К нам пришли 18-го октября, в субботу. Но введение и заключение сделала наша собственная прислуга.
С утра мама, И. и я, мы остались одни с прислугой. Во время уборки горничная, очень тихая, смирная девушка, подошла к маме и сказала с яростью: «А ваш брат, небось, жалеет, что коммунистов разбили?» Мама оторопела и вместо того, чтобы сейчас же рассчитать ее, только вышла из комнаты. Эта девушка видела не раз, как большевики нас грабили, защищала даже нас от них, но пропаганда в очередях сделала свое дело.
Немного позже позвонили, и И. открыла двери. В квартиру ворвалось трое деникинцев — офицер и рядовые. Они потребовали папу. Если бы он был, то кончилось бы убийством, как с Либерманом. На шум их голосов, я выбежала в переднюю и услышала: «Где твой муж? Я должен убить его. Жиды зарезали мою мать, и я должен за это убить твоего мужа. Давай его!» Они не поверили нашим уверениям, что отца нет, и проникли в остальные комнаты, все время угрожая револьверами. Я побежала к соседям за помощью; по дороге я встретила горничную, которая сказала мне, что уже просила о помощи. Но никто не пришел: евреи боялись и попрятались, христиан я не хотела просить. Тем временем у нас к деникинцам присоединились обе прислуги. Они кричали: «Убейте их, они прятали коммунистов, лили серную кислоту на деникинцев!» Кухарка ударила И. Один из деникинцев замахнулся бутылкой на мою мать. Все время в квартире хозяйничало двое, а третий сторожил парадную дверь, чтобы никто не пришел на помощь. Когда постучала соседка — христианка, он через щель сказал ей: «Чего лезете? здесь с жидами расправляются». Наконец, они удовлетворились 2-мя тысячами рублей, золотыми часами и еще несколькими безделушками, но, уходя, обещали явиться на следующий день и приказали приготовить для них кольцо с «большим» бриллиантом.
Мы боялись, что они сдержат слово и повторят посещение, поэтому Н. стала на углу, в ожидании отца, чтобы предупредить его и направить к знакомым. Действительно, этим не кончилось.
Мы решили во что бы то ни стало избавиться от нашей прислуги, но они не хотели уйти, продолжали кричать и грубить. Все-таки мы их выдворили из кухни и варили сами. Бог знает, что мы ели. Мама говорит, что по количеству съеденного эта неделя может конкурировать только с той, когда отец сидел в чека.
Ночевать я пошла к Б. У них немного успокоилась и рано утром в воскресение пошла домой. Весь вечер мы у Б. читали Гете, и я как-то, на время, забыла о том, что творится кругом.
Когда я вышла на улицу не было еще восьми часов, но на каждом втором доме был наклеен № «Киевлянина» со статьей, описывающей еврейские гнусности и предательства, указывались адреса и фамилии, между прочим, одного врача, будто бы стрелявшего в добровольцев. Как потом оказалось, все было ложью.
К чему эта бессмысленная ложь христиан? Никто никогда не отрицал огромной роли евреев в коммунизме, но почему-то их обвинения почти всегда лживы, а уж страдают от них всегда невинные.
Дома за ночь ничего не изменилось. Прислуга все еще жила у нас. Мы отправились в профессиональный союз, просить освободить нас от вредных сожительниц, так как обращение в милицию не возымело значения.
В союзе сказали, что сначала должны разобрать дело и послали прислуге повестку.
Но они, побывав в союзе и убедившись, что дело не в их пользу, пошли во вторник в контрразведку, где заявили, что отец прятал коммунистов и перед приходом добровольцев сжег бумаги. (Бумаги-то жег, но не отец, а Р. — знакомый Шульгина.)
Вмешательство контрразведки могло иметь очень печальный результат, но облегчила наше положение болтливость обеих женщин: они хвастали своею ловкостью и умом перед швейцаром, который предупредил нас.
Мы начали снова бегать по знакомым со связями (точь-в-точь, как в мае, только тогда не было такого чувства унижения, не чувствовали себя такими париями).
В среду (меня не было дома, и я знаю об этом только по рассказам) с утра позвонили. Дверь открыла (на цепочку) мама. Звонил офицер из контрразведки. Он начал сейчас же грубить. Когда увидел Н., закричал: «Подойдите, молодой человек, поближе, я вам пущу пулю в лоб! Если бы я знал, что здесь есть еврейские студенты, я бы один не пришел!»
Узнавши, что отца нет дома, он хотел арестовать мать, но кто-то догадался пойти за председателем дом. комитета и тот вступился за неё. Оставшись наедине с мамой, офицер назвал ее «еврейской фурией».
После его ухода, по совету д-ра Б. мы решили пойти простым путем. Родители пошли в контрразведку и там говорили с самим начальником.
Оказалось, что приходивший офицер превысил полномочия: ему было приказано навести справки, а он сам написал ордер на арест. Когда же мама сказала, что она знает, что все дело затеяли по доносу прислуги, начальник контрразведки смутился и обещал окончательно оставить папу в покое.
На прислугу такой результат доноса и приговор професс[ионального] суда о том, чтобы они нас покинули, подействовал. В четверг мы от них освободились. Правда, по Соломонову суду професс[ионального] союза, мы должны были тем служащим, которые хотели нас ограбить и убить, заплатить около 3-х тысяч, для того, чтобы от них освободиться. Есть еще и третий акт.
