Время от времени, сидя в столовой, я опасаюсь, как бы не вернулось то ощущение кафедрального собора, которое я пережила, ночуя на аллеях в парке. Оно снова приходило на днях. Снова появлялись эти отдающиеся эхом голоса.
Да и в Пристанище стало грустно. От взгляда не укрываются облупливающаяся краска и сломанная мебель, я стала обращать внимание на плохую еду. Даже кровать, казавшаяся мне идеальной, разом стала жесткой. Я иду по коридорам с опущенной головой. Все остальное время держусь прямо и твердо, сжимаю челюсть и наполовину закрываю глаза, чтобы ни с кем не встречаться взглядом. Потому что в противном случае снова начинается война. Скоро меня окрестят Долорес-голова-мотыга, но мне всё по боку – я больше ни слова не произнесу. Гум ведь говорил, что мне никто не поверит.
Мои легкие приобрели цвет океана. Как же долго я бежала! Они наполнились солеными брызгами. Да, когда я приблизилась к концу проспекта, он наконец-то возник передо мной. Я стала видеть его необъятную и зыбкую поверхность, как серебряную пластину под солнцем. Чтобы приходить сюда, в мой уголок с песком, я сбегала из Пристанища уже три раза. Дороти не наврала, сказав, что это будет очень просто. На трамвае до Уэст-Пико, затем нужно пересесть, и, как по мановению волшебной палочки, – я у воды. Меня снова накажут, а может, и вовсе исключат. Но я куплю себе мороженого и съем его, созерцая волны. Или нет. Лучше я съем его, окунув босые ноги в воду. Так я почувствую приливы и отливы, и песчинки, которые забьются мне между пальцев ног. Не знаю, что со мной происходит: неизвестная лихорадка приводит в движение мои руки и ноги, все части моего тела. Стало невозможно оставаться взаперти в Пристанище, просиживать в классе. Миссис Периани вновь обеспокоится, когда я не выйду со звонком на первый урок, а потом и на второй. Ее поставят в известность лишь к одиннадцати часам или к полудню, а пока я все еще вне поля зрения – я невидима.
Утро выдалось светлым, почти прозрачным. Еще очень рано, и никто, кроме меня, не гуляет. Мороженщик еще не приехал, я жду его, опершись спиной о его неприметный киоск из разукрашенного дерева. Солнце начинает потихоньку припекать, согревает киоск, и я спиной ощущаю тепло. Как приятно никого не видеть! Слышать только гул океана, он громыхает, как может громыхать только исполинское тело. Он – сама жизнь.
Вдали – черные точки с булавочную иголку Это люди вышли со своими собаками на прогулку по пустынному пляжу. Их псы несутся в одну сторону, будто пьяные, опьяненные простором и ветром, затем разворачиваются и бегут обратно к хозяину, а добежав до него, с новой силой устремляются куда-то. Должно быть, все они живут неподалеку. Как же им везет. Я бы согласилась даже на собачью конуру.
Это запишут в моем досье: побег на следующий день после Пасхи, хоть на пасхальной мессе она исполняла ораторию с особым старанием. Но да, теперь я поступаю так, как хочу, живу так, будто это последний день. Кажется, так повелось с тех пор, как Гум приехал за мной в летний лагерь. Жить одним днем. Так не ощущаешь груза будущего, как тот, что знаком тем девочкам, которые боятся что-то не сделать. Не найти мужа, семьи, работы, дома… Я же каждый день нахожу то, что дают. Это одинокое и счастливое утро, например. Или торговца, который только что открыл свой крохотный киоск.
Я возьму клубнично-ванильное мороженое. Других вкусов у него нет, поэтому ничего другого я и не желаю. Я довольна тем, что есть, что реально и красиво. Это безупречное утро.
Руки ровно сложены на коленях, спина выпрямлена. Я стараюсь улыбаться, но понимаю, что выходит натянуто. Дама в шляпе с перьями, какие давно вышли из моды, говорит обо мне с Миссис Периани. Говорит так, будто меня здесь нет, а Миссис Периани предлагает товар, как будто ничего прекраснее она никогда не продавала. Этакий лосьон от всех бед и пятен. Да я не в обиде на нее за это, она ведь для меня старается:
«Она, несомненно, очень трудолюбива и, к тому же, исключительно опрятна и очень набожна, не так ли, Долорес?»
«Да, мэм».
Меня вызывают в этот кабинет уже во второй раз. Первая пара была ужасной – продавцы из Гарден-Гроув, которые без устали трещали о своем магазине безделушек и жаловались на тяжелую жизнь. Почему же она настолько трудна? Ничего не поделаешь, так устроено… и дальше подобное нытье и вздор. К огромному счастью, Миссис Периани они не понравились, даже если иногда нужно принимать то, что посылает нам Бог. Но этих двух отправил не Бог, нет, они почуяли запах пары-тройки долларов, которые выплатил бы им округ, если бы они взяли на попечение девочку из Пристанища. Ко всему прочему, на нее и работу взвалить можно.
