После всех случившихся событий мы с Дэниэлем несколько раз спорили, чуть ли не до хрипоты по поводу необходимости расследования причастности воинов дворцовой стражи к моему похищению. Но я категорически возражала, упирая на то, что со смертью сэра Коэна данные люди были освобождены от своих клятв ему или от своей ответственности перед ним. Я настаивала лишь на необходимости усиления мер по обеспечению безопасности самого принца Дэниэля. И мои последующие разговоры с сэром До Ар Кином касались только этого. Я не верила в причастность Кина к похищению, и не пыталась подвергнуть свою убежденность какой-либо проверке или сомнению, потому что он был единственным, кто чувствовал свою вину за смерть сэра Коэна и за мое ранение. И для меня этого было достаточно.
Когда затягивать собственное выздоровление стало почти невозможным, и не только в связи с улучшением состояния здоровья, но и потому, что я обещала милорду не задерживаться, я стала собираться в дорогу. Меня должны были сопровождать четыре моих гвардейца, и я дала им несколько дней для завершения всех своих дел и для того, чтобы попрощаться с семьями.
Я не имела ни малейшего представления о том, когда мы вернемся, но прекрасно понимала, что могут пройти годы, прежде чем милорд отпустит меня к своему брату. Я также знала, что милорд не станет возражать против присутствия моей личной гвардии, благо она была совершенно немногочисленной. Я нуждалась в их присутствии, ибо ничто не могло повлиять на милорда более благотворно, чем гвардейцы его противника в статусе гостей. Я сама была лишена этого статуса, но надеялась, что честь милорда изменит свое ко мне отношение в лучшую сторону, зная, что за ней пристально наблюдают.
Я попрощалась с Мастером, Дэниэлем, сэром Лаэном и еще кучей народа и с тяжелым сердцем отправилась в обратный путь, закрыв очередную страницу жизни в этом мире. Мне было тяжело, потому что я так и не увиделась с Алексом. Он не приехал, а я по-прежнему не чувствовала его присутствия…
Я вернулась к милорду ранним утром, и он обрадовался мне, не скрывая своих чувств. Он обнял меня и ничуть не формально, словно очень близкого человека, и поцеловал меня в щеку, соблюдая определенные приличия, но никак не правила встречи двух официальных лиц, наделенных властью. Милорд проводил меня до моей комнаты и заверил, что решит все вопросы с устройством моих людей. Целый день так и прошел в мелких, но нужных хлопотах, и поздним вечером, добравшись до кровати, я вдруг ощутила спокойствие, словно добралась до еще одной тихой гавани, именуемой домом.
Милорд дал мне возможность передохнуть и освоиться, а через пару недель взялся за меня всерьез, стремясь в кратчайшие сроки вернуть утраченную мною физическую форму. Годы, проведенные с его отцом, а также недавнее ранение не способствовали моему «развитию», и он понял это после первого же занятия. Милорд лично «гонял» меня целых три месяца, затем сделал небольшой перерыв и вновь возобновил упражнения. Затем еще три месяца и снова перерыв. Но после него милорд с небольшой охраной покинул замок по каким-то своим делам, не сказав о причинах своей поездки.
Бесцельно слоняясь по замку, саду и близлежащим окрестностям несколько дней, я быстро взвыла от вынужденного безделья и привлекла к занятиям свою личную гвардию и несколько воинов из охраны замка. Признаюсь, с ними было намного веселее, ибо они предпочитали учить меня не классическим приемам фехтования, а «скрытым» и «подлым» ударам, несущим в себе единственную цель — победить и выжить в бою любой ценой. Они учили меня принимать оружие, как часть моего собственного тела, и чувствовать его, как продолжение самой себя. И под их влиянием я стала стремительно меняться, не понимая, что меняюсь.
Мне нравилось ощущать силу и мощь холодного клинка, легкой рапиры, боевой шпаги или тяжелого меча. Я не задумывалась над тем, что они несут в себе смерть и разрушение. Я стала сильнее и совершенно не походила на ту юную девочку, что когда-то жила в моем мире. Мои ладони огрубели, мышцы обрели силу, но я не замечала того, что меняется не только тело, но и моя душа.
Когда милорд вернулся, он заказал для меня облегченные доспехи, а затем научил драться в них. Огонь азарта, тлеющий в каждом из нас, разгорался во мне, а собственное самомнение грозило затмить смирение. Скажу больше — мне это нравилось. Новое ощущение самой себя незаметно поглотило прежнюю Лиину, не считавшую оружие способом разрешения споров и конфликтов.
Умение владеть сталью придавало мне сил и уверенности, и я не знаю сейчас, как это объяснить, потому что и прежде я не была слабой или безвольной. Как можно стать еще более уверенным, более сильным только потому, что научился владеть оружием? Какие скрытые демоны таятся в душе даже самого благонравного из нас? И каких демонов выпустила на свободу я, поддавшись смертельному очарованию холодного блеска стали?
