17 часов. Наконец-то. Я поговорила с Магдой. Она приедет за мной через два часа. Быстрее не сможет. Венеция далеко, а она едет на трамвае. Я уселась снаружи на ступеньках почтового отделения. Рядом со мной и дальше, вплоть до конца города, по очереди зажигаются уличные фонари и неоновые лампы разных форм и цветов. Я никогда не видела их в таком количестве! Из огоньков выходят слова. Пространство от них растягивается, увеличивается. Город напоминает огромную рождественскую елку, которую, не пожалев шаров, проспектов-гирлянд и темных уголков, раздавил какой-то гигант. Улицы пустеют, почта закрывается. Одна милая диспетчер помахала мне на прощание. Сказала: «Не оставайся здесь, малышка». А я думаю о том, что увидела в газете, которую вытащила из мусорной корзины. Там был портрет улыбающейся девушки. Ее тело нашли на восточной свалке Лос-Анджелеса, она была «задушена» и «со следами сексуального насилия». Это уже третья женщина за месяц, найденная поблизости. Она жила в Лос-Фелис, это спокойный район. В газете даже была фотография ее дома, маленького, с двумя колоннами перед входом, прям как у нашего дома в Рамздэле. Вокруг меня все странным образом притихло: люди проходят мимо одинокие. Они возвращаются домой к семье, к своим телевизорам & детям & женам. Я не запомнила имени той задушенной девушки. Наверное, мне стоило хотя бы попытаться.
Теперь она просто тело в морге. Она больше не танцует перед зеркалом. Она полностью ушла в себя.
По другую сторону бульвара есть открытая бакалея. Мне так охота пить, но я боюсь сдвинуться с места, боюсь пропустить Магду. Она поищет меня, а потом уйдет – о нет, я предпочитаю умереть от жажды! Водители включили фары. Утреннего сумасшествия как не бывало. Я пододвигаюсь ближе к стене, кладу голову на колени, чтобы занимать по возможности меньше места, и жду. Наступает ночь, небо становится все более оранжевым, темнеет. Но там, высоко над горами в сторону пустыни, где еще видны сочные голубые проблески, малюсенькая звездочка мигает как бриллиант. Я не могу ее потрогать, но могу почувствовать ее одиночество.
Я уже пять дней живу у Магды и Нила, ее мужа. Они оба зовут меня по имени, по моему настоящему имени, так, как назвала меня мама, – Долорес. Иногда они могут позвать «Лола», но не «Лолита» и не «Ло». Это мои каникулы, и на сердце теплее от пребывания у них, так мне кажется. Я сплю в зале. После ужина, когда посуда вымыта, мы ставим раскладушку. Днем я остаюсь одна. Занимаюсь стиркой, вытираю пыль, подметаю, драю пол. Я бы и штопала, но не умею. Буду делать все, что угодно, лишь бы остаться.
В самом начале, когда Магда поднялась за мной по ступенькам почтового отделения, я не узнала ее. Лицо будто сварили в мешочек на молоке. Она словно распухла под солнцем или от таблеток. Правда, пока она тащила меня к обратному поезду, здоровалась с водителем и властно отодвигала людей, чтобы мы могли присесть рядышком, я вновь узнала в ней ту сильную женщину, с которой когда-то была знакома, крайне агрессивную по отношению ко всему, что могло нарушить ее планы или сдвинуть с занятого в этом мире места. Казалось, что это она командует водителями, светофором и пешеходами, переходящими через дорогу. И расположением улиц и остановок трамвая тоже. После полутора часов езды и двух пересадок мы приехали сюда, в ее маленький домик на Венис-Бич, где она живет с Нилом. Они еще молоды, но вид у них потрепанный. Похуже, чем у мамы и Гума. На них сказывается работа, жизнь, ну, или что там еще может их тяготить.
Чувствовалось, что Магде сильно хотелось забросать меня вопросами, но она не стала этого делать во время ужина, мы лишь поговорили о маме. Она не смогла быть на похоронах, так как незадолго до этого начала работать у семейства Генри в Восточном Голливуде. В тот день как раз был день рождения миссис Генри & они пригласили кучу народа & невозможно было бросить миссис Генри в подобный день, даже ради похорон своей золовки & миссис Генри однозначно нашла бы кого-то другого & Магда наверняка потеряла бы свое место. А это замечательное место, потому что миссис Генри очень щедра, но может и подлость сделать без зазрения совести, и этого надо остерегаться, как говорит Нил… Нил не произносил ни слова, но кивал головой. В результате, вместо того чтобы ехать в Рамздэль, она сходила в храм и помолилась за душу моей матери. Я врала, описывая красивую церемонию, много цветов и так далее. Когда я рассказывала, как плакала на кладбище, на глазах Магды выступили слезы. Она схватила меня и прижала к себе. Это было непросто, мы ведь сидели за столом. Я чуть не упала со стула.
Ужин тянулся бесконечно, и я не понимала, почему мы продолжаем сидеть за столом. Нил и Магда смотрели на часы, висящие над дверью.