Женщина внимательно изучает меня, пытается понять, вытянет ли она выигрышный билетик, выбрав меня. Ее муж не произносит ни слова. Он столяр и усердно трудится. Она – домохозяйка, заботится о безупречном доме! Женщина выглядит довольной своим положением. Злой она не кажется, скорее, строгой и прямолинейной дамой, которая не выносит пыли и спиртного. У них обоих добрые глаза, и они действительно хотят приютить ребенка, спасти кого-то. Вдруг я представляю себя в их доме: сдержанная и упорядоченная обстановка, обед и ужин в определенные часы. Я жила бы там, где безопасно и где старания вознаграждаются, – я никогда не знала такой жизни, даже в доме у собственной матери. О, Господи, пусть все получится! Сделай так, чтобы я им понравилась, чтобы они выбрали меня, я тоже буду усердно работать, я буду делать все, о чем меня попросят.
Миссис Периани заканчивает свою хвалебную речь на том, что я, ко всему прочему, отменно пою, но этот факт, по-видимому, не трогает строгую и прямолинейную женщину. Она разом сощуривается, и кажется, что не особо верит услышанному. Женщина окидывает меня взглядом и говорит:
«Исключительная во всех отношениях юная особа, если я правильно вас понимаю. Но скажите мне, в чем же все-таки ее недостаток? Потому как хоть один-то у нее должен найтись. Пускай совсем маленький, незначительный. У нас у всех есть недостатки, не так ли? Иначе мы были бы ангелами».
Миссис Периани, натянуто улыбаясь, замолкает на миг. Она знает, что должна сказать правду, ведь Бог слышит ее. В конце концов она отвечает:
«Долорес очень независима».
«Независима, до какой же степени?»
«Ох, наверное, ей у нас не так хорошо, как могло бы быть в стабильной и доброжелательной семье, такой, как ваша. Вот о чем я думала, представляя ее вам…»
Супружеская пара ушла без меня и без кого бы то ни было. Они поблагодарили Миссис Периани за честность, но добавили, что не желают брать в дом беглянку.
Они не хотят тратить больших усилий и надежду без толку. Так сказала чуть позже Миссис Периани. Я разрыдалась у нее в кабинете. Мне было больно и стыдно. Я была ничем, просто нищей, необразованной девчонкой без родителей, не представляющей никакой ценности, и никто и никогда не захочет взять меня к себе. Миссис Периани накрыла мои руки своими: «Так захотел Бог, а значит, это не может быть несправедливым. Не грусти и не гневайся. Ты хорошая девочка, и где-то на божьей ладони записано твое имя».
Все, я больше не верю в Бога. Мы сделаны из атомов и из пыли. Из пыли, которая способна думать, страдать и получать наслаждение. Это называется быть животным. Однажды мы умрем, наше тело станет разлагаться, и от нас ничего не останется, словно мы никогда и не существовали. Да, вот во что я отныне верю. Это приносит мне облегчение. Вечность давила на меня своим грузом, и взгляд Господа тоже.
Вот о чем я думала сегодня. Эти мысли пришли мне в голову неожиданно, когда я находилась в часовне и рассматривала деревянное изваяние Христа. Я подумала: он сделан из дерева. Все делается из дерева, из камня, из кости, из земли… Эта очевидность так внезапно осенила меня: Христос сделан из дерева! Атомы, связанные между собой и прибитые к кресту, который уже потрескался в нескольких местах и в скором времени сотрется в пыль. Через сто тысяч лет люди, возможно, склонятся над тем, что останется от него, и то если глине удастся сохранить крест, и не будут знать, что сказать о нем. Они не будут знать, что я когда-то преклоняла колени перед этим куском дерева. Они ничего не будут знать обо мне. А что еще вероятнее, ветер все унесет к тому времени. Мы станем землей, скалами, рекой, песком и дымом.
Потом мои мысли вернулись к Гуму и Клэру Я стала думать об их трупах и вечной безнаказанности их злодеяний, об их эгоизме и их злобе.
Вот если бы некоторые люди могли быть наказаны после смерти! Но я больше в это не верю. Нужно наказывать их на земле, в противном случае – это никогда не свершится.
Я найду способ. Они заплатят однажды.
Прохлада в ночи, наконец-то, после аномальной жары последних дней. Ничто не меняется, надо мной все так же возвышается гигантский свод. Ощущение, будто я нахожусь в кафедральном соборе, вернулось некоторое время назад, когда я шла по проспекту, а с ним пришла безумная паника. Я больше не могу, этот страх изматывает меня. Случалось ли такое с другими людьми? Смог бы кто-то понять меня? Сомневаюсь, и от этого чувствую себя совершенно одинокой. Как-то раз я попыталась рассказать об этом Миссис Периани, и она посоветовала мне молиться, сказала, что так во мне проявляется Бог. Я молилась, но это не помогло. И с тех пор, как я покинула Пристанище, становится все хуже и хуже.
Я сижу на своем маленьком чемодане в темноте, пристроившись в уголке у калитки за рестораном «Сансет». В пятнадцать минут после полуночи у меня назначена встреча. Он закончит работу к этому сроку. Мне немного страшно, но я не могу оставаться под открытым небом. Через меня просачиваются моя жизнь, шум машин, голоса – всё, будто это вода… Такое происходит со мной лишь по ночам: эта паника, ощущение, будто я нахожусь внутри собора, в котором все вверх дном и где я растворяюсь и перестаю быть собой.