Мне очень нравилось принадлежать к тайному обществу.
– А ты не боишься нечаянно раскусить свою капсулу?
– Ириски мне противопоказаны, – скромно ответил Юрий.
Его сдержанность внушала уважение.
И я подумал: свою зарплату он получает не зря.
Мне нравилась не только моя работа, но и ее правила. Так, отправляясь на дело, киллер должен мыть руки. Разумеется, не чистоплотности ради. Важно, чтобы руки не были потными. Потому что если они скользят, точно прицелиться невозможно. Нельзя также пользоваться смягчающими кремами на миндальном масле, потому что они покрывают кожу жирной пленкой, и палец в нужный момент может соскользнуть с курка. Лучше всего старое доброе мыло «Сан-лайт» с лимонным запахом, которое хорошо смывает и пятна смазки на брюках.
Юрий нанял меня в феврале, когда было по-зимнему холодно. Я всегда любил принимать обжигающий душ, но теперь приучил себя мыть руки ледяной водой. Это последний штрих перед самым выездом на дело: долго намыливать пальцы и ладони, тщательно массировать покрытые густой пеной руки и окатывать их струей, такой холодной, что кажется, будто из крана вот-вот посыплются льдинки. Сам не знаю, почему мытье рук холодной водой доставляло мне столько удовольствия. Затем я вытирал их неподогретым полотенцем, чтобы подольше сохранить ледяными. Вообще-то я не выношу холода, но с наслаждением подвергал себя этому ритуальному очищению. Пальцы от него совсем не немели, наоборот – ледяное омовение придавало им гибкость и железную уверенность.
Пожалуй, не только мои руки полюбили ледяную воду. Еще мне нравилось ополаскивать ею лицо. Не всю голову, а только лицо. Остальные части моего тела предпочитали уют и тепло, а руки и лицо пристрастились к ледяному холоду. Что объединяет руки и лицо? Язык. Мы говорим и пишем. И мое слово холодно, как смерть.
На письменном столе Юрия стояли фотографии каких-то красоток.
– Русские? – кивнул я на них.
– Француженки, – хмуро ответил он.
– Почему же мне такие никогда не попадались?
– Попадались. Это у вас мужики слепые. А мы в Москве на разное насмотрелись и можем оценить.
– Ерунда. Я слышал, у вас бабы, что надо.
– Просто у русских мужчин, в отличие от вас, глаза на месте. Француженки лучше, можешь мне поверить.
Да, было время, когда подобные слова мне бы польстили.
– Не дуйся, – сказал Юрий, неправильно расценив мое молчание. – Когда-нибудь и ты их увидишь.
Увы, в этом я как раз не был уверен.
Зато мне везло в другом: я получал удовольствие, убивая людей. И мне это ничуть не приедалось.
Я так боялся, что острота ощущения может притупиться, но ничего подобного: с каждым разом оно захватывало меня все сильней. И мне не терпелось как можно скорее домчаться до постели, чтобы наконец-то кончить. Но сексуального влечения к жертвам я не испытывал: меня возбуждали только красивые люди, а те, кого я убивал, красотой не отличались. Уродцы, которые, на худой конец, могли бы вызвать у меня извращенное желание, тоже не попадались.
Весь фокус заключался в самом акте убийства – в эти минуты я ощущал себя всесильным и злым божеством, которое что хочет, то и творит. Или напротив – самым справедливым из судей, которому одному известно, что есть добро, а что зло. Спуская курок, я верил, что не только вершу судьбу своей жертвы, но и выполняю волю небес.
До утраты чувствительности я вряд ли смог бы так убивать. Пришлось бы преодолевать массу преград. Ведь именно тело делает нас слабыми, побуждает жалеть ближнего. Раньше я не мог ударить ногой даже укусившую меня собаку.
Теперь же перед ликвидацией незнакомцев оставалось подавить такое вялое сопротивление, что его даже трудно назвать физическим. В последнем, еще не сдавшемся бастионе моего тела, прячущемся неизвестно где, все еще сохранялась некая нематериальная память о материи, единственной функцией которой было дарить мне наслаждение. Для удовольствия все же требуется какой-то минимум органов.
Но минимума мне было вполне достаточно. И до предела ужавшихся эрогенных зон тоже хватало, вызвать их к жизни было проще простого. Убийство имело для меня огромный духовный смысл: если допустить, что оргазм есть плоть, взрывающаяся от мысли, то это будет ключ к пониманию моей тогдашней жизни.
Мотоцикл не только уносил меня с места преступления, но и помогал домчать мою жажду до постели, где я мог утолить ее.
Если мой пыл частично расплескивался по дороге, я разжигал его вновь, воображая, как совершаю убийства еще не опробованными способами: вонзаю в сердце кинжал, перерезаю глотку, отрубаю саблей голову. Чтобы картинка подействовала, необходимо было пролить как можно больше крови.
Странно, ведь можно представить себе не менее жестокие сцены удушения или отравления. Но у меня вставал только на гемоглобин. До чего же странная штука – эротика.
Однажды я увидел на улице девушку, которую когда-то любил. Мне случалось и раньше сталкиваться со своими бывшими. Подобные встречи с ошибками прошлого никогда не доставляли мне удовольствия. Не говоря уж о неловкости, которую при этом непременно испытываешь.
