После таких снов мне ещё сложнее возвращаться. Я знаю, что ждет меня сегодня – не Храм и не полупрозрачные одежды, не прохлада прекрасных купален с ароматами благовоний. Мои ароматы – испражнения свиней и их кормушек – прогорклой каши, которую нужно заменить, беспрестанно жалящие мухи и жара, жара, жара. Единственная отрада – рисунки. Когда никто не видит, я могу плеснуть зацветшей водой на песок и рисовать, пока он не высохнет. Можно и камнем, но мне больше нравится пальцами. Нравится чувствовать то, что я создаю. Начинала я с картин из своих снов, потом изображала сестер. С каждым разом у меня получалось все лучше и лучше. Если отец узнает о том, как я трачу воду, он меня убьет, но в такие мгновения мне все равно. Рисунки и танцы – моя настоящая жизнь.
Дела никогда не заканчиваются, а я все время думаю о снах. Разве может быть, чтобы я из ночи в ночь видела то, чего не было никогда?..
1235 год до н.э.
Не так давно отец приглашал к нам оценщика, он посмотрел на нас с Айке и сказал, что толк выйдет разве что из меня. Его предупредили о моей несговорчивости, но он сказал, что найдет покупателя. У меня светлая кожа – гораздо светлее, чем сестры, хорошие зубы и красивые волосы. Ничего другого от меня и не требуется. Оценщик сказал, что есть все шансы получить за меня больше, чем за простую служанку.
Не прошло и месяца, как меня продали. Ребелу продали два года назад, но в услужение, она рабыня при хозяйстве, а я стану наложницей. Это великая честь. Для меня эта честь ничем не лучше, чем мытье кормушек и чистка загонов для свиней. Как может склониться перед мужчиной та, что когда-то была Богиней?
Никто не знает о моих снах, да и кому я могла бы о них поведать?
Нас четверо, новых наложниц, которых готовят для Господина. Двое из них младше меня, а одна – немногим старше. Все, что я о нем знаю – он богатый торговец, поэтому может себе позволить много женщин. У него большой дом, не то что наш. В нем множество комнат, даже есть отдельные для прислуги и наложниц, есть две купальни. Одна – его личная, другой пользуются те, кто заслужил его благосклонность. Есть даже огромный бассейн с настоящими рыбами! Наверное, он действительно баснословно богат. Мы ни разу его не видели, а прислужницы, которые нас готовят, не говорят ничего. На меня косятся, я вроде как диковинка. Все из-за цвета кожи, многим светлее привычной всем бронзы.
Я лишь смею тешить себя надеждой, что не понравлюсь Господину. Тогда меня, скорее всего, убьют. Если я однажды была Богиней, мой земной путь – всего лишь отрезок перед шагом в Вечность. У меня неподобающие для женщины мысли и непонятные воспоминания, но они – лишь то немногое, что у меня есть.
Моя мать всю жизнь была рабыней при отце. Он был беден, поэтому не мог позволить себе содержать служанку, наложницу и жену. Мою старшую сестру ждет недолгая жизнь прислужницы – до того дня, как однажды она не ошибется. Что будет с младшей, Айке, я уже не узнаю.
Моей участи завидуют многие, это почетно. Иногда наложниц берут в жены. Жизнь и участь наложницы считается легкой и приятной. Нам показывают, как правильно двигаться, обучают самым изысканным и откровенным ласкам, чтобы уметь ублажать мужчину. Я делаю все, что от меня хотят наставницы, но лишь до тех пор, пока не окажусь в спальне Господина. Вряд ли ему придется по вкусу строптивая наложница, которой нельзя помыкать, и тогда мой путь будет завершен.
1234 год до н.э.
Мой наряд напоминают одежды из сна, с той лишь разницей, что те не были столь откровенны. Мне идет алый. Алый – цвет крови, и я почему-то не могу перестать думать о том, как кровь будет смотреться на моем платье, призванном возбуждать Господина. С недавних пор я постоянно вижу её во сне. Кровь и смерть повсюду. Все, что меня окружает – мертво: цветы, люди, сама жизнь. Сны про Храм и синеглазого мне нравились гораздо больше.
Покои Господина в пурпурных тонах, по величине сравнимы со всем домом отца, если добавить скотный двор. Тяжелые занавесы над ложем, на столике – фрукты и вино. По комнате тянется сладковатый аромат будоражащих трав. Я знаю, для чего они предназначены: разжигать желание.
Он похож на свинью: жирный боров, развалившийся на своем ложе. Его кожа светла, светлее, чем я когда-либо видела. Абсолютно лысая голова блестит от пота – несмотря на то, что двое прислужников стоят рядом с огромными опахалами. У него маленькие, заплывшие глазки, уродливый нос и подбородок, который он поглаживает жирными, мясистыми пальцами, глядя на меня, волосатые ноги и грудь.
Я не могу смотреть на него без отвращения, и исполнить задуманное будет легко. В наших краях женщины покорно принимают свою участь и делают все, что им приказывают, за любое неподчинение меня ждет казнь. Да будет так.
Знаком он велит мне подойти, но я остаюсь на месте. Чувствую, как дрожат мои руки, но берегусь искушения сцепить их, чтобы хоть чем-то выдать свою слабость. Мне не страшно сейчас, но страшно умирать. Что бы там ни было, за порогом, для меня это Неизвестность. Как она примет меня? Он делает знак своим прислужникам, и один из них, молчаливо отложив опахало, направляется ко мне. Я сопротивляюсь изо всех сил, но он выше меня на две головы и в разы мощнее – угрюмый, с большими ручищами и сильный, как сам демон Тьмы. Когда меня швыряют к ногам Господина, я вижу в его похотливом взгляде искренний интерес.
