Про рейтинг я уже писала, так что если дневник случайно найдет какой-нибудь экспрессивный подросток… Что ж, прости, малыш.
-----------------------------------------------------------
1230 год до н.э. – начало 1 тысячелетия до н.э.
Они поехали к морю, но даже близость исполнения мечты и долгожданная свобода, вновь обретенная сила и новая жизнь не вдохнули в неё того огня, который погас с известием о смерти Дэи. Ниайре продолжала существовать физически, но внутри неё поселилась бесконечная мертвая пустота. Спасало разве что присутствие Дариана. Всякий раз при взгляде на него, она будто пробуждалась ото сна, но живость эта таяла с каждым его уходом. Она мало говорила, все больше слушала, и иногда выпадала из реальности в самый разгар беседы.
Надо отдать ему должное, Дариан заботился о ней, как о ком-то безумно дорогом, и при этом проявлял уйму терпения. В лице Ниайре ему досталось существо, искалеченное психически и физически. Но если шрамы на теле заживали на удивление быстро, то иное нездоровье победить оказалось нелегко. Вспышки ярости сменялись периодами апатии, и всякий раз Дариан оказывался рядом, чтобы она могла просто чувствовать его присутствие.
Вместе с ней он стоял у моря, когда Ниайре босыми ногами бродила по острым камням, изрезав ступни в кровь. Она слушала шелест волн, и где-то внутри неё поднималась волна дикого, звериного отчаяния, смешанного с болью. Опустившись на колени, Ниайре, как завороженная, смотрела на темную воду и, казалось, не замечала морской пены, намочившей одежды. Именно в тот момент она очнулась от своего блаженного забвения. Сжимая в ладонях обломки ракушек и мелкие камни, Ниайре кричала от боли, а потом, разрывая на себе одежду, бросилась в воду.
До сего дня она видела море лишь во снах, но залитая лунным светом черная вода стала теперь истинным спасением. Снова и снова окунаясь в её прохладу, рывками вспарывая глубину, Ниайре чувствовала, как становится легче. Мир обретал краски, запахи и звуки. Выходя из воды, она почти ласково коснулась темной глади ладонями, в знак благодарности. Ей не было холодно, но по телу шла дрожь предвкушения. Ниайре с трудом припоминала дни, минувшие после отъезда из дома Господина. Одно лишь воспоминание о крови на губах, приводило её в будоражащий, пьянящий восторг.
– Я голодна, – только и сказала она, когда шагнула из воды на берег, отжимая мокрые волосы и, нисколько не стесняясь своей наготы, становясь перед ним. По непроницаемому взгляду Дариана сложно было понять, что он чувствует, но все же улыбка тронула его губы, когда он закутал её в свою накидку и произнес:
– Наконец-то.
Помедлив, Ниайре протянула ему руку – уже совершенно осознанно, а не в странном полузабытьи суеверного поклонения, как в коридорах тайного хода под домом Господина. Мысленно она сжалась от предстоящего прикосновения мужчины, но ощутила лишь легкое, покалывающее тепло под пальцами. И никакого отвращения на грани страха.
В путешествие по морю они взяли с собой двух мальчиков, чтобы она могла кормиться. Дариан учил её контролировать свой голод и рассказывал обо всех подводных камнях новой сущности. Солнце – запрет, ни в коем случае не доводить себя до истощения, потому что в противном случае разуму будет трудно совладать с инстинктами, излишек крови тоже худо – действует, как дурманящие травы. Говорил он и о возможности воздействия на разум человека и о табу: никогда не показывать свою сущность людям, о силах, о способности к заживлению ран. Он знал о ней слишком много, но так и не раскрыл тайны её происхождения.
«Мой Дар тебе. Это все, что нужно знать», – такими были его слова, и в тот момент Ниайре приняла их беспрекословно.
Сам он спокойно выходил на палубу днем, и лишь небрежно щурился, глядя на невольников, сидевших на веслах. Ей же, после всего пережитого, казалось кощунственным наблюдать за жестоким истязанием людей, оказавшихся в рабстве. Ниайре редко выбиралась за пределы просторной каюты. Несмотря на то, что все на галере было ей в новинку. Не восхищали ни натянутые канаты, ни крепкие паруса, ни стремительный, легкий ход судна по волнам некогда столь желанного моря.
Каждый миг, проведенный на борту, будил в ней воспоминания о той, что уже не вернуть. Вдыхая соленый воздух, она съеживалась, мысленно возвращаясь к рассказу Дэи о свободе и полете птицы. Ей казалось, что и сама она по-прежнему не избавилась от сковывающих душу цепей. Каждый свист плети, обрушивающийся на плечи невольников, заставлял её зажимать уши руками и молиться только об одном: чтобы это путешествие поскорее закончилось.
– Так ты долго не протянешь, – шутил Дариан, когда навещая её, снова и снова заставал с мрачным выражением на лице. Тогда она ещё не осмеливалась перечить ему, но отвечала то, что думала, не колеблясь.
– Отчего же? Или жалость убивает, как и солнце?
– Жалость – страшный миф, девочка моя. Он разрушил не одну жизнь.
