Ханне надевает очки, заглядывает в записи и продолжает:
– Но у нас еще есть разбитое лицо Азры…
Она умолкает и хмурит лоб. Какое-то время молчит.
Мы смотрим на нее, затаив дыхание. В соседней комнате покашливает Берит.
– На первый взгляд, это не состыковывается, – произносит Ханне. – С уважением к жертве, например. Когда уважаешь кого-то, не разбиваешь ему лицо камнем. Это делаешь, когда ненавидишь человека, или в приступе гнева. Но на это могут быть и другие причины. Более банальные.
Манфред поднимает глаза от блокнота.
– Да, – продолжает она более уверенно. – Может, у него не было времени спрятать тело и он разбил ей лицо, чтобы затруднить опознание.
– Но человека все равно можно идентифицировать, – возражаю я. – С помощью ДНК, например.
Ханне пожимает плечами.
– Да, но это сложнее. Нужна проба для сравнения. То же и с отпечатками пальцев.
– А тот факт, что жертвы были босыми? – спрашиваю я.
– Хм… – Ханне стучит ручкой по столу. – Мы не знаем, была ли девочка босой, ее обувь могла сгнить за пятнадцать лет. Но вот мама…
Ханне замолкает и переводит взгляд на снежное поле за окном.
– Криминалисты определили, были ли туфли сняты до или после убийства? – спрашивает она.
– Они не знают наверняка, – отвечает Манфред. – Но у нее были царапины на ступнях, что указывает, что она бежала босиком по лесу.
– Может, она была психически нездорова… – говорит Ханне. – Или…
– Или? – не может сдержать нетерпения Манфред.
– Или она бежала со всех ног от машины или из дома неподалеку.
– Но там нет домов, – возражаю я.
– Но есть дорога, – показывает на карту Ханне.
Манфред кивает.
– И? Кто он? – спрашивает Манфред.
– Я бы хотела ответить на этот вопрос. Я бы сказала, что он живет в этих местах давно, поскольку между двумя убийствами прошло столько лет. Я также думаю, что это мужчина, хотя бы потому, что жертвы были застрелены и забиты, а это чаще случается, когда преступник – мужчина. Это физически сильный человек, хорошо знающий эти места. Возраст – между сорока и шестьюдесятью пятью.
– Погоди, – перебивает Андреас. – Откуда ты это знаешь?
Ханне кивает и энергично отвечает.
– Убийство – это тяжкое преступление. Большинство убийц имеют криминальное прошлое или патологические наклонности. Так мы, психиатры, это называем. Если исходить из того, что убийце на момент убийства Нермины было, по крайней мере, восемнадцать лет, то сейчас ему должно быть сорок один. Принимая во внимание убийство… как звали маму?
– Азра Малкоц, – подсказываю я.
– Спасибо. Место каменистое. Тело перенесли и уложили под ель. Это требует физической силы. Что исключает стариков и инвалидов. Не думаю, что преступнику больше, чем шестьдесят пять.
Мы молчим.
Ханне явно довольна, глаза у нее горят.
– Еще? – спрашивает Манфред.
– Ну, можно еще спекулировать на тему, что за человек преступник, но мне бы этого не хотелось.
Тон голоса у нее дразнящий, она пристально смотрит на Манфреда.
– Не томи! – просит он.
– Ладно. Я бы сказала, что он импульсивный и неорганизованный человек. Убийство женщины говорит об этом. Он явно убил ее в порыве, необдуманно, а следы заметал крайне топорно.
– Может, мы имеем дело с алкоголиком или наркоманом? – предполагает Манфред.
Ханне пожимает плечами.
– Возможно. Но, возможно, все произошло слишком неожиданно для него. И, как я уже сказала, я думаю, что у них с жертвой были близкие отношения. Ищите среди друзей и родственников – и вы его найдете.
Манфред нагибается и смотрит на Ханне, потом тянется за картой, кладет ее между собой и Ханне и указывает на захоронение.
– Почему здесь, Ханне? Почему у захоронения?
Ханне устало качает головой.
– Моей первой мыслью было, что это место имеет особое значение для преступника, но сейчас я уже не так уверена. Возможно…
– Что? – не терпится мне.
Наши взгляды встречаются. Ханне закрывает глаза и напряженно думает. Собака, до этого спокойно лежавшая на полу, приподнимает голову и смотрит на нас, чувствуя, что в кухне домика Берит происходит что-то важное.
– Представьте большой перекресток, который пересекаешь, въезжая в город или выезжая из города, – протягивает Ханне. – Место, через которое все вынуждены проезжать просто потому, что другой дороги нет. Может, и девочка, и мама пробегали через захоронение по дороге куда-то. Или откуда-то. От машины. Из дома. Захоронение находится на полянке. Проходя там, человек невольно останавливается, чтобы оглянуться и сориентироваться в пространстве. Так он становится легкой мишенью для преследователя.
Ханне поднимает руки и изображает в воздухе ружье.
Манфред кивает, записывает.
– Нам стоит еще раз проверить дома по соседству?
– Не помешает, – говорит Ханне, отодвигая бумаги в сторону. – Здания, а также транспорт поблизости от…
Ханне хмурит лоб, жмурит глаза.
– Поблизости от… этой груды камней… – сдается она, отчаявшись.
