– Ты сделал все возможное, чтобы победу одержал Легион, – сказал я.
– Я не сражаюсь против моих братьев, – отвечал Астрейн.
Такого ответа я и ждал. Я предвидел это – давным-давно предвидел – и было бы просто глупо гневаться на Вестника за то, что он не в силах изменить собственную природу. Надо просто искать в нем товарища, который поможет тебе в такие минуты, как те, например, что я переживаю сейчас, – а ничего иного от него требовать не приходится: это его единственное предназначение. И, отринув былую злость, мы оживленно заговорили о Пути, и о Петрусе, и о тайне моего меча, которая, как я предчувствовал, уже обосновалась в моей душе. Он не сказал ничего значительного, разве только что раскрывать эти тайны ему запрещено. Но по крайней мере мне, рта не раскрывавшему всю вторую половину дня, было с кем отвести душу. И беседа наша длилась до тех пор, пока старуха-хозяйка не постучала в дверь, сказав, что я разговариваю во сне.
Проснулся я бодрым и очень рано поутру пустился в путь. По моим расчетам выходило, что к вечеру я должен буду вступить в пределы Галисии, где и расположен Сантьяго-де-Компостела. Дорога все время шла в гору, так что почти четыре часа кряду приходилось прикладывать удвоенные усилия, чтобы двигаться в моем обычном ритме. Я все ждал, что вот за следующим гребнем начнется наконец спуск. Однако этого все не происходило, так что я уже стал терять надежду, что в это утро смогу прибавить ходу. Впереди виднелись еще более высокие горы, и я постоянно держал в памяти то, что рано или поздно должен буду взбираться и на них. Зато физическое напряжение, которое я испытывал, отгоняло праздные мысли, и постепенно я стал чувствовать себя в большем ладу с самим собой.
Что за ерунда такая, проносилось у меня в голове, в конце концов, сколько человек во всем мире всерьез примут чудака, который все бросил да отправился отыскивать какой-то меч? Ну а если спросить, положа руку на сердце: что уж такого страшного случится со мной, если я этот меч не найду?! Я овладел практиками RAM, узнал своего Вестника, сражался с псом и смотрел в лицо своей Смерти, – перечислял я, пытаясь убедить себя в том, сколь важен был для меня Путь Сантьяго. А меч – это всего лишь следствие. Конечно, мне хочется найти его, но еще больше – узнать, что с ним делать. Ибо его непременно надо будет применить к делу, подобно тому, как я использовал упражнения, которым обучил меня Петрус.
И тут я замер. Мысль, все это время пытавшаяся пробиться на поверхность, вдруг взорвалась. Все вокруг будто осветилось, и неудержимая волна Агаме буквально затопила мою душу. Как же страстно мне захотелось, чтобы Петрус сейчас оказался здесь и я смог бы поведать ему то, что он желал знать обо мне: то единственное, что способно было бы увенчать собой опыт познания, обретенный на Дивном Пути Сантьяго, – тайну моего меча.
А она, тайна эта, как, впрочем, и любого завоевания, которое тщится человек совершить в жизни своей, была проще простого – что с этим мечом делать?
Я прежде никогда не смотрел на это с такой точки зрения. Следуя Дивным Путем Сантьяго, я всего лишь хотел знать, где спрятан мой меч. И не спрашивал себя, зачем я ищу его и что буду с ним делать, когда найду. Все мои душевные силы были направлены на то, чтобы усилия мои были вознаграждены, и невдомек мне было, что человек, алчущий чего-либо, должен очень ясно отдавать себе отчет, чего же он хочет. Вот она – единственная причина искать воздаяния за труды, и вот она – тайна моего меча.
Петрус непременно должен был бы знать, что я открыл ее, но я почему-то был совершенно уверен – больше мы с ним не увидимся. Он так ждал этого дня – и не дождался.
Тогда я молча опустился на колени, вырвал листок из блокнота и записал, что собираюсь делать со своим мечом. Потом бережно сложил листок пополам и засунул его под камень, ибо он напоминал мне его имя19 и крепость его дружбы. Да, разумеется, время очень скоро уничтожит этот листок, но можно считать, что я символически отдал его Петрусу.
Теперь он знает, что я добуду своим мечом. А я исполнил свой долг перед ним.
Я вновь полез вверх по склону, и струящаяся из недр моей души Агапе яркими красками расцвечивала горы вокруг меня. Теперь, когда тайна раскрыта, предстоит найти искомое. Вера, несокрушимая вера завладела всем моим существом. Я стал напевать ту итальянскую мелодию, которую припомнил Петрус, сидя на подножке тепловоза. Слов я не знал и потому придумывал их на ходу. Вокруг не было ни души, и, очутившись в густом лесу, я запел еще громче. И вскоре понял, что бессмыслица, рождавшаяся в моей голове, становилась средством общения с миром, известным только мне одному, ибо мир этот учил и наставлял меня.
Я уже испытал это – правда, немного по-другому – во время моей первой встречи с Легионом. В тот день проявился во мне Дар Языков. Я был тогда слугой Духа, который использовал меня, чтобы спасти женщину, сотворить Врага и преподать мне самый жестокий вид Правого Боя. Да, теперь было иначе: я стал Наставником самому себе и учился разговаривать со Вселенной.
