Работа тоже была очень напряженной, так что, полагаю, это усугубляло ситуацию. На самом деле, именно работа составляла значительную часть проблемы. Они понимали, что никуда-то я не денусь с этим домом на шее. Они мягко увеличивали и увеличивали давление. Потребовалась бы по меньшей мере пара месяцев, чтобы продать дом. Следовательно, они комфортно себя чувствовали, поручая мне самые трудные задания. Я не мог бы уволиться в никуда. Или, соберись я это сделать, они узнали бы об этом загодя. Так что, чем больше нарастало давление, тем сильнее я хотел продать дом. Но этот мерзавец и не думал продаваться, так что я даже начал снижать цену по совету риелтора. Я не был от него в восторге к тому времени, как мы закончили. Я приходил домой, в свой прехорошенький домик и проклинал риелтора, дом, но в основном себя – за то, что купил его. Риелтор посоветовал мне его обставить. В сущности, создать впечатление, что кто-то в нем живет. Кто-то нормальный. Так что я купил мебель, такого рода мебель, которая как бы намекала, что там живет женщина средних лет. Я ухаживал за садом. Ставил вазы с цветами перед приходом каждого клиента. Стриг лужайки. Стал тем самым существом, каким был счастлив не быть, только чтобы продать ЭТОТ ШЛЮШИЙ ДОМ. Но дело не двигалось.
Однажды вечером я вернулся домой после того, как отказался идти на рождественский корпоратив компании. Они каким-то образом ухитрились поставить две ледяные скульптуры по обе стороны дорожки к моему порогу. Большие цилиндры изо льда со вставленными внутрь свечами.
Очень мило, право.
Я сшиб их обе пинками. Для меня эти уютные скульптуры символизировали тот факт, что я не защищен от их пытливого взора даже в моем долбаном переоцененном доме. Мое состояние было никуда не годным. Так что я уходил с головой в работу и делал все, на что был способен. Я хорошо ее делал. Но ничто из того, что я зачинал, не рождалось на свет. Я не мог не думать о том, что на самом деле они хотели только одного – нарыть побольше идей и выпустить их в общий концептуальный пруд, из которого могли черпать лайферы[6].
Лайферы были их любимцами. Те, которые никогда не уйдут, – и поэтому никто не ждет от них их собственных идей. Лояльность вознаграждалась отсутствием давления. Им для пропитания постоянно требовалась новая плоть. И они ее получали. Довольно справедливо, как только поймешь правила. Довольно страшно, если ты купился на генеральную линию, которая гласила: «Мы любим всех своих. Ты – часть нашей семьи».
От этих слов мне хотелось пойти помыться. Весь мой raison d’être[7] заключался в том, чтобы не стать лайфером. Вы когда-нибудь видели фильм под названием «Фирма»? Вот на что это было похоже. Компания, которая знала каждый твой шаг и контролировала тебя. Все было прекрасно – до тех пор, пока ты не пошел против их учений.
Кстати, я полностью согласен, что бо́льшая часть из того, что я говорю, – это паранойя. Все, что следует далее, вполне могло бы быть игрой моего воображения, ни на чем не основанной. Я имею в виду, что действительные факты и цифры верны. Даты, зарплаты, награды и прочее. Но мотивация и эмоции людей, окружающие эти незыблемые столпы, лишь дым.
Я работал в очень странной, но все равно великолепной компании. Я не заморачивался, потому что мне было интересно в Штатах, даже если это всего лишь Миннесота. И это шло мне на пользу, поскольку «Киллалон Фицпатрик» имел репутацию продюсера фантастических работ, получавших награды, и даже если никакие мои идеи не пошли бы в производство, это было более волнующим делом, чем сидеть в Лондоне и заниматься все тем же, чем я занимался годами. Не стану притворяться, что в то время мне это нравилось, но то, что я перебрался сюда, в Ист-Виллидж, вытащив себя из Лондона в США, было прекрасно.
Итак, прожив там уже бо́льшую часть своего второго года, четвертого года без выпивки, я по-прежнему отказывался сходиться с любыми женщинами. Моим любимым методом мастурбации было принять славную горячую ванну, хорошенько намылить своего лысого приятеля, а затем устроить ему старую добрую трепку. На каком-то этапе я собирался написать пьесу, целиком посвященную моей правой руке, – любовную историю. Там были бы сцены, когда я случайно позволял ладони задеть бедро – и вспыхивал румянцем. В другой сцене правая рука начинала ревновать к левой и отказывалась заниматься любовью.
Много раз по вечерам я спешил домой, чтобы заняться с собой страстной любовью. Сохраняя в памяти в течение дня образы красивых секретарских задниц, я мысленно объединял их в одну составную идеально-совершенную ягодичность. Как вы могли убедиться из предшествующих страниц, это не оказало никакого извращенного влияния на мое ментальное или духовное состояние. Если уж на то пошло, еще один зал, полный завсегдатаев «Макдоналдса», был избавлен от неудобной необходимости обращаться за возмещением по медицинской страховке. Кроме того – и прежде всего, – я сам был избавлен от головной боли быть обязанным потратить четырнадцать лет на брак с какой-нибудь бабой шведского отжима, которой заплатила бы моя компания, чтобы она вышла за меня замуж. Представьте только все эти ледяные скульптуры на моей дорожке каждое Рождество (как подумаю, так и содрогаюсь, а ведь я здесь, и на дворе август)! Достаточно сказать, что в этот самый миннесотский период мастурбации было изрядно.
