[39].
Во времена командования генерал-майора Данлеви было много проблем, в основном связанных с отчаянием заключенных. Бесконечные допросы. Неуважение к святому Корану со стороны некоторых охранников. Пытка заключенных в холодильных камерах по ночам (хотя этот метод использовался не так часто, как он будет использоваться во время командования генерала Джеффри Миллера). Так что мы решили объявить голодовку. Многие заключенные приняли в ней участие, включая меня. Но я смог продержаться всего четыре дня, после чего стал жалкой тенью самого себя[40].
— Не смей сломаться, ты подведешь всю группу, — сказал мой саудовский сосед.
— Я говорил вам, парни, я соглашаюсь на голодовку, но не на суицид. Я сломаюсь, — ответил я.
Все стало только хуже, когда командование взял генерал Миллер. Он был трудолюбивым человеком. Такого точно выберут для самой грязной работы, от которой многие другие откажутся. Генерал Миллер был радикальным человеконенавистником. Он полностью изменил условия содержания в Гуантанамо. Он беспрерывно ходил по блокам и давал охранникам и следователям указания, как поступать с нами. Я не знаю, что он говорил им, но так как я был из тех, на кого направлены эти указания, я определенно чувствовал боль.
Генерал Миллер ввел некое подобие классового общества в лагере. Блоки делились на уровни. Всего их было пять. Самым лучшим был первый уровень, к которому приписывались заключенные, сотрудничающие наиболее охотно. Четвертый уровень был для изоляции как меры наказания. Пятый уровень был для людей, которые представляли большую ценность для разведки. Заключенные на этом уровне были полностью отданы на милость своих следователей, что, конечно, для самих следователей было очень удобно. Система была разработана так, чтобы постоянно держать нас на взводе. Один день в раю, следующий в аду.
Сначала, когда нам сообщили о новой системе, я был абсолютно уверен, что меня отправят на первый уровень. Но, к моему отчаянию, меня поместили в блок изгоев; это было худшее, что только могло случиться. Я не понимал, что происходит, ведь у меня никогда не было проблем с охранниками, и я всегда отвечал на вопросы своих следователей и сотрудничал с ними. Но я забыл, что сотрудничать значит говорить именно то, что хотят услышать следователи.
К концу 2002 года меня снова поместили в блок «Оскар». Команда сопровождающих появилась перед моей камерой.
— 760, резервация! — сказали они.
— Хорошо, только дайте мне пару секунд!
Я оделся, умыл лицо. Сердце начало колотиться. Я ненавидел допросы, я устал от того, что меня постоянно запугивают, я устал жить в постоянном страхе на протяжении 13 месяцев.
— Аллах с тобой! Выше голову! Они работают на Сатану! — кричал мой друг-заключенный, чтобы поддержать меня. Мы всегда это делали, когда кого-то из нас забирали на допрос.
Меня раздражал звон тяжелых цепей, я еле-еле тащил их. Людей постоянно забирали для допроса, и каждый раз, когда я слышал звон цепей, то думал, что за мной идут. Ты никогда не знаешь, что будет происходить на допросе, порой люди даже не возвращаются в блок, они просто исчезают. Это случилось с моим марокканским товарищем, и это случится со мной, как вы позже, дай Бог, узнаете.
Войдя в комнату в «Коричневом доме», я увидел новую команду во главе с агентами ФБР. Уильям познакомил меня с агентом ФБР по имени Роберт и с кем-то из Полицейского департамента Нью-Йорка, кого он назвал Томом. Вместе с ними были служащий военной разведки и молодой марокканский парень, который был не арабским, а французским переводчиком[41].
— Здравствуйте!
— Здравствуй! — сказали они почти хором.
— Я выбрал Роберта и Тома, потому что уверен в их опыте и зрелости, — сказал Уильям. — С этого момента они будут вести твое дело. В нем еще есть несколько упущенных деталей. В частности, ты не все рассказал нам о Рауфе Ханначи. Он очень важный парень![42]
— Во-первых, я рассказал вам все, что знаю о Рауфе Ханначи, даже несмотря на то что я не обязан давать вам информацию о ком-либо. Здесь мы говорим обо мне. Во-вторых, если вы хотите, чтобы я продолжил сотрудничать с вами, я хочу, чтобы вы ответили на один мой вопрос: почему я здесь? Если вы не ответите мне, считайте, что меня не существует.
Позже я узнал у своих адвокатов Нэнси Холлендер, Сильвии Ройс и Терезы Дункан, что волшебная формулировка моей просьбы — это петиция с положением «Хабеас Корпус». Очевидно, эта фраза ни о чем не говорит большинству смертных людей вроде меня. Обычный человек просто сказал бы: «Какого черта вы держите меня взаперти?» Я не юрист, но здравый смысл подсказал мне, что после трех лет допросов и содержания меня в неволе, правительство должно мне хотя бы объяснить причины всего этого. В чем именно заключается мое преступление?
— Это не имеет смысла. Это как если бы кто-то закончил дистанцию в десять миль, пройдя всего девять, — сказал Уильям.
