Эрос. Дань общественным условностям без намека на страсть. Жена принимает свою роль, разрывает все связи с миром и отказывается от Правого Боя.
– Что-то, Петрус, в твоем изложении многовато горечи. Разве никто из них не может быть спасен?
– Конечно, может. Та девушка, что таращилась на нас, или молодежь, что танцевала, – эти пока понимают, что такое Эрос Добра. И если они смогут не поддаться лицемерному отношению к любви, каким грешило старшее поколение, наш мир станет совсем другим.
Он указал на пожилую пару, сидящую за одним из столиков.
– И еще вот те двое. Они – не то что другие – не позволили заразить себя общей фальшью. Видишь, они похожи на крестьян. Голод и нужда требовали от них, чтобы они работали рука об руку. Они выучились тому же, что ты изучаешь как практики RAM, хотя никогда даже о них не слышали. Они черпают любовь из своего труда, в нем обретают силы, нужные для нее. В этом случае Эрос показывает свой самый прекрасный лик, поскольку сливается с Филосом.
– А что это такое?
– Филос – это любовь, принимающая облик дружбы. Это то, что я испытываю к тебе и многим другим людям. Когда перестает блистать огонь Эроса, от распада брак спасает Филос.
– А Агапе?
– Об этом пока рано говорить. Агапе присутствует в обеих других формах любви – ив Эросе, и в Филосе, – но для тебя это пока всего лишь слова. Давай-ка лучше присоединимся к общему веселью, а о Любви Всеобъемлющей говорить не будем.
И Петрус налил еще вина.
Праздничное настроение, царившее на площади, было заразительно. Петрус сильно охмелел, и я был сначала несколько удивлен. Но потом вспомнил, как однажды он мне объяснял, – практики RAM имеют смысл лишь в том случае, если они под силу обычным людям.
И в этот вечер Петрус казался мне самым обычным человеком, неотличимым от тех, кто нас окружал. Он был приветлив и дружелюбен, хлопал всех по плечу и болтал со всеми, кто желал с ним поговорить. Немного позже он напился так, что мне пришлось взять его под руку и препроводить в гостиницу.
По дороге я успел осмыслить сложившуюся ситуацию. Вот я веду своего проводника. И в этот миг вдруг понял: ведь на протяжении всего путешествия Петрус ни разу не приложил ни малейших усилий, чтобы выглядеть значительней, мудрей, безгрешней, чем я. Он всего лишь передавал мне свой опыт в практиках RAM. Но притом постоянно подчеркивал, что сам он – такой же, как все те, что знавали и Эрос, и Филос, и Агапе.
И это придало мне сил.
Путь Сантьяго принадлежит обычным людям.
Воодушевление
Если я говорю языками человеческими и ангельскими… Если имею дар пророчества… и всю веру, так что могу и горы передвигать, а не имею любви – то я ничто».
Петрус опять цитировал св. Павла, который, по его мнению, лучше всех передавал людям слова Христа. Все утро мы шли вперед, а после обеда устроились на берегу речки порыбачить. Ни одна рыба не клюнула, но Петруса это нисколько не волновало. По его мнению, рыбная ловля является основным символом отношений человека и мира: мы знаем, чего добиваемся, и при должном упорстве добьемся своего, а вот когда дойдем до цели – это уж зависит от помощи Божьей.
– Перед тем как принять важное решение, полезно предаться какому-нибудь неторопливому и созерцательному занятию, – заметил Петрус. – Буддийские монахи слушали, как растут горы, а вот я предпочитаю удить рыбу.
Но в такой зной даже красные ленивые рыбины, плававшие почти у самой поверхности воды, наживку заглатывать не желали. Смена места не помогала. А потому я решил лучше прогуляться по ближнему лесу. И дошел до самых ворот старого заброшенного кладбища, примыкавшего к реке, – ворота эти были невероятно огромными и совершенно не соответствовали размерам того маленького клочка земли, что был отведен под кладбище, – а затем вернулся обратно к Петрусу, который продолжал сидеть с удочкой. Я поинтересовался, знает ли он что-нибудь про это кладбище.
– Ворота в старину вели в госпиталь для пилигримов, – ответил он. – Он давно закрылся, а потом кому-то пришла в голову идея использовать их в качестве ворот и устроить за ними кладбище.
– Которое тоже оказалось заброшенным.
– Верно. Все в этом мире недолговечно. Когда я поведал ему, как отвратительно он вел себя вчера на свадьбе, осуждая всех присутствующих там гостей, Петрус изумился. Он начал меня уверять, что все, о чем он говорил вчера, не больше и не меньше того, что мы с ним испытали в жизни сами. Все мы ищем Эрос, и затем, когда Эрос превращается в Филос, думаем, что любовь умерла. И не понимаем, что именно Филос может привести нас к высшей форме любви – к Агапе.
– Расскажи мне о ней, – попросил я.
Петрус ответил, что говорить об Агапе не имеет смысла – ее надо пережить. И сегодня, если удастся, он попытается показать мне одну из сторон Агапе. Но чтобы это удалось, окружающий нас мир – так же как с рыбной ловлей – должен быть на нашей стороне, чтобы помочь нам достичь желаемого.
