— Сэр Каас Ли беспокоится за вас. Он хочет, чтобы вы вернулись! — Я взяла его за руку, словно ребенка, но он не сделал и шага в мою сторону.
— В этом городе убили его отца, и Каас сровнял с землей стены крепости Га Арда, когда я подарил ему город после войны. Каас всегда удивлял меня, даже восхищал своей жестокостью к моим врагам. Здесь мне хорошо, Лиина, и я не чувствую боли.
— Вы прячетесь от нее милорд, но это неправильно! — Я снова потянула его, но это было все равно, что пытаться сдвинуть самый большой камень в этом проклятом месте.
— Я слишком устал, Лиина. Просто устал…
До меня наконец-то стало доходить, что милорд умирает не только из-за меня. По какой-то причине он запер сам себя в своем мире и категорически не хотел его покидать. Я чувствовала его равнодушие и холодную отстраненность. Мертвые камни, как пауки, опутали его тело и связали душу, и милорд ожидал своей смерти с удивительным безразличием к ней. И невозможно было избавиться от чувства безысходности и искушающей меня мысли оставить все как есть.
Милорд никогда не был моей семьей, и я не была ему ни сестрой, ни нянькой. Я хотела его вернуть, но не была готова жертвовать собой ради него. Также бессмысленно было объяснять ему, почему часть меня желает его смерти и претворяет в жизнь это тайное желание. И я поймала себя на мысли, что заставляю себя помогать милорду вопреки всем моим инстинктам.
Даже сейчас я не в силах объяснить себе, почему я не покинула его тогда, почему вмешалась в его желания, почему позволила ему заглянуть в свою душу. Но я подарила ему надежду, а затем отняла ее. И месть милорда разрушила мою жизнь, убила Алекса, сожгла мою душу, превращая ее в такие же черные, мертвые и обугленные камни. Она была поистине страшной и если бы я могла предвидеть ее, милорд не вернулся бы домой…
— Я хочу, чтобы вы вернулись, милорд, — с этими словами я поднесла его ладонь к своим губам и поцеловала ее. — И я не могу потерять вас сейчас, потому что иначе никогда не узнаю, почему тьма наполняется жизнью рядом с вами. Даже, если когда-нибудь мы поймем, что у нас нет будущего, пусть это будет когда-нибудь, но не сейчас.
Он ответил на мою ласку, но затем вновь отстранился и произнес:
— Твоя боль, Лиина… Когда я причинял ее, она не радовала меня, как будто я не хотел этого. Я вселял в тебя страх, потому что боялся сам. Не страх одиночества и не страх потерять тебя, а страх быть отвергнутым и презираемым. Ты похожа на мою совесть, которой почти не осталось, на мой внутренний голос, который так часто противоречит моим желаниям. Ты словно вода, без которой невозможно прожить, но которую не вспоминаешь, пока не почувствуешь жажду. Я почти не думаю о тебе, если ты рядом, но не могу не думать, когда рядом со мною тебя нет! — Милорд вернул мне мою ласку и сжал мои пальцы.
Я почти перестала прислушиваться к своим инстинктам и просто захотела вернуть его. Это было правильным, а я всегда старалась поступать правильно. И это было моим желанием, даже если я не признавалась в этом самой себе.
— Не смотрите на мертвые камни, милорд, смотрите на меня. И не слушайте своих желаний, а поверьте моим. Мой инстинкт призывает меня не доверять вам, а оставить вас здесь, как вы этого хотите или заслуживаете. Но разве я когда-нибудь лгала вам? Разве когда-нибудь мои действия угрожали вашей жизни? Все время, проведенное в вашем мире, мне твердят об одном и том же — милорд опасен и заслуживает смерти! Но ваша жизнь уже была в моих руках. И разве я причинила вам вред? Что бы ни твердили мне мои друзья или ваши враги, я знаю все тайны своего сердца. Я могу обмануть кого угодно, но только не себя и не свои чувства. Именно сейчас я не могу оставить вас здесь одного и не могу позволить вам умереть. Мое сердце хочет быть рядом с вами. Оно спорит со всеми остальными моими желаниями…
— А если я никогда не отпущу тебя от себя? — Его вопрос был скорее констатацией факта, своего рода предупреждением.
И я ответила ему, уже чувствуя себя вечной пленницей, но мой ответ был важен для него:
— Мы оба переступили через свою гордость, чтобы остаться рядом и примириться друг с другом. И если для меня это было не сложно, то для вас с вашим воспитанием и положением — это все равно, что уничтожить частичку самого себя. Не думайте, что я не понимаю или необъективно оцениваю ситуацию. Вы шагнули дальше, чем рассчитывали. Намного дальше. Ваше терпение столь же безгранично, как бесконечен мой плен, и я уже не различаю плен это или что-то другое. Вы не можете испугать меня тем, чего фактически не существует благодаря вам и вашему ко мне отношению. Я никогда не считала себя вашей пленницей, милорд! И вы признавали это не раз. Я не знаю сейчас, чем все закончится, и каковы будут ваши дальнейшие действия, ибо любому терпению рано или поздно приходит конец. Но в одном я абсолютно уверена — вашего терпения хватит до того момента, как мы оба примем решение. Я прошу лишь об одном — не принимайте его прямо сейчас! — Я умоляла его, и мои пальцы чувствовали холод его ладоней даже во сне.