– Захоронения, – осторожно подсказывает Манфред.
Ханне открывает глаза, смотрит на Манфреда, моргает несколько раз и сжимает руки. Потом громко вздыхает.
– Мне не по себе. Из-за того, что у меня был… Как звали ту женщину?
– Азра, – помогает Манфред.
Ханне кивает.
– На мне был медальон Азры. А на моей обуви – ее кровь. Я не думаю, что Петер где-то в дачных домах. Я думаю, с ним случилось что-то ужасное.
Мы молчим. Манфред сжимает руку Ханне в своей.
Мы вернулись в участок. Андреас снимает пуховик и присаживается напротив.
– Откуда она все это знает?
Я пожимаю плечами. Я удивлена не меньше него. Ханне все время была такой молчаливой и замкнутой. Во время наших собраний ничего не говорила, не задавала вопросов, только кивала и делала заметки.
Я и не предполагала, что она обладает такими способностями, хотя Манфред и говорил, что в своем деле Ханне одна из лучших. Мне кажется, она держалась так скромно ради Петера, не хотела затмить его своим талантом.
– Значит, не зря ее называют ведьмой, – отвечаю я.
Андреас кивает.
Он сегодня неплохо выглядит: сделал что-то с волосами. Может, постригся, может, уложил воском, но, в любом случае, лежат они хорошо. И в кои-то веки на нем красивый вязаный свитер и нормальной длины джинсы.
Думаю, он почувствовал мой взгляд, потому что оторвался от ноутбука и смотрит на меня. Я отвожу глаза, но слишком поздно. Наши глаза успели встретиться, и он расплылся в одной из своих самодовольных улыбок, говорящих: «Я вижу, что ты считаешь меня неотразимым».
Входит Манфред. Снимает пальто и садится за стол. Роется в бумагах и говорит:
– Надо действовать осторожно. Ханне, без сомнения, умна, но у нее проблемы со здоровьем и она ничего не помнит о расследовании. Хотя, должен признаться, я готов поставить мою любимую шляпу на то, что она права.
– Стефан Ульссон подходит под ее описание, – говорю я. – Ему сорок восемь лет. Живет поблизости от захоронения, знает эти леса и кажется… Как там Ханне говорила? Неорганизованным? Импульсивным?
Манфред согласно кивает и достает блокнот. Звонит его мобильный. Он бросает взгляд на экран и констатирует:
– Криминалисты. Рад, что они работают и в выходные.
Потом машет растопыренной рукой в воздухе:
– Пять минут.
Поднимается и выходит в торговое помещение, чтобы поговорить спокойно.
Лицо Андреаса ничего не выражает.
– Я думаю, нам надо поискать того ребенка, которого родила Азра, – предлагаю я.
– Ты проверила родильные дома?
Я киваю.
– Никакой Азры Малкоц в архивах. Никаких неизвестных женщин тоже. Но она могла назваться другим именем. Наверно, этот ребенок зарыт где-то в лесу.
– Да, и непонятно, где его искать. Леса тут огромные. И все засыпано снегом. Раньше весны точно можно даже не пытаться.
– Но если знать, где искать…
– Это где же? – скептически смотрит на меня Андреас.
– В захоронении. Все указывает на него. Мы не можем так просто игнорировать этот факт. – Сделав паузу, я добавляю: – И плюс эта история с привидением…
Лицо Андреаса превращается в маску.
– Что такое? – спрашиваю я.
– Ты серьезно? Думал, ты не веришь в привидения.
– Не верю. Это массовая истерия. Но я верю, что, возможно, начало этим слухам положило реальное событие. Кто-то слышал там крики младенца. Может, младенец все-таки был и кто-то его слышал. А потом история передавалась из уст в уста, пока не превратилась в местную легенду. Эти слухи начались лет двадцать назад. Так что временной промежуток совпадает.
Я решаю не упоминать, что Сумп-Ивар первым заявил, что видел младенца у захоронения. Не хочу, чтобы Андреас подумал, что я принимаю бред шизофреника за чистую монету.
Наши взгляды встречаются. Андреас обдумывает мои слова.
– Можно проверить захоронение, учитывая все случившееся. – Он делает паузу и добавляет: – Весной, когда сойдет снег.
– Должен быть способ сделать это раньше. Очистить снег или растопить обогревателем? И вызвать собак.
Вид у Андреаса скептический.
– Они что-то могут учуять спустя столько лет?
– Некоторые могут. Я проверила. Собаки находили даже скелеты тридцатилетней давности.
– Ладно, – соглашается он.
– Что ладно?
– Можем предложить Манфреду.
Я удивлена. Думала, мне придется долго убеждать его, приводить аргументы, уговаривать, объяснять, унижаться. Андреас хитро улыбается:
– Выпьем пива после работы?
Удовольствие от того, что мне удалось склонить его на свою сторону, сменяется злостью.
Ему плевать на то, что случилось с ребенком. Все, что его интересует, – это затащить меня в постель, хотя я не стала бы спать с ним, будь он даже единственным мужчиной на этой планете.
Андреас самодовольно ухмыляется. Из-под губы виднеется пластинка жевательного табака, похожая на крысиные какашки. В глазах – хитрый блеск. И вальяжная поза: откинувшись на спинку, широко расставив ноги. Видно, что он без ума от