– Вестник помогает тебе, но есть такое, что находится за пределами власти и Вестника, и твоих желаний, и тебя самого.
– И что это за вещь?
– Божья искра. То, что принято называть – Удача.
Когда солнце немного ослабило свой нестерпимый жар, мы снова вернулись на Путь Сантьяго. Он шел через поля и виноградники, совершенно безлюдные в этот час. Мы пересекли шоссе – тоже совершенно пустынное – и снова двинулись лесом. В отдалении виделся пик горы Сан-Лоренсо, самой высокой точки королевства Кастилия. Я очень сильно изменился с того времени, как впервые встретился с Петрусом в Сен-Жан-Пре-де-Пор. Бразилия и все мои начатые и брошенные на полдороге дела, которые раньше так меня беспокоили, теперь позабылись начисто. Единственное, что оставалось живо, была моя цель, и каждую ночь я вел долгие разговоры с Астрейном, становившимся все яснее и ближе.
Я видел, как он неизменно присаживается рядом, я заметил, что правое веко его подергивается нервным тиком, а когда я повторял свои доводы, чтобы убедиться – он понял, на губах у него возникала презрительная улыбка. Еще несколько недель назад – в начале паломничества– я всерьез опасался, что не смогу дойти до конца Пути. В тот день, когда мы проходили через Ронсеваль, меня охватывала глубокая тоска от всего предстоящего, и мне хотелось немедленно попасть в Сантьяго, вновь завладеть своим мечом и вступить в то, что Петрус называл «Правый Бой». Но теперь все блага цивилизации, с которыми так трудно было расстаться, позабылись. И в эту минуту меня занимали только солнце над головой да неистовое желание познать Агапе.
Мы спустились к ручью, перешли его, с огромным трудом выбрались на крутой берег. Должно быть, раньше здесь с ревом текла полноводная и бурная река, буравившая землю в поисках тайн, скрытых в ее глубоких недрах. А теперь она стала ручейком, который можно было перейти вброд. Но вырытый ею глубокий каньон – главный итог ее трудов – сохранился, так что подняться на противоположный берег было совсем нелегко. Верно сказал Петрус несколько часов назад: «Все в этом мире недолговечно». – Петрус, а ты когда-нибудь любил?
Вопрос этот сорвался с моих уст будто сам собой, и я сам удивился своей смелости. До сей минуты я почти ничего не знал о личной жизни моего проводника.
– У меня было много женщин, если ты об этом спрашиваешь. И я по-настоящему любил их всех. Но познать Агапе мне суждено было только с двумя.
Я в ответ рассказал ему, что влюблялся так часто, что даже тревожился тем, что не способен сделать выбор и остановиться. И если дальше все будет продолжаться в том же духе, то меня ждет одинокая старость, а это меня довольно сильно пугает.
– Наймешь себе сиделку, – рассмеялся Петрус. – Впрочем, я не верю, что для тебя любовь – это тихая пристань под конец жизни.
Темнеть начало часов в девять. Виноградники остались позади, а мы двигались едва ли не по пустыне. Оглядевшись, я увидел вдалеке среди скал маленький скит – подобные довольно часто попадались нам на пути. Мы прошли еще немного, потом отклонились от маршрута, помеченного желтыми знаками, и приблизились к хижине.
Подойдя почти вплотную, Петрус выкрикнул какое-то имя – а какое, я не разобрал, – и остановился, прислушиваясь. Ответа не последовало. Петрус позвал снова, и опять никто не отозвался.
– Ладно, все равно пойдем, – решил он. И мы вошли.
Четыре выбеленные стены. Открытая дверь – верней сказать, двери не было вообще, вход прикрывал деревянный щит полметра высотой, едва державшийся на одной петле. Внутри – каменный очаг и несколько мисок, аккуратно сложенных на полу. В одной из них была пшеница, в другой – картофель. Мы молча сели. Петрус закурил и сказал, что мы должны подождать. Ноги у меня гудели от усталости, но что-то в этой хижине вселяло в меня беспокойство. Не будь рядом Петруса, оно переросло бы в страх.
– А где же спит тот, кто здесь живет? – спросил я просто так, только чтобы нарушить гнетущее молчание.
– Там, где ты сидишь, – ответил Петрус, показав на голый земляной пол.
Я хотел было передвинуться, но он велел мне оставаться на месте. Наверно, на дворе похолодало, потому что я начал мерзнуть.
Мы ждали почти целый час. Петрус еще дважды звал кого-то, а потом замолчал. И только я подумал, что сейчас мы наконец двинемся дальше, как он неожиданно заговорил:
– Здесь присутствует одно из двух проявлений Агапе, – сообщил он, погасив окурок третьей сигареты. – Не единственное, но самое чистое. Агапе есть абсолютная Любовь, Любовь Всеобъемлющая, которая полностью поглощает того человека, в которого вселилась. Тот, кто познал Агапе, видит, что все, кроме любви, в этом мире значения не имеет. Этот род Любви испытывал Христос по отношению к людям, и Любовь Его была столь сильна, что повернула судьбы мира, изменила ход истории. Его отшельническая жизнь позволила совершить такое, что оказалось не под силу владыкам земным со всеми их армиями.