допрашивали меня о заговоре. Они говорили на плохом арабском и были очень враждебно настроены. Они не разрешали садиться и угрожали мне. Майклу это не понравилось, и он сказал мне на немецком: «Если хочешь сотрудничать, сотрудничай со мной. Эти парни — ничто». В тот момент я почувствовал себя лотом на аукционе, который достанется самому щедрому покупателю.
В общем блоке мы всегда нарушали правила и разговаривали со своими соседями. У меня было три непосредственных соседа. Первый — афганский подросток, похищенный по дороге в Эмираты, где он раньше работал, что объясняло его акцент. Он был очень забавным и всегда мог меня рассмешить, хотя за девять месяцев в заключении я почти забыл, что значит смеяться. Проведя выходные с семьей в Афганистане, он отправился в Иран, откуда потом поплыл на лодке в Эмираты. Лодку задержали Соединенные Штаты и арестовали всех пассажиров.
Второй сосед — 20-летний парень с мавританскими корнями. Он родился в Нигерии и позднее переехал в Саудовскую Аравию. Он никогда не был в Мавритании, не говорил на мавританском диалекте. Если бы он не рассказал вам о себе, вы бы точно решили, что он коренной житель Саудовской Аравии.
Третий сосед — палестинец из Иордании по имени Ибрагим. Его похитили и пытали в течение семи месяцев в каком-то афганском племени. Его похититель требовал денег от семьи Ибрагима, иначе он грозился сдать Ибрагима американцам. Второй вариант был маловероятен, потому что США платили всего пять тысяч долларов за голову. Бандит все обговорил с его семьей, включая выкуп, но Ибрагиму удалось вырваться из плена в Кабуле. Он отправился в Джалалабад, где его приняли за арабского моджахеда, схватили и продали американцам. Я рассказал Ибрагиму о том, что видел в Иордании, и оказалось, что он, по-видимому, хорошо знаком со службой разведки этой страны. Он знал всех следователей, которые допрашивали меня, так как он сам провел 50 дней в той же тюрьме.
Мы прикрывали головы, когда разговаривали, чтобы охранники думали, что мы спим, и болтали, пока не устанем. Мои соседи сказали, что мы были в Баграме, в Афганистане, и я сообщил им, что нас отправят на Кубу. Но они не поверили мне.
Около 10 утра 4 августа 2002 года из ниоткуда появился отряд, некоторые его члены были вооружены. Они наставили на нас оружие, а другие в это время кричали: «Ставай! Ставай!». Я был очень напуган. Хоть я и ожидал перевода примерно в этот день, но никогда не видел подобного представления.
Мы поднялись. Охранники продолжили командовать: «Без разговоров… Не двигаться… Я тебя застрелю нахрен!.. Я серьезно!» Меня взбесило, когда Ибрагим из Палестины попросил воспользоваться уборной, а охранники отказали: «Не двигаться!». Я подумал что-то типа: «Ты не можешь просто держать все в себе, пока они не закончили?» Но дело в том, что Ибрагим страдал от дизентерии и не мог держать все в себе. Ибрагим сказал мне, что все равно воспользуется уборной. Это он и сделал, игнорируя все крики охранников. Каждую секунду я ожидал, что они выстрелят в него, но этого не произошло. Уборная внутри наших камер представляла собой открытую бочку, которую заключенные в наказание чистили. Она была очень мерзкой и плохо пахла. Так как я из страны третьего мира, я видел много плохих уборных, но никакие из них не могли сравниться с уборной в Баграме.
Меня затрясло от страха. Один из членов отряда подошел к воротам нашей камеры и начал называть имена или, скорее, номера тех, кого собираются перевести. Все номера, которые называли в моей камере, принадлежали арабам, что было очень плохим знаком. Братья не поверили мне, когда я сказал о переводе на Кубу. Но теперь я чувствовал, что точно прав. Переглянувшись, мы улыбнулись друг другу. Несколько охранников подошли к камере, держа наручники, мешки и другие приспособления. Они начали вызывать нас одного за другим и требовали подойти к воротам, чтобы на нас могли надеть наручники.
Один из охранников назвал мой номер. Я пошел к воротам, как овечка навстречу мяснику. У ворот охранник крикнул: «Повернись!» — что я и сделал. «Руки за спину!»
Когда я просунул руки в отверстие, один из охранников схватил мой большой палец и согнул мою руку. «Если, черт возьми, пошевелишься, я сломаю тебе руку». Другой охранник в это время надевал мне на руки и на ноги цепи. Затем на голову надели мешок, чтобы я ничего не видел. Ворота открылись, и меня швырнули в очередь к остальным заключенным, где я столкнулся с чьей-то спиной. Хоть мне и было больно, меня грела мысль о том, что передо мной стоит такой же человек, испытывающий то же самое, что и я. Мне стало еще легче, когда в мою спину аналогичным образом ударился Ибрагим. Многим заключенным было хуже от того, что они не знали, каких от них ожидают действий. Думаю, мне очень повезло, что мне закрыли глаза, во-первых, потому, что я не видел множества плохих вещей, происходящих вокруг, и, во-вторых, потому, что мешок на голове помог мне мечтать о лучшем положении. Спасибо Аллаху, что я умею игнорировать то, что происходит вокруг меня, и мечтать, о чем хочется.
Мы должны были стоять очень близко друг к другу. Дышать было тяжело. Нас было 34 человека, все арабы, кроме одного человека из Афганистана и одного с Мальдив[13]. Когда мы все встали в ряд, нас привязали друг к другу, обмотав наши плечи веревкой. Ее затянули так туго, что вся моя рука онемела.
Нам приказали встать и повели нас в место, где эта процедура продолжилась. Мне это очень не нравилось, потому что Ибрагим постоянно наступал на мою цепь, и мне было больно. Я старался не наступать на цепь человека, идущего впереди меня. Слава богу, шли мы недолго, где-то в том же здании нас посадили друг напротив друга на длинные скамьи. Мне показалось, что скамьи образуют круг.
Сначала нас одели. На мне были наушники, так что я ничего не слышал. От них очень сильно болела голова, они были такие узкие, что следующие два дня кончики ушей кровоточили. Руки были закованы передо мной и связаны цепью с ногами. Еще они надели на меня рукавицы, чтобы я не мог шевелить пальцами. Это было довольно забавно. Каждый раз, когда я пытался освободить пальцы, охранники били меня по рукам. Мы устали, люди начали стонать. Регулярно один из охранников снимал с меня наушники, чтобы прошептать какую-нибудь задевающую фразу: «Знаешь, ты не совершал никаких ошибок. Твои мама и папа совершили ее, когда произвели тебя на свет».
«Тебе понравится дорога в карибский рай…»
Я не отвечал на провокации, делая вид, что не понимаю, что говорит охранник. Другие заключенные рассказали мне, что они тоже подверглись таким унижениям, но им повезло больше, потому что они не знали английского.
С меня сняли тапочки и вместо них дали какие-то китайские кроссовки. На глаза надели уродливые толстые очки, которые привязали к моей голове. Они очень напоминали очки для плавания. Чтобы понять ту боль, попробуйте обернуть такие очки вокруг руки и походите так несколько часов. Я уверен, вы не выдержите и снимите их. А теперь представьте, что вы обернули эти очки вокруг своей головы и проходили так больше 40 часов. В заключение мне за ухо прилепили какую-то клейкую подушечку.