И я начал говорить со всем, что встречалось мне на пути, – со стволами деревьев, с опавшими листьями, бочагами с водой, с удивительными вьюнками. Это был урок обычных людей – дети его усваивают, а взрослые забывают. И я получал таинственный отклик от моих собеседников: они словно бы понимали обращенные к ним слова, а в ответ осеняли меня Любовью Всеобъемлющей. И я пребывал в некоем трансе, и сам себя боялся, однако готов был продолжать эту игру, пока не выбьюсь из сил.
И в очередной раз подтвердилась правота Петруса: когда ты учишь самого себя, то превращаешься в Наставника.
Пришло время обеда, но я не останавливался. Проходя через деревеньки, лежавшие на пути, я что-то бормотал себе под нос, тихонько смеясь, и если кто-нибудь случайно обращал на меня внимание, то думал, вероятно, что нынче в собор святого Иакова явятся полоумные пилигримы. Но все это было не важно, ибо я упивался жизнью и знал, что стану делать со своим мечом, когда найду его.
И весь день до вечера шел я в трансе и, хоть сознавал твердо, куда направляюсь, еще непреложней сознавал жизнь, окружавшую меня и осенявшую меня Агапе. А на небе меж тем впервые за долгое время набухали грузные тучи, и я призывал дождь – после утомительного пути по жаре он был бы новым и восхитительно-волнующим впечатлением бытия.
В три часа я вступил в пределы Галисии и определил по карте, что осталось одолеть всего лишь одну гору – и сегодняшний дневной переход будет окончен. Я решил все же перевалить гору и заночевать в первой же деревушке на склоне. Называлась она Трикастелой, и именно там великий король Альфонс XIII мечтал когда-то выстроить огромный город. Но прошли века, и дело закончилось всего лишь деревенькой.
И, продолжая напевать и болтать на неведомом наречии, мною же придуманном для общения с миром, я начал восхождение на последнюю гору, именуемую Себрейро. Название это досталось ей от когда-то находившихся здесь римских поселений и заключало в себе осколок слова «февраль»: вероятно, в этом месяце произошло в незапамятные времена какое-то значительное событие. В старину гора считалась самым трудным отрезком Пути Сантьяго, но теперь все переменилось. Подъем и вправду был круче, но зато высившаяся на вершине соседской горы огромная телевизионная антенна служила паломникам превосходным ориентиром, не давая им сбиться с пути, чего никак не удавалось избежать в прошлом.
А тучи нависали все ниже, так что очень скоро я должен был оказаться в густом тумане. Чтобы попасть в Трикастелу, мне следовало держаться желтых знаков, ибо антенна совсем уже скрылась в молочной пелене. Если собьюсь с пути, придется еще одну ночь провести не просто под открытым небом, а под проливным дождем, а это восхитительных ощущений не сулило. Одно дело – чувствовать, как капли дождя освежают разгоряченное лицо, наслаждаться свободой и полнотой бытия, но при этом знать, что впереди тебя ждет крыша над головой, стакан вина и постель, где ты отдохнешь перед следующим переходом. И совсем другое – когда впереди бессонная ночь, ибо попробуй-ка уснуть в грязи, да еще когда бинты намокнут, грозя инфекцией.
Решать надо было не откладывая. Либо двигаться вперед и пройти по леднику, пока еще не стемнело окончательно, либо возвращаться и ночевать в деревеньке, оставленной несколько часов назад, а переход через Себрейро отложить до утра.
В тот миг, когда я осознал необходимость немедленного решения, стало мне вполне очевидно и то, что со мной творится нечто странное. Уверенность в том, что я открыл тайну своего меча, толкала меня вперед – на ледник, который в самом скором времени должен будет окружить меня со всех сторон. И чувство это разительно отличалось от того, которое заставило меня последовать за девочкой к Вратам Прощения или за Анхелем – к церкви святого Иосифа Чудотворца.
Я вспомнил, как в Бразилии, читая время от времени лекции по магии, я уподоблял овладение ею с другим навыком, всем хорошо знакомым, – с тем, как человек учится ездить на велосипеде. Садишься в седло, нажимаешь педаль – и падаешь. Поднимаешься и снова падаешь, и снова, и снова, и снова, потому что умение держать равновесие не приходит постепенно. Но вдруг ты овладеваешь им в совершенстве, и велосипед полностью покоряется твоей воле. Опыт не накапливается, а приходит будто «по волшебству» в тот момент, когда велосипед «ведет тебя», а не ты – его или, иными словами, когда ты вдруг открываешь в себе способность удержаться от неминуемого, казалось бы, падения, отклонив корпус в нужную сторону или сильнее нажав на педаль.
Вот и тогда, в четыре часа дня, на склоне Себрейро я заметил – это чудо повторилось. Столько времени я шел по Пути Сантьяго – а теперь Путь Сантьяго повел меня. Я лишь покорялся тому, что принято называть Наитием. И благодаря Любви Всеобъемлющей, которую я испытывал весь день оттого, что тайна моего меча была наконец раскрыта, и оттого, что человек в кризисные моменты неизменно принимает верное решение, я без страха двинулся прямо в туман.