– Правда, Таффи?
Что я мог сказать? Ничего. Я же кот. Так что я просто сидел и смотрел, как они вытаскивают гвозди из кошачьей дверцы.
Возвращение кота-убийцы
Как это начиналось
Ой, ладно, я вас умоляю! Ну, побейте меня по пушистым лапкам-царапкам. Я всё испортил.
Зато какое было шоу!
Так и быть! Отдерите меня за хвост! Я же самый настоящий преступник. И что вы будете со мной делать по этому поводу? Конфискуете мою миску и скажете: «Ай-яй-яй, гадкий, гадкий кот!»?
От нас, от котов, вроде и не требуется чётко выполнять команду «рядом!», делать только то, что велено, и преданно заглядывать вам в глаза: мол, не принести ли тапочек или ещё чего-нибудь?
У нас, котов, своя жизнь. Мне нравится управлять своей жизнью. И меня отнюдь не тяготит одиночество, когда всё семейство уезжает в отпуск.
– О, Таффи! – волновалась Элли, сжимая меня в объятиях на прощание. Мой холодный взгляд весьма ясно выражал мысль: «Осторожно, Элл! Не увлекайся, а то поцарапаю». – О, Таффи! Нас целую неделю не будет!
Целую неделю? Волшебные слова! Целую неделю млеть на солнышке среди цветов, не вздрагивая от воплей мамы Элли: «Таффи! Брысь оттуда! Все грядки мне помял!»
Целую неделю валяться на телевизоре, не выслушивая ворчание папы Элли: «Таффи! Хвост убери! Ворота загородил!»
И главное – целую неделю меня не будут пеленать и заталкивать в старую соломенную корзину, которую Элли и её соседка-плакса по имени Мелани приспособили под колыбельку, чтобы баюкать и тискать меня.
– Ох, Элли, как же тебе повезло! Вот бы и у меня был кто-нибудь вроде Таффи! Он такой мягкий и пушистый!
Конечно, я мягкий и пушистый. Я же кот.
Притом кот неглупый. Я достаточно умён, чтобы понять, что сидеть со мной в этот раз приглашена не миссис Тэннер, как бывало раньше…
«…Нет, ей пришлось внезапно уехать к дочери в Дорсет… Нет ли у вас на примете человека, который мог бы нам помочь… Всего на шесть дней… А вы уверены, что вас это не затруднит, преподобный? Ах вот как. Вы любите котов, и он вам не помешает…»
Помешаю ли я проповеднику? Пф! Важнее, не помешает ли он мне.
«Дом, милый дом!» Милый ли?
А-га! Мистер Домовитая Хозяюшка!
– А ну брысь с подушки, Таффи. Тебе что, позволяют валяться на диване?
Прошу прощения! Этот батюшка что, не заметил, с кем разговаривает? И чем я должен заниматься, по его мнению? Полы драить? Печатать на компьютере? Вскапывать грядки?
– Таффи! Не дери мебель.
Че-го-о-о? Это что? Чей дом-то? Его, что ли? Мой! Если захочу подрать мебель, я и спрашивать не буду.
И хуже всего:
– Нет, Таффи! Я не открою новую банку, пока это не доешь.
Вот именно – «это». «Это» засохло. Почернело. «Это» – вчерашние объедки!
И я «это» есть не намерен.
Я развернулся и пошёл прочь. Преподобный Барнэм заорал мне вслед:
– Вернись и доешь ужин!
Размечтался! Щас! Я встретился со своими – с Беллой, Тигром и Пушкинсом – и сказал, что остался без ужина. Они тоже проголодались, и мы уселись на стене и немного повыли, размышляя, где бы поесть.
– Можно пообгрызать сыр с остатков пиццы.
– А как насчёт жареной рыбки?
– Я бы пошёл на убийство ради куска мяса.
– Никто не желает телячьих рёбрышек?
В конце концов мы остановились на китайской кухне. Обожаю, как они готовят утиные ножки! Тигр включил нюх на поиски нужного места и затрусил по улице, а потом мы сыграли в «рви пакеты». Довольно скоро мы с аппетитом ужинали на нашей стене.
– Очень вкусно.
– Отлично.
– Достойный выбор. Надо здесь почаще столоваться.
– Порции огромные. Какие люди, а? Хорошие продукты выбрасывают!
Да уж, а вот мой приятель проповедник явно ничего не выбрасывал. Наутро он снова выставил передо мной засохшие объедки.
– Таффи, я не стану открывать новую банку. Будь ты на самом деле голоден, ты бы это съел.
Серьёзно? С чего это он взял?
И тут он бросил взгляд за окно.
– Что за бардак в саду! Откуда такая куча рваных пакетов из-под еды? И почему мне всю ночь мешал спать жуткий кошачий вой? Сегодня вечером гулять не пойдёшь.
Хоть я и глух к замечаниям, но со слухом у меня всё в порядке. Спасибо за предупреждение, преподобный! Я улизнул на второй этаж и стал скрести окно в ванной комнате, пока не появился небольшой зазор. Ага, то, что надо. Мельком взглянешь – не заметишь, что закрыто неплотно, а если хорошенько толкнуть лапой – окно откроется.
И нечего критиковать беспорядок в саду. Мне там ещё завтракать.
Ошибка
Ой, ну ладно, ладно! Может, это и в самом деле было немного чересчур – устроить ночной конкурс талантов прямо под окном спальни бедного проповедника. Белла пела «Краса-а-а-а-а-авчик и мечта-а-а-атель». Тигр спел «Поскачем в Новый Орлеа-а-а-ан». Пушкинс продемонстрировал своё мастерство в исполнении тирольских песен. А я выдал блестящую имитацию Элли, прищемившей палец дверцей машины.