Расставаясь с папой, начальник контрразведки сказал отцу, что, для окончательной ликвидации дела, он может доставить несколько поручительств знакомых.
Конечно, это была мелочь, но отцу пришло на мысль сослаться на офицера-поляка Г. Тот пригласил для этого своих двух друзей из контрразведки, и они потребовали за свои подписи 20 тысяч «на добровольческую армию». Ясно было, что это шантаж, но отступать было неудобно. Поторговавшись, сошлись на 5 тысячах.
Надеюсь, что этим кончилось и, что отец, под влиянием таких переживаний, согласится выехать. Вчера Б. говорил мне, что был составлен список богатых евреев, которых хотели обвинить в коммунизме и шантажировать. Он предлагал мне в нашем деле услуги офицера из приличной дворянской семьи, мужа оперной артистки, который бы все уладил за несколько тысяч.
Тело Л. лежало 24 ч. на углу Терещенковской и Бибиковского бульвара. Он жил у чужих людей и, когда к нему ворвались погромщики, то они, вероятно, не решились рисковать собой и дали его увести. Перед тем он сидел 6 недель в чека, его дом разграбили, его несколько раз шантажировали, а теперь добровольцы вознаградили потерпевшего буржуя.
Убили и Ф. при нападении на дом раввина. Тело его до сих пор не найдено.
«Вечерние Огни» игривым тоном сообщают, что на Андреевской улице нередко видны собаки, грызущие головы, покрытые черными волосами, то есть еврейские.
Даже крещенье не спасало. Убили молодого Кранца, которого родители крестили ещё в детстве.
А Шульгин написал статью «Пытка страхом», в которой он откровенно выражает свою радость, за «урок», который дают евреям. Урок чего? Того, что русский народ подл, что доказывают его вожди и справа, и слева?
Говорят, что в некоторых квартирах, откуда вынесли решительно все, грабители французили. Значит это были офицеры из «хорошей» сферы. В иных случаях к дому подъезжал целый отряд с площадками (так было у дома Гинзбурга на Институтской), и со списком жильцов-евреев в руках ходили из квартиры в квартиру. Иногда жертв спасали квартиранты-офицеры. Д-р Г. рассказывал, что он узнал в одном из грабителей своего сослуживца по японской войне. Он окликнул его, назвал себя. Тот, сейчас же, заявил своим товарищам, что квартира доктора неприкосновенна.
П. ограбили дочиста. Мы должны были одолжить им одеяло. К их дому тоже подъехали с возами и вывезли, что могли, а, так как перед тем в потолок столовой попал снаряд, то они не могут вернуться к себе.
Из знакомых более всего пострадали Ш. У них видно какие-то враги в доме, потому что и при большевиках, и теперь они пострадали более других.
При большевиках у них постоянно реквизировали комнаты комиссары, которые по ночам устраивали у них настоящие оргии, не обращая внимания на то, что в соседней комнате умирал Н. После прихода деникинцев, С., по доносу приятеля, с которым он поссорился, арестовали и при этом избили. Ш. стоило немало денег освобождение сына. Теперь же, на второй или третий день погрома, к ним ворвалась целая банда. Младшего сына поставили к стенке; он откупился сапогами. Громилы вынесли все, что могли, даже вещи экономки и жилицы. Они возвращались несколько раз и имели столько времени, что выкололи глаза всем портретам. Председатель домового комитета— крещеный еврей — отказал в помощи. Когда погромщики ушли в первый раз, спохватились, что сам Ш. исчез. Нашли его только через 24 ч. Оказалось, что он прыгнул со второго этажа, с балкона. Не понимаю, как он не убился на месте. В июне 1918 г. один из сыновей Ш. погиб в отряде полк[овника] Дроздовского в бою с большевиками.
Формируются польские поезда. Масса уроженцев Польши, Белоруссии, Литвы пользуется ими. Мы не успеем, но обещают другой поезд.
Ш. не единственный, прыгавший с балкона. Такие же ужасы творились в доме Демченка[47], на Ольгинской; там люди со страху порывались выброситься из окон. Грабил дом отдел осетин. Добровольцы пользуются этими полудикими кавказцами для свержения большевиков, так же, как большевики пользуются китайцами. Осетин так же интересует борьба с коммунизмом, как китайцев — борьба с капиталистическим строем, но за этот год им разъяснили, что евреев можно грабить и убивать безнаказанно. Они совершенно не знают, кто такие евреи. Одного старика с пейсами (Г.) они спросили, еврей ли он? Г. ответил отрицательно, и они его оставили в покое. В доме Демченка они по ошибке врывались и к христианам.
Для того чтобы распознавать евреев, они заставляют прохожих произносить букву «р». Б. говорил мне, что мелькающие в сводках сообщения о том, что еврейское население стреляет в добровольцев, что еврейские коммунисты особенно отчаянно борются, — результат определенной политики. Командование знает, что большая часть солдат сочувствует большевизму, и потому последний представляют как произведение евреев, надеясь, что таким путем солдат доведут до Москвы. А потом надеются удержать власть, даже если армия распадется. Брату Б. очень тяжело. Он еще при большевиках бежал из Киева, записался в добровольческую армию, а теперь должен слышать и видеть все это юдофобство.