Der Spiegel стал свидетелем сцены:
В полдень в пятницу в июне 2008 года семья Слахи собирается у здания Международного Красного Креста в столице Мавритании, Нуакшоте. Его мама, братья, сестры, племянники, племянницы и тети — все были в выходной одежде, которую могли бы надеть на праздник. Они пришли поговорить с Мохаммедом, с их потерянным сыном, по телефону. Единая оперативная группа в Гуантанамо дала на это согласие, а Красный Крест выступил в качестве посредника. Каменные полы офиса Красного Креста покрыты толстыми коврами, а на окнах колышутся яркие занавески.
— Сын мой, сын мой, как ты себя чувствуешь? — спрашивает его мама.
— Я так рад слышать тебя.
Она начинает плакать, когда слышит его голос — впервые за шесть лет. Старший брат Мохаммеда разговаривает с ним 40 минут. Слахи рассказывает, что с ним все хорошо. Он хочет узнать, кто на ком женился, как поживают его братья и сестры, кто завел детей. «Это был мой брат, мой брат, я уверен. Он совсем не изменился», — говорит Хамуд ульд Слахи после беседы[145].
Судя по тому, что мне рассказывает Яхди, разговоры спустя пять лет остаются примерно такими же, хотя кое-что изменилось. Теперь они созваниваются по Skype и могут видеть друг друга. И теперь с ними нет мамы. Она умерла 27 марта 2013 года.
Передовая статья в New York Daily News от 23 марта 2010 года была озаглавлена: «Держите тюремную камеру закрытой: апелляция на возмутительное решение судьи отпустить бандита 9/11». Статья начиналась так:
Невероятно, но это правда: федеральный судья приказал освободить Мохаммеда ульд Слахи, одного из главных вербовщиков, связанного с терактами 11 сентября; человека, который считался самым важным заключенным в Гуантанамо.
Это решение было в тот момент все еще секретным приказом судьи Джеймса Робертсона, удовлетворяющим прошение Мохаммеда о пересмотре статуса заключенного. То прошение, которое Мохаммед написал от руки в своей камере в лагере «Эхо» пятью годами ранее. Не имея доступа к этому решению или к официальным записям слушаний, которые стали основанием для этого решения, в статье тем не менее предполагалось, что судья отпускает на свободу «террориста, чьи руки испачканы в крови трех тысяч человек». Еще в газете можно было прочесть такое: «Скорее всего, он — человек, чье преступление совершенно очевидно, но вину которого сложно неопровержимо доказать, потому что следователи брезгуют использовать доказательства, полученные благодаря жестокому обращению». Выразив уверенность, что Мохаммеда «хорошенько прижали после теракта 11 сентября» и что подобное обращение с ним сделало страну безопаснее, редакторы газеты уговаривали администрацию Обамы подать апелляцию, добавив: «К чему эта спешка с его освобождением? Перед тем как вынести свое законное решение, судья мог и должен был подождать, пока страна поймет, почему это должно случиться»[146].
Через две недели суд опубликовал рассекреченную отредактированную версию приказа судьи Робертсона. Часть судебного решения, где излагаются аргументы правительства, почему Мохаммед должен остаться в Гуантанамо, включает сноску, которая могла бы удивить читателей газеты:
Правительство сначала утверждало, что Слахи заключен под стражу как «участник терактов 11 сентября» в рамках РПВС[147], но теперь отвергает эту теорию, признав, что Слахи скорее всего даже не знал о терактах[148].
Так что назвать Мохаммеда «бандитом 9/11» можно с большой натяжкой. Еще едва ли стоит говорить, что отпустить человека после девяти лет заключения вовсе не значит «поспешить с освобождением». Но в глубине статьи из Daily News есть правда, — как и в остальных газетах, освещающих дело Мохаммеда, — и правда эта в том, что все находятся в полном замешательстве. Девять лет теперь стали тринадцатью годами, а страна, кажется, не знает, кто разбирается в этом деле лучше: правительство, которое просто удерживает Мохаммеда, или судья Робертсон, единственный, кто тщательно изучил дело Мохаммеда, и постановил, что он должен быть освобожден.
Это отлично видно в одном из доступных отчетов: поначалу Мохаммеда задержали даже не по обвинению в вербовке людей для теракта 11 сентября. Когда агенты ФБР допрашивали его по возвращении в Мавританию в феврале 2000 года и еще раз через несколько недель после 11 сентября, основное внимание они уделяли заговору «Миллениум». Именно это и использовали как причину отправки Слахи в Иорданию. «Иорданцы расследовали мою причастность к заговору „Миллениум“, — объяснил Мохаммед в 2005 году на Комиссии по пересмотру. — Они сказали, что их особенно беспокоит заговор».
К тому времени, как ЦРУ доставило Мохаммеда в Иорданию, Ахмед Рессам уже несколько месяцев сотрудничал с Министерством юстиции США. А когда ЦРУ вывезло Мохаммеда из Иордании спустя восемь месяцев, Рессам уже успел признаться в участии в двух терактах и выдал имена более 150 человек, которые замешаны в терактах против США и шести других стран. Некоторые из них — заключенные Гуантанамо, и правительство США использовало признания Рессама как улики против них на слушаниях по пересмотру их статуса заключенного.