И всё же это не повод хватать панталоны, скручивать жгутом и потрясать ими с воплем: «Поймаю – пущу ваши кишки на подвязки!»
Вернуться я постарался как можно позже. Но любому существу необходимо где-то спать. Мы с ребятами распрощались, и я побежал домой. Утро выдалось чудесное. Единственное, что его портило, это голос преподобного. Я его за три квартала услышал:
– Таффи-и-и-и! ТАФФИ-И-И-И!
Я притаился в тени живой изгороди соседей. Из-за неё выглядывала Мелани.
– Скажите, пожалуйста, преподобный Барнэм, – прервала она его вопли, – а молитва работает?
Он вытаращился на неё, словно она спросила: «А поезда едят горчицу?»
Мелани сделала вторую попытку:
– Вы всегда говорите людям: «Давайте помолимся». Ну и как, это работает?
– В каком смысле?
– Люди получают то, о чём просят? Если я буду очень-очень-очень молиться о чём-то, я это получу?
– А о чём, собственно, речь? – с подозрением спросил преподобный Барнэм.
Мелани прижала руки к груди.
– О собственном домашнем животном. Чтобы оно было такое же мягкое, пушистое и тёплое, как Таффи, который здесь прячется.
Ну спасибо, Мелани! Я дал дёру. Преподобный – за мной. Вот почему я ошибся и вместо привычного прыжка на яблоню сиганул на ручку газонокосилки, а с неё – на грушевое дерево.
С верхушки дерева есть только два пути:
1. Можно с верхней ветки попасть в… закрытое и запертое окно ванной. (Ага, всё понятно. Мне перекрыли последнюю лазейку на волю.)
2. Или можно вернуться тем же путём, каким я сюда поднялся, и спрыгнуть с нижней ветки на ручку газонокосилки, а с неё – на траву.
Но, поскольку от моего безумного прыжка газонокосилка перевернулась вверх тормашками, то и второй пункт можно считать невыполнимым.
Застрявший на дереве
Надо отдать должное преподобному – он перепробовал всё. Он аукал и эгекал. Он умасливал. Он уламывал. Впрочем, между умасливанием и уламыванием разница невелика, разве что в уламывании чуть больше плаксивости.
Потом пытался угрожать.
– Ты пропустишь ужин, Таффи.
Ой, можно подумать, я так и мечтаю поужинать засохшими позавчерашними консервами!
И наконец преподобный выкрикнул нечто совсем уж гадкое:
– Можешь торчать на дереве, пока не сдохнешь, Таффи!
Просто замечательно.
Дело в том, что я не притворялся. Я действительно застрял. Какой дурак, по-вашему, нарочно провёл бы полдня на дереве, слушая, как с одной стороны надрывается проповедник…
– А ну спускайся, Таффи! Спускайся немедленно!
…А с другой стороны Мелани на коленях, со сложенными на груди руками и закрытыми глазами, бормочет молитвы:
– Прошу, пожалуйста, пошли мне кого-нибудь мягкого и пушистого, кого-нибудь вроде соседского Таффи, я буду баюкать его в соломенной колыбельке. Я подарю ему мягкую подушечку и буду кормить его тунцом и сливками.
Свежим тунцом! Сливками! Неужели Мелани в курсе, что я пропустил завтрак?
Я слушал до тех пор, пока не лопнуло терпение. Потом передвинулся на другую сторону дерева. Ну, вы меня понимаете.
Проповедник тоже явно нагулял аппетит. Он поорал-поорал, да и бросил, ушёл в дом готовить завтрак. Себе. Оказалось, что сам он вовсе не был любителем позавчерашних заскорузлых консервов, что вы что вы. Через открытое окно до меня долетел дивный аромат жареной колбаски и бекона.
Говорят, хороший завтрак – отличная помощь мозгам. Преподобному завтрак явно добавил пригоршню серого вещества, ибо минут через двадцать он выволок в сад табуретку.
И влез на неё.
Но до меня всё равно не дотянулся.
А ведь это было не так трудно. Я был не прочь спуститься, точнее, наоборот, я был очень даже за. Подтянись он чуток повыше, я, может, и сам упал бы к нему в руки. Конечно, есть вероятность, что я бы его малость поцарапал, но коты ведь славятся своей неблагодарностью, так что он знал, на что идёт.
Я даже попытался ему помочь, пополз к нему по ветке. Но ветка закачалась. (Вот вам последствия диеты: никакого, понимаешь, веса, никакой устойчивости.) И чем тоньше становилась ветка, тем сильнее она наклонялась, и я на ней держался уже с большим трудом. И не рискнул ползти дальше.
Ветка всё наклонялась, преподобный глядел… глядел… и вдруг – эврика! Его осенило!
Гений!
Он сходил в гараж и вернулся с мотком верёвки. Залез на табуретку, привязал конец верёвки к моей ветке.
– Та-а-ак, – мрачно сказал он. – Скользящий узел!
Я завыл. Он собирается меня повесить? Нечасто я жалею, что не способен говорить, но в этот момент, признаюсь, мне страшно захотелось метнуться к другой стороне дерева и крикнуть Мелани: «Эй, милая! Кончай молиться о ком-то мягком и пушистом и живо звони в полицию. Проповедник пытается меня убить!»
Возясь с узлом, он бормотал:
– Вокруг и сквозь, и снова вокруг и сквозь.
Я продолжал мяукать.
Он затянул узел и потянул верёвку. Я впился когтями в кору. Ветка накренилась, но он до меня не достал.