Было бы более точно, если бы он сказал «дистанцию в миллион миль, пройдя всего одну милю».
— Слушайте, это просто, как абв — ответьте на мои вопросы, и я буду сотрудничать с вами!
— Мне нечего тебе ответить! — сказал Уильям.
— Мне тоже! — ответил я.
— В Коране говорится, что, если кто-то убил одну душу, считается, что он убил все человечество, — сказал переводчик, пытаясь достичь перемирия.
Я неодобрительно посмотрел на него.
— Я не тот, кого вы ищете! — сказал я на французском и повторил на простом английском.
Том, офицер нью-йоркской полиции, начал говорить:
— Я уверен, ты против убийства людей. Мы ищем не тебя. Мы пытаемся найти парней снаружи, которые хотят навредить невинным людям.
Он говорил это, показывая фотографии, на которые я отказывался смотреть: каждый раз, когда он пытался подсунуть их мне, я отворачивался. Я не хотел, чтобы он получил удовольствие от того, что я хотя бы посмотрел на них.
— Слушай, Ахмед Рессам сотрудничает с нами, и у него большие шансы уменьшить свой срок до 27 лет, а он очень плохой человек. Кому-то вроде тебя нужно поговорить всего около пяти минут, и ты будешь свободен, — сказал Роберт.
В этой фразе не было ни толики здравого смысла. Когда я обдумал его слова, то подумал: «Боже, парень, который сотрудничает, будет в заключении еще 27 лет, после которых он не сможет насладиться никакой жизнью. Какая же жестокая страна!» Мне жаль, но слова Роберта не заслуживали никакого ответа. На пару с Уильямом он попытался договориться со мной о чем-то, привлекая к разговору агента из военной разведки, но меня уже ничто не могло убедить[43].
Было понятно, что следователи привыкли к тому, что заключенные переставали сотрудничать через некоторое время. Так же как я учился у других заключенных не сотрудничать, следователи учились друг у друга обращаться с теми, кто отказывается помогать им. Допрос подошел к концу, и меня отправили обратно в камеру. Я был доволен собой, ведь теперь я относился к большинству заключенных: к тем, кто не сотрудничал. Теперь меня не очень волновало, что я могу находиться в тюрьме до конца жизни. Меня больше бесило, что от меня ожидают сотрудничества. Вы запираете меня в клетку, я не даю вам информации. На том и порешим.
Допросы продолжились с новой командой. Уильям редко посещал их.
— Я не буду приходить до тех пор, пока ты не выдашь нам всю имеющуюся у тебя информацию, — сказал он однажды. — Тем не менее так как мы американцы, мы обращаемся с вами по самым высоким стандартам. Посмотри на заключенного 207, мы предлагаем ему медицинское лечение по самым современным технологиям.
Заключенный, которого он упомянул, был молодым арабом по имени Мишаль Алхабири, во время заключения он был серьезно ранен, а парни из ЕОГ сказали, что он пытался покончить с собой. Следователи несколько раз использовали эту историю, чтобы показать, что США гуманно относятся к заключенным[44].
— Вы просто хотите, чтобы он оставался живым, потому что у него может быть нужная вам информация, и, если он умрет, информация умрет вместе с ним! — ответил я. Американские следователи всегда упоминали бесплатную еду и медицинские препараты для всех заключенных. На самом деле я вообще не понимаю, какие у них еще есть альтернативы! Лично меня держали в заключении в недемократических странах, и медицинское обслуживание было высшим приоритетом. Если заключенный сильно заболеет, он не выдаст нужные данные и, скорее всего, умрет. Это здравый смысл.
Еще два месяца мы спорили.
— Отведите меня в суд, и я отвечу на все вопросы, — говорил я команде.
— Суда не будет, — отвечали они.
— Вы мафия? Вы крадете людей, запираете их и шантажируете, — сказал я.
— Вы, парни, настоящая проблема для закона. Мы не можем применить к вам обычный свод законов. Нам хватит только косвенных доказательств, чтобы уничтожить тебя, — сказал Том.
— Я же ничего не совершал против вашей страны, не так ли?
— Ты — часть большого заговора против США! — сказал Том.
— Вы можете сказать это кому угодно! Что я сделал?
— Я не знаю, ты мне скажи!
— Смотрите, вы похитили меня из моего собственного дома в Мавритании, не на поле боя в Афганистане, потому что вы подозревали меня в причастности к заговору «Миллениум», к которому, как вы знаете сейчас, я не причастен. Так что дальше? Для меня это выглядит так, будто вы хотите повесить на меня что-то.
— Я не хочу ничего вешать на тебя. Просто мне жаль, что ты не видел документы, к которым у меня есть доступ, — сказал Роберт.
— Мне неважно, что написано в документах. Я просто хочу, чтобы вы посмотрели на сообщения от января 2000 года, связывающие меня с заговором «Миллениум». И теперь, после сотрудничества с Ахмедом Рессамом, вы знаете, что я не причастен к нему.