А на этот раз ничего подобного. Меня это приятно удивило. Я даже не подумал перейти на другую сторону и поздоровался как ни в чем не бывало.
– Вижу, у тебя все в порядке, – сказала она.
– Да. А ты как?
Она поморщилась. Ну все, сейчас начнет жаловаться. Я тут же распрощался.
– У тебя совсем нет сердца, – бросила она мне вслед.
У меня и в самом деле его не было. Я уничтожил в себе этот источник проблем и страданий, и рана давным-давно затянулась. Вместо него у меня теперь работал механический насос, практически не требовавший к себе внимания.
И я ничуть не скучал по этому слабому органу – слабому, вопреки воспевшим его мужество легендам. Отважное сердце Родриго? Нет, это не про меня.
Я спросил Юрия, нравится ли ему убивать.
– Это приносит облегчение, – ответил он.
– От чего?
– От стресса.
– А убивать – разве это не стресс?
– Нет. Это страх.
– То есть страх снимает тебе стресс?
– Да. А тебе нет?
– Нет.
– Почему ты тогда этим занимаешься?
– Потому что мне нравится этот страх сам по себе. Никакое облегчение мне не нужно.
– Да ты просто извращенец.
В его голосе послышалось уважение, и, довольный произведенным впечатлением, я удалился.
Очень скоро я стал позволять себе излишества. Заказы на убийства поступали не регулярно, и меня это очень напрягало. День без убийства был для меня таким же потерянным, как раньше – день без секса. Я устал постоянно прислушиваться к телефону, как придурок, что без конца заводит знакомства по объявлениям в газетах. Недолго думая, я решил, что имею право на некоторые экспромты.
Наемный убийца совершает идеальные преступления, потому что не сам выбирает своих жертв. Он ничего о них не знает. И полиции не за что уцепиться. А кто мне мешает самому себе заказывать клиентов, соблюдая при этом тот же непреложный принцип: ничего о них не знать?
Поначалу я наугад раскрывал телефонный справочник и с закрытыми глазами тыкал пальцем в чью-нибудь фамилию. Но этот метод себя не оправдал: какой же он незнакомец, если ты знаешь его имя? В ту минуту, когда я его убивал, имя мешало мне, как камешек в ботинке. Для полноты ощущений требовалось исключить даже малейшие угрызения совести.
Идеальный незнакомец – это первый встречный, мимо которого проходишь, даже не взглянув на него. И ты убиваешь его только потому, что подвернулся удобный случай: вокруг ни одного свидетеля. И когда ты выпускаешь две пули в его котелок, то еще вопрос, кто удивлен сильнее: он или ты.
Я называл это fast-kill по аналогии с fast-food. Об этих убийствах я не распространялся – как люди, скрывающие, что питаются в «Макдоналдсе»: тайные радости всегда слаще.
Это было сильнее меня. «Неужели я стал маньяком?» – подумал я как-то вечером. Меня тревожила не патологическая сторона этой привычки, а ее вульгарность. Серийный убийца – это клише из плохого кино, самая жалкая из уловок современных сценаристов. Публика тащится от таких штучек, что только подтверждает ее дурной вкус.
Поразмыслив, я решил, что у меня нет ничего общего с серийными убийцами. Идя на дело, я не готовился, как они, подолгу и с маниакальной тщательностью. Я убивал просто для здоровья: каждодневное убийство было необходимо мне, как иным – плитка горького шоколада. И от передозировки меня мутило точно так же, как и любителей шоколада. Такое случалось, если после тягостного молчания телефон вдруг звонил в половине одиннадцатого вечера. Я уже не вытерпел и прикончил кого-нибудь, а тут мне дают ночное задание. Ничего не поделаешь, я тут же послушно выполнял его, хотя и без особого желания. Никто на свете так не ценится за абсолютную надежность, как наемный убийца. Чуть заартачишься – и все, привет: тебя списали. Узнаешь тогда, что чувствуют старые актрисы, чей телефон никогда не звонит.
Еще и поэтому я не злоупотреблял импровизациями: боялся потерять место. Это означало бы отказаться от обожаемой профессии, которая по сравнению с fast-kill имеет множество преимуществ: гордое сознание своей избранности и соответствия строгим критериям, игровой момент (узнать клиента по фотографии, иногда давней), удовлетворение от того, что пришил настоящего мерзавца, упражнения на смекалку при получении совершенно непонятного заказа, например: «Почему, интересно, шеф поручил мне ликвидировать кармелитку?» И опять же, зарплата, что тоже приятно.
Но не пронюхал ли Юрий о моих забавах? Решив, видимо, меня предостеречь, он рассказал мне о собрате по профессии, который засветился, подрабатывая на стороне.
– Ты его уволил? – спросил я.
– Шутишь? Его тут же заказали коллеге.
По-моему, это было чересчур. На случай, если меня застукают, я придумал, что скажу в свою защиту: «Я никогда не опустился бы до подобного, будь у меня четкий график работы. Почему мне дают задание накануне? Неужели шеф только что надумал убрать этого клиента? Вы наверняка скажете, что так делается ради общей безопасности: если меня зацепит полиция, мне лучше ничего заранее не знать. Но разве не выиграет наша общая безопасность, если не томить киллеров тревожным ожиданием? Представляете себе муторное состояние человека, который утром просыпается и не знает, у