— Ты останешься со мною, если я откажусь от своих условий, если дам тебе свободу, Лиина? — В его словах была надежда, и моя страстная речь победила обреченное желание смерти.
Что еще я могла ответить ему, кроме «да» и «конечно»? И были ли другие варианты?
Он просто поднял меня на руки и поцеловал так, как никогда не целовал раньше. Лед и пламя смешались в его поцелуе, и мои губы ощутили одновременно холод окружающего воздуха и жар его тела. Чувственное удовольствие поглотило разум, и я растворилась в его мыслях и желаниях. На одно мгновение мы стали единым целым, и моя душа освободилась.
Никогда прежде я не ощущала ничего подобного! Полная свобода, как абсолютное безумие, стерла все границы разума, уничтожила старые воспоминания, лишая меня истинного понимания добра и зла. Остались только желания и ощущения неимоверной силы, способной лишь разрушать.
Я неслась сквозь бурю эмоций и страстей, никем и ничем не контролируемых, и моя скорость нарастала с каждым мгновением и секундой. Так радостно мне было только на льду, когда коньки резали лед, увлекая меня за собой среди яркого солнечного света и холода зимы. Свобода дарила радость и силу и знание того, что они безграничны и беспредельны. В моих ощущениях не осталось места тьме, и я перестала ее бояться. Мы оба были поглощены этим светом, а затем вынырнули из него, как из воды, на поверхность нашей реальности. Я открыла глаза и увидела глаза милорда, и сразу же поняла, что он помнит все, что с нами произошло…
После того дня милорд быстро пошел на поправку. Его организм легко поборол воспаление, и уже через несколько дней он стал выходить в сад на недолгие пешие прогулки. Каждый раз он звал меня с собой, и мы молча добирались до маленького озера, куда слетались птицы со всей округи в надежде неплохо подкрепиться.
Милорд с удовольствием бросал в воду корм и искренне радовался бурной реакции птиц. Я смеялась вместе с ним или над ним, но откровенный смех и радостные чувства освобождали меня от чего-то такого, что давило серым и тяжелым камнем обиды и недоверия после той публичной порки, что устроил мне милорд. Несмотря на наше перемирие с сэром Гаа Роном, я почти не испытывала желания общаться с милордом после возвращения из военного лагеря. И его недолгое отсутствие в замке после нашего возвращения вызвало лишь облегчение.
Думаю, он переживал нечто подобное, и тоже не особенно стремился к тому, чтобы видеть и слышать меня, перепоручив свои обязанности сэру Каасу. Чувства боли и унижения возвели барьер между нами, и наши отношения утратили нечто важное, чему я не могла дать четкого объяснения. Так что отъезд милорда по своим делам стал абсолютно закономерен, словно и он пытался отдохнуть от меня или собраться с мыслями.
Но после всех последних событий и его выздоровления барьеры разрушились, и мне стало казаться, что мы не только вернули утраченное, но и приобрели нечто новое — что-то вроде безусловного доверия и искренней дружбы. К тому же милорд дал мне понять, что наложенные им ограничения более на меня не распространяются, и я вольна покинуть его дом в любой момент. И было странно и даже приятно осознавать, что мне не хочется уезжать, по крайней мере, до тех пор, пока милорд не нарушит хрупкое равновесие этого мира.
Глава тринадцатая
ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ: «Я видел землю, что впитала кровь людей невинных, и не ведая оков, я убивал…».
Рассвет тринадцатого дня был невероятно красив. В небе надо мною оживали давно позабытые цвета и краски, наполнявшие синевой небесный свод и провожавшие вдаль оставшиеся ночные тени. Сон покинул меня слишком рано, и я отправилась в сад, который еще спал крепким предрассветным сном.
Какое-то время я наблюдала за тем, как он просыпается, чувствуя странную заторможенность, словно переход от сна к бодрствованию огромного и по своему красивого сада имел ко мне самое прямое отношение. У меня было ощущение, что я просыпаюсь вместе с ним, стряхивая с себя ледяную заторможенность под робкое пение первой пташки и зарождающийся гомон всего живого, населяющего этот сад. Казалось, еще немного и я окончательно проснусь, вырвусь из прочного кокона боли, намертво сжимающего меня в своих стальных объятиях. Но чуда не произошло…
Сад проснулся и ожил. Новый день заявил о своем рождении ярким солнечным светом и уходящей прохладой, а я снова скатилась в темные и бездонные глубины ледяного колодца, из которого тянулись щупальца боли, небытия и желания смерти, не желающие отпускать меня.
Я поймала себя на том, что кричу, глядя в глаза самому солнцу:
— Почему??!! — И мой крик умер в его восходящих лучах.
Почему, если после смерти нас ждет иная жизнь, чувство потери столь велико? И почему это чувство зарождается не в нашей голове, а в нашем сердце? В сердце, которое знает все и все видит. В сердце, которое верит в Него, верит в то, что после смерти мы встретимся с Ним и с теми, кто нам дорог. Тогда почему мы чувствуем огромную, разрывающую душу боль, если у кого-то из нас эта душа еще существует?