Потом она высморкалась и приняла серьезный вид. Что случилось? Почему ты здесь? Ее влажные глаза вдруг стали очень ясными и уставились прямо в мои. Я знала, что этот момент наступит, и приготовила речь: жить в Рамздэле невыносимо, сказала я. Там мне виделись… призраки. Я постоянно думала о маме, все из-за этого дома. Мне нужно было проветриться, оказаться в новом городе, походить в новую школу. Ну, или просто устроить каникулы. Вот мне и пришла в голову замечательная идея – сесть на поезд и приехать сюда, в Венецию. Мама постоянно говорила мне об этом городе, о ее с Магдой прогулках. Теперь тетка была единственной семьей, которая у меня осталась, больше у меня никого не было.
Магда улыбнулась, взяла мою ладонь. Может, она тоже вспомнила их общую молодость. А потом спросила: «Но… ты что – одна в Рамздэле? Нет кого-то, кто бы… то есть, новый муж твоей матери, он ведь не уехал, оставив тебя одну?»
Нужно было сказать, что он смылся, что он козел, бросивший ребенка на произвол судьбы. Но нет, мне это даже в голову не пришло. Я продолжала свою отрепетированную в поезде сказку о наводящем страх доме: «О да, Гуммочка! Он хорошо обо мне заботится, но проблема не в нем, это все дом… все, что находится там вокруг».
Магда посмотрела на меня так, будто я сказала что-то возмутительное, что-то совсем бессмысленное. Мне стало страшно, что она догадается о моем побеге & я поспешно добавила, что Гум в курсе & что он дал добро & что это именно он дал мне денег на дорогу.
«Не предупредив меня? Не позвонив? Ну как так…»
«Я не знаю, я думала, что он вам позвонил, что вы были согласны».
«Нет, нам никто не звонил, не так ли, Нил?»
С самого начала ее муж лишь изучал меня своими огромными уставшими глазами, собирая хлебные крошки в маленькие кучки на столе. Было видно, что в этом доме говорить и принимать решения не входило в его обязанности. Затем Магда стала задавать мне вопросы о деньгах. Да, как раз, поговорим об этом! Есть ли у меня деньги? У кого они, если не у меня? Так именно этот «Гуммочка» и унаследовал дом и страховки матери? Я ничего об этом не знала. Я даже не знала, что мама была хозяйкой дома и что у нее были какие-то страховки. Я даже не задумывалась о таких вещах. Магда, понизив тон, бубнила: «Да что же это за история такая, да что же, Господи Боже, она тут делает…»
А потом она замолчала.
Они сидели оба какие-то растерянные, и я опустила голову. Вдруг стало ясно, что мой план приехать сюда был совершенно сумасбродным. Я и не представляла, что из этого выйдет в реальности. А вышло – три человека из плоти и крови, сидящие на кухне, и кучки хлебных крошек. Завтра утром им нужно идти на работу, они по уши увязли в реальной и не знакомой мне жизни в этом уголке Америки. Я была как лунатик – уязвимая и отсутствующая. Я плыла рядом с ними, держась за свою навязчивую идею. Посторонние разум и тело, которые только и просят, что войти, стать частью их мира. Пожить в чьем-то доме.
Тишина была долгой, ни шороха. Казалось, что сырой свет лампы над столом освещал только нас, а остальной мир погрузился в потемки. Я боялась, что они сразу отправят меня обратно. Но Нил снова покачал головой, встал, и мы пошли спать. Наши вопросы остались без ответов. Магда помогла мне расстелить постель и после снова прижала к себе. От нее пахло луком и супом, но как я была счастлива! Ночью я услышала, как кто-то спустился на кухню попить воды. Потом у двери зала я увидела силуэт Нила: он долго стоял там и смотрел, как я сплю. Как я притворялась, что сплю. Я не шелохнулась: я просто хотела остаться у них. Хотя бы еще на один день, на недельку или на всю жизнь. Надеюсь, что он не может читать мои мысли.
На следующее утро спозаранку Магда спустилась вниз в запачканной домашней одежде сиреневого цвета. Видимо, из-за всей этой усталости и забот ей не спалось. Она была похожа, ну знаете, на такую ужасную курицу с перьями, закутанную в газетные листы, чья голова выглядывает из сумки. Магда трижды попыталась дозвониться до Рамздэля в надежде поговорить с Гумом. Каждый раз ей отвечала одна и та же семья. Они только въехали в свой новый дом в штате Мэн, и этот телефонный номер теперь принадлежал им. Я пыталась подслушать, стоя за стеной. Ждала какого-то чуда: что на звонок ответит мама, что все это – лишь сон или что Гум обо всем наврал.
Когда она положила трубку в последний раз, когда голоса людей на другом конце страны затихли, наш маленький дом вдруг съежился в моей голове, как смятый и брошенный на пол бумажный лист. Ничто больше не связывает тебя с домом и с твоим детством, все это кончилось. Тебя выбросило в жизнь. Игральные кубики катятся… катятся…
Магде приспичило поговорить с Гумом. Она смотрит на меня, будто я могу ей чем-то помочь. Будто я могу знать что-то, чего она не знает. Ясное дело, что я их стесняю. Магда не понимает, что я здесь делаю. Сегодня утром она забросала меня вопросами о Гуме, на которые я вряд ли ответила. Поначалу она была нежна со мной, улыбалась, а потом, раз уж я никак не выдавала конкретной информации, она вышла из себя. Вены у нее на шее вздулись, голос перешел на писк. «Так ты знаешь или нет?» Я не знаю, я мало что знаю. Ну кроме того, что он образованный человек и писатель