Но не против Мохаммеда. Рессам «явно не обвиняет Слахи ни в чем», — отметил Робертсон в своем заключении по делу Слахи.
ЦРУ узнало бы об этом. Еще разведка узнала бы, если бы иорданцы нашли что-то, связывающее Мохаммеда с заговором «Миллениум», 11 сентября или любым другим терактом. Но ЦРУ, по-видимому, никогда не передавало информацию, полученную во время допросов в Аммане, следователям в Гуантанамо. В 2012 году лейтенант-полковник Стюарт Коуч, назначенный в Гуантанамо прокурором в деле против Мохаммеда, дал интервью Колумбийскому университету, где проводился проект «Устная история власти закона». В интервью он говорит, что ЦРУ не показало ни одного своего отчета и что большую их часть он получил от следователей из Гуантанамо. «Он пробыл в их тюрьме шесть месяцев. Они знали, что я ведущий прокурор. Они знали, что мы считали возможным назначить по этому делу высшую меру наказания. Если бы мы смогли найти его связь с 11 сентября, мы бы добились смертной казни».
«Значит, что-то здесь не так, — предположил Стюарт Коуч в интервью. — Слахи был арестован ЦРУ, и они либо достали из него столько информации, сколько возможно, или данные, которую они получили, не были важны, и они просто перебросили его военным США в Баграм, Афганистан»[149].
В отчете о расследовании генерального прокурора «Контртерроризм и меры задержания и допроса, сентябрь 2001 — октябрь 2003», обнародованном в 2004 году, есть одна особенно леденящая душу строка. Это одна из всего двух сохранившихся строк в полностью засекреченной четырехстраничной главе отчета под названием «Развязка».
По сравнению с военными, ЦРУ содержало у себя относительно малое количество заключенных. Несмотря на это, агенты ЦРУ, как и военные, активно интересовались условиями их содержания. Они уделяли особое внимание тем заключенным, кто с высокой долей вероятности мог обнародовать условия своего содержания, если бы их не держали в изоляции[150].
В начале 2002 года даже семья Мохаммеда не знала, что он в Иордании. Лишь несколько людей были в курсе, что в Соединенных Штатах действует программа перевода, задержания и допросов и что она осуществляется с помощью не только давних союзников, вроде службы разведки Иордании, но и других, более сомнительных, друзей. Мавритания была как раз таким другом. В 2002 году на мавританского президента и многолетнего правителя ульд Тайя обрушилась критика: за границей — из-за многочисленных нарушений прав человека в его стране, а дома — за тесное сотрудничество с американцами по их антитеррористической программе. То, что агенты ФБР допросили Мохаммеда на его родине в 2000 году, было уже достаточно скандально, чтобы привлечь внимание прессы. А что, если бы он вернулся домой в середине 2002 года с рассказами о том, как его выдали американцам без каких-либо официальных процедур, в обход конституции Мавритании, что ЦРУ тайно доставило его в Иорданию и что там его допрашивали месяцами?
Так или иначе, ничто не указывало на то, что 31-летний мавританец Слахи был заключенным высшей ценности, когда 5 августа 2002 на борту американского военного самолета С-17 Мохаммеда и 34 других заключенных перевозили в Гуантанамо. В противном случае его бы заметили: через две недели в Los Angeles Times была опубликована статья под названием «Лидеры „Аль-Каиды“ не обнаружены на территории Гуантанамо на Кубе», в которой говорилось, что, по словам источников в правительстве, в тюрьме нет «большой рыбки», и около 600 заключенных на острове не были «достаточно влиятельными фигурами в террористической иерархии, чтобы помочь экспертам по борьбе с терроризмом разобраться в сложно переплетенной системе ячеек и мерах безопасности „Аль-Каиды“»[151].
Сверхсекретная проверка учреждения, которую провело ЦРУ примерно тогда же, показала такие же результаты. Когда журналисты посещали лагерь в августе, командир операций по задержанию Гуантанамо рассказал, что его собственные офицеры стали сомневаться, что заключенные должны носить статус «вражеских бойцов», а не «военнопленных», которые имеют право на защиту в соответствии с Женевской конвенцией. По решению Пентагона этого командира заменили и расширили операции, проводимые разведкой в лагере.
Почти сразу произошел раскол между военными следователями и ФБР вместе с Оперативной группой криминального расследования, которые проводили практически все допросы в Гуантанамо. В сентябре и октябре, несмотря на яростные возражения агентов ФБР и ОГКР, военные организовали первую «Команду специальных проектов» и разработали план допроса саудовского заключенного Мохаммеда Аль-Квахтани. План включал в себя «усиленные техники допроса», которые ЦРУ несколько месяцев пробовало в своей собственной секретной тюрьме. Согласно плану, подписанному министром обороны Рамсфелдом, в течение 50 дней Квахтани был обречен на круглосуточные пытки, которые включали в себя лишение сна и отдыха, громкую музыку и белый шум, экстремально низкие температуры, угрозы и огромное количество физических и психологических унижений.