Дариан учил её не только выживанию, но и грамоте и всему, что могло пригодиться первой измененной. Она впитывала знания, не отказываясь даже от самых скучных для неё тем. Ослушаться его для Ниайре значило предать самое себя.
Они осели на территории современной Мальты, и на какое-то время её жизнь замкнулась в пределах острова. Она чувствовала, что это место значит для Дариана гораздо больше, чем просто приют для людей, отличающихся от других. Было помимо этого ощущения и другое. Здесь у неё будто голова кружилась от силы, которую источал Дариан. Куда бы она ни пошла, всюду была энергия. Мощная, сильная, яростная, безумно прекрасная, леденящая кровь, манящая и влекущая.
Она могла часами бродить среди трав или по краю обрыва, смотреть на море, а затем возвращаться к полуразрушенным храмам исчезнувших цивилизаций, прикасаясь к холодной поверхности камня, впитывая его память. Все пустое. Тщетно искала Ниайре отголоски воспоминаний из своих снов: они были мертвы, как и люди, захороненные под толщами тяжеловесных плит. Она искала ответы на свои вопросы, и не находила, а Дариан всякий раз уходил от темы её снов, как будто то была блажь.
Первое время Ниайре абсолютно не смущало малочисленное окружение. Если бы не необходимость питаться, она предпочла бы абсолютное уединение. Что же касается Дариана, он откровенно наслаждался жизнью в замкнутом мире. Временами она просыпалась от страха, ощущая его отсутствие, и в такие мгновения как будто весь мир замирал единым безмолвным склепом. Глотая свой страх, она комкала одеяла, глядя на полоску дневного света, сочащуюся из-под тяжелых занавесей, но не решалась выйти из своих покоев и нарушить его уединение. А когда он входил к ней, сразу становилось легче. Ниайре думала о том, мог ли он исчезать в никуда и появляться из ниоткуда, и ни в чем не была уверена.
Дом Дариана отличался от дома Господина – он был более просторным, более светлым, и люди, которые в нем прислуживали, часто улыбались. Несмотря на видимую непрочность, стены были плотными, несравнимо высокие потолки украшали лепнина и роспись. В широких коридорах никогда не жалели огня. Места мраку в этом доме не оставалось. Её комната была огромной, постель – непозволительно мягкой, изящная резная мебель – красивой. Лучшего Ниайре не могла бы и желать. Когда первое восхищение отступило, появилось множество других забот.
Она жила рядом с ним на положении воспитанницы, но никто не задавал вопросов. Ниайре сразу поняла, что в окружении Дариана приветствовалась любознательность, но не любопытство. Он делился многим, но лишь тем, что находил нужным. У него был талант изящно уводить разговор от темы, которой сегодня не стоило касаться, и делал он это так, что собеседник был ему благодарен. С ней Дариан всегда был предельно внимателен и учтив, и не предпринимал никаких попыток добиться её истинного женского расположения.
С мужчинами все было сложно. Прошло несколько лет, прежде чем она смогла заставить себя смотреть на них в качестве объекта страсти. Прежде Ниайре претила сама мысль о близости с мужчиной; она заставляла её содрогаться не от желания, но от ощущения внутренней мерзости, зарождающегося где-то глубоко внутри. Тот, на ком она остановила свой выбор, был её личным прислужником четыре с половиной года. Один их тех мальчиков, кого они с Дарианом привезли с собой. Он вырос и превратился из тонконогого непропорционального подростка в отлично сложенного юношу. Его красота ни разу не прельщала Ниайре, скорее наоборот, но она понимала, что справиться с чувством омерзения ей будет тем сложнее, чем дольше она станет этого избегать.
Он легко поддался на её провокации, но первые несколько раз заканчивались тем, что она отталкивала его руки или с криками и проклятиями прогоняла прочь. Спустя какое-то время все начиналось сызнова, и через свое отвращение и его с каждым разом все больше распаляющееся желание, Ниайре все-таки добилась близости с ним, и возненавидела себя за это. Ей были противны его прикосновения, рваные движения внутри, попытки приласкать её после. Брезгливо столкнув его с кровати, она кликнула девушку, чтобы та сменила постель и отправилась в купальни. Больше с тех пор она не ставила опытов такого толка.
Единственный мужчина, который занимал все её мысли, был Дариан. Вскоре выяснилось, что не только её. К нему часто приезжали заморские гости, богатые господа со всех концов света. К личным беседам её не допускали, но на обедах Ниайре видела, что любой, кто оказывался рядом с ним, невольно попадал под влияние его силы, уверенности и увлеченности темой, интересной собеседнику. Все восторгались хрупкой черноволосой воспитанницей, но не потому что она была искренне интересна, а потому что она была Его. Рядом с Ним никто и ничто не оставалось незаметным.
Поначалу Ниайре устраивало восхищение издали: она воспринимала Дариана, как Божество – невесть темное или светлое, но бесконечно прекрасное, недоступное и сошедшее к ней каким-то чудом. Шло время, год за годом, и её отношение к нему постепенно менялось. Ниайре сама не заметила, как восторженное поклонение перешло в вожделение, от почитания и преклонения ко вполне себе земной любви женщины к мужчине. Тогда же она начала тяготиться своим затворничеством и бесконечными правилами, негласно установленными им.