Я ошибалась, полагая, что меня ждет свобода. Моя жизнь – кошмар наяву, и с каждым днем он становится все ужаснее. Временами мне кажется, что только забываясь сном, я живу, но и той жизни становится несоизмеримо мало. Храм мне больше не снится, зато я вижу руины городов и сражения, вижу, как рушатся империи и воздвигаются новые. Я вижу, как низвергают богов, а на пьедесталы возводят людей. Какое место во всем этом отведено мне? Я не знаю. Время во снах мелькает, как вихрь, забирая десятки и сотни лет, но я не меняюсь. На моих руках неизменно кровь, но и не только. Я чувствую её привкус на губах, и это будоражит. Чувствую могущество, которое она дает мне.
Если бы у меня была хотя бы сотая доля сил, что я обретаю во снах, я бы свернула ему шею… Нет, я бы убила его медленно. Медленно, наслаждаясь каждым стоном и хрипом, как он наслаждается мучениями своих жертв.
Я ошибалась, полагая что меня казнят за неподчинение. Господину по нраву моя несговорчивость. Он рад тому, что я оказалась строптивой. Ему нравится, когда сопротивляются, нравится видеть ненависть в глазах тех, кого он насилует, но мало кто смеет не подчиниться его воле. Нас воспитывают в слепом безоговорочном повиновении, но в моем поступке был нехитрый расчет. Я в самом деле хотела умереть, а каково другим? Не верю, что кто-то готов отдаться ему по собственной воле, а если такие есть, мне искренне жаль. Лучше сразу умереть, чем возжелать такое, пусть даже из боязни или привычной, годами воспитанной в тебе покорности.
Ему любы ненависть, а не страх и не покорность скотины, которую ведут на убой. В те редкие минуты, когда со мной разговаривают наставницы, мне говорят, что никто из наложниц не нравился ему так, как я. Другие смотрят на меня со странной смесью облегчения и жалости. Они считают, что я не в себе, что во мне живут демоны Тьмы, которые не подпускают ко мне смерть. Возможно, они правы.
Ненависть – единственное, что я никогда не устану ему дарить. Я всякий раз содрогаюсь, вспоминая свою первую ночь с ним – не от страха, но от ярости. Я сопротивлялась до последнего, но его это лишь распаляло. Моя кровь была повсюду: на простынях, на моих бедрах, на его руках, на занавесях и на кожаной витой плети. Я никогда не забуду боль, которую он мне причинил и буду запоминать каждую ночь, каждую пытку и каждую муку. Помнить – мое право и единственное спасение. Ибо только ради этого я живу. Я больше не хочу умирать, у меня появилась цель: ненависть к нему, которая поможет мне рано или поздно его уничтожить.
1232 год до н.э.
Моя жизнь – череда дней, наполненных злобой к гаду, с кем я провожу ночи. Гадом я называю его не случайно – каким-то чудом он выжил после нападения на его караван и, хотя, потерял много товара, охранников и рабов, самому ему удалось уцелеть. Ползучий, изворотливый, мерзкий гад. Я бы с большей радостью целовала змей, а ещё лучше – подсунула ему в постель, чтобы последние мгновений его жизни были наполнены мукой. К несчастью, за мной следят – за каждым моим шагом.
Каждая встреча превращается в поединок. Его интерес не ослабевает, несмотря на то, что прошло столько времени. Господину нравится терзать мое тело, выдумывая все более изощренные пытки и наслаждаясь этим. Я полюбила боль, она единственное доказательство того, что я все ещё дышу. Снов я практически не вижу, поэтому больше не могу сказать с полной уверенностью, где кончается жизнь и начинается смерть.
Меня называют счастливицей. Господин заботится о своей любимой игрушке. За мной ухаживает его личный лекарь, у меня свои покои. Я даже позволила себе заниматься тем, чем никогда не смогла бы раньше. Я разрисовываю стены своих покоев образами всего, что вижу: наложниц и прислужниц, цветы, которые распускаются в парке по ночам, бассейн и рыб, купальню и лампады для благовоний. Я бы с удовольствием нарисовала синеглазого, но его образ давно стерся из памяти, потускнел, а я не хочу создавать жалкую тень, подобие человека, которого хочу помнить. В такие моменты ненависть отступает, и я чувствую, как сердце заполняет нечто иное, не похожее ни на что, незнакомое и светлое, от чего хочется петь.
Не так давно мне стали давать отвары, чтобы я не понесла. Господин боится, что это сделает меня непривлекательной. Большинство наложниц – из тех, что доживают, он отправляет в услужение уже в моем возрасте или немногим позже. Я прислушиваюсь ко всем разговорам, чтобы узнать о своей участи заранее. И продолжаю думаю о том, как мне его убить.
Он никогда не расслабляется рядом со мной, как будто чувствует, и всегда оставляет в покоях двоих прислужников, даже на время постельных игр. Я думала о кинжалах, которыми он вырезает узоры на моем теле – новые поверх свежих и старых шрамов, но для этого мне нужно быть слишком быстрой, а я не желаю ему столь скорого избавления. Разве что мне не оставят выбора…