Живя в клетке, я чувствовала себя свободной, и милорд это знал, как знал и то, что занятия с ним стали для меня необходимыми. Я все острее ощущала, как затягивается нить, связывающая нас, как легко милорд становится частью моей жизни. И сейчас я понимаю, что моя привязанность к нему только росла, а его роль учителя немало способствовала близости наших отношений.
Действия, поступки и поведение милорда, и его отношение ко мне были следствием огромного жизненного опыта, который превосходил мой собственный во много раз. И ему не составило труда вызвать во мне глубокую привязанность и благодарность.
Милорд никогда не рассказывал мне, сколько ему лет и сколько это будет в пересчете на земные года, но в этом мире время для него и для всех, кто жил здесь, казалось, замедляло свой ход. Для меня же оно и вовсе остановилось. Ничего не менялось, даже волосы на голове росли по сантиметру в год. И только душа менялась неуловимо, но верно, и время было к ней беспощадно…
Однажды милорд сказал, что умение драться — неотъемлемая часть чувства собственного достоинства. Как отстоять его, если каждый, кто сильнее физически и обладает большим умением, способен уничтожить тебя, не встретив достойного сопротивления? И разве можно было что-либо на это возразить? Проиграть сильнейшему — не то же самое, что склоняться перед каждым, кому захочется потоптаться по твоим чувствам и твоему телу.
Я всегда считала себя совершенно нормальным и обычным человеком с предсказуемой реакцией ярости или гнева на незаслуженное унижение. Несмотря на то, что мой гнев было нетрудно вызвать и спровоцировать, я держала его в узде и считала, что умение контролировать и сдерживать эту сильную и разрушительную эмоцию является важной чертой характера любого человека.
Моя ярость не нравилась и тренеру из моего довольно далекого прошлого. Я будто снова слышу голос своего учителя, почти крик, останавливающий меня каждый раз, когда ярость застилала глаза и мешала думать. Но в спаррингах с равным мне или превосходящим меня противником ярость не только управляла мною, она лишала меня чувствительности к любой боли и делала сильнее.
Даже Дэниэль учил меня сдерживать и контролировать ярость, но милорд лишь всячески ее поощрял. В отличие от учителя из моего мира милорд никогда не останавливал меня и не гасил моей ярости. Напротив, он учил меня управлять ею, завладев ее разрушительной мощью, пусть недолгой, но способной на краткий миг в несколько раз увеличить мою собственную силу и приглушить боль.
И я не знаю, в какой момент, но душа Шэрджи, затаившаяся во мне, вдруг тоже стала меняться, словно я получила окончательную власть над ней и возможность управлять ею не только под угрозой смерти. Совершенно иное ощущение чужого присутствия овладело мной. Принадлежавшая мне с момента возвращения из Ночных земель нечеловеческая сущность стала восприниматься мною, как родная и близкая, как моя неотъемлемая часть. А еще она окончательно разбудила силы, дарованные мне Королем Орлов перед самой своей смертью. То, что появилось во мне в сумрачных землях, когда черный цвет казался мне самым прекрасным из всех цветов жизни, открыло мне доступ к дополнительным способностям.
Освободившись от холодных, почти ледяных озерных вод, чужая и нечеловеческая сущность не просто освоилась в моей человеческой душе, она легко стала находить общий язык со всеми остальными составляющими моего «я». Мои глаза стали видеть намного дальше, и бесконечный горизонт не препятствовал им рассмотреть поближе то, что находилось на огромном расстоянии. Эти изображения просто появлялись в моей голове, как картинки из старого диафильма, но я не могла объяснить почему.
Небеса перестали казаться мне недосягаемыми, а ощущение того, что я умею летать, стало просто невыносимым, ибо я точно знала, что летать не могу. А еще я слышала переговоры орлов между собой, но не все, а лишь отрывки чьих-то фраз и разрозненные, а зачастую и бессвязные мысли.
Я воспринимала эти перемены со смешанным чувством обреченности, но не в смысле смирения и покорности, а в смысле неизбежности и закономерности этих перемен. Я становилась сильнее, потому что мое сердце теряло способность ощущать чью-то боль и реагировать на нее чувством сострадания. Сердце покрывалось броней, но причиной этому была не боль, а внутренние перемены, и мой инстинкт самосохранения лишь радовался изменяющимся чувствам и эмоциям. Моя душа вдруг перестала болеть и неожиданно я обрела нечто, что можно назвать и свободой. Если очень захотеть…
Это было странное ощущение, и я называю его странным сейчас, но тогда оно не было таковым для меня. Скорее всего, тогда оно было совершенно закономерным, ибо я ощутила иные грани жизни, когда человек освобождается от оков чувства долга и ответственности, или чувства сострадания.
Эти оковы порой так велики, что мы и подумать не можем о том, чтобы все бросить и исчезнуть из собственной жизни без следа. Даже промелькнувшая шалая мысль об этом гонится нами прочь, потому что каждое действие имеет свои последствия и возникает вполне закономерный вопрос: «А что же дальше?».