Знаете ли вы, читающие это, кто бы вы ни были, вы будете прощены за мысль: «Да что с ним такое, с этим парнем? Что его так разбирает? Он получает крутую работенку в Штатах, и после этого только и делает, что ноет». Давайте я просто скажу вот что: я ною ретроспективно. В то время я никогда не ныл. Ни разу. Я был воплощенная скромность и благодарность.
«О, благодарю вас. О нет, это вам спасибо. Зайдете на выходных? Конечно, я в любом случае ничем не занят. У меня нет даже подруги, так что нет никакой опасности, что что-то помешает мне удовлетворить ваши запросы. Вам не нравится эта концепция? Конечно же, нет, она слабая. Мне следовало самому догадаться, что не стоит ее вам показывать».
Я только что не пятился из кабинета задом и с поклонами. А что поделаешь? Я был не в том положении, чтобы торговаться. При моих 4500 долларов в месяц кредитных выплат и без грин-карты мне просто необходимо было никого не злить. Иисусе, как вспомнишь, так это было даже страшнее, чем я позволял себе осознавать. Забавно, что, когда дело пахнет керосином и мне это не нравится, я переключаюсь на режим «только сегодня». Это старый трюк АА, позволяющий воздерживаться от выпивки. Я не обязан делать что бы то ни было вечно, я просто делаю это сегодня. Так становится сносным даже самое невыносимое дерьмо. Но потом, позднее, когда я оглядываюсь назад и вижу, как тяжко мне было, я позволяю себе выдохнуть.
Но погодите-ка, я должен рассказать вам о том, что случилось в первое Рождество после смерти Па. Вспомните, я к тому времени пробыл в Миннесоте всего четыре месяца, и с Эшлинг мне предстояло встретиться только в следующем ноябре. Мы с матерью сидели в кухне, меряя друг друга взглядом. Мы были в шоке; она – от того факта, что ее муж, с которым прожито сорок лет, куда-то пропал (она говорила мне, что ей снился сон, будто они уехали куда-то в отпуск и она никак не может его найти), а я – от того, что лишился отца, стал перекати-поле и живу на Северном полюсе. Запеченная индейка без ног исходила паром в пространстве между нами. Это был первый раз, когда мать выбирала индейку сама, и ей показалось выгодной сделкой взять такую, без ног. Она была существенно дешевле, чем вариант с полным набором конечностей. После целой жизни, прожитой с мужчиной, который занимался всеми финансовыми делами, стоимость быта стала для нее насущным вопросом. Пар от индейки смягчал наше представление друг о друге в то Рождество.
В один из следующих дней я выполнял обязанности председателя на местной встрече АА в Килкенни. Обязанности председателя собрания означают, что член общества рассказывает свою историю. Как он пил, как бросил и как живет теперь. В небольших группах народ устает слушать одних и тех же рассказчиков снова и снова, так что когда кто-то приезжает домой в отпуск, его часто просят выступить. В это воскресенье была моя очередь. Среди постоянных присутствующих, со многими из которых я довольно близко познакомился за прошедшие годы, была очень юная, хорошо одетая рыжеволосая девушка, стройная, высокая, элегантная, определенно выделяющаяся из толпы. Она вполне могла бы быть моделью.
Возможно, и была.
Я старался не слишком приукрашивать свою историю ради нее. Начал рассказывать разношерстному утреннему сборищу о том, как я наслаждался тем, что причинял боль людям, в особенности девушкам. Вскользь коснулся того удовольствия, которое от этого получал, удовольствия, которое ощущал, когда они реагировали с таким омерзением. Это было похоже на то, чем я делюсь с вами, добрые читатели, но несколько более общими словами. Далее я рассказал о том, как уверовал, что это поведение связано с моим алкоголизмом, и что я больше не ощущаю потребности это делать, и что мне кажется, я еще должен как-то загладить вину перед всеми этими девушками. Но принцип АА – не возвращаться в те места, где мы могли бы причинить еще больше боли. Я не имел права возвращаться в их жизнь и делать еще тяжелее их бремя, просто чтобы облегчить свое.
После того как я завершил свою речь, рыженькая подошла и поблагодарила меня. Стандартная процедура. Но она рассказала мне нечто такое, смысл чего полностью дошел до меня только спустя год и что вызвало массу бурных событий впоследствии. Она сказала, что у нее есть подруга, которой нравится делать то, о чем я говорил. Только она делала это с мужчинами. То, что я рассказывал о себе, было очень похоже на то, чем занималась ее подруга. Рыженькая сказала, что теперь эта подруга живет в Нью-Йорке, но родом она из Дублина. Помощница фотографа. И если я с ней познакомлюсь, мне следует быть очень осторожным. Должно быть, я нацепил на лицо свою вежливую маску, потому что она внезапно сказала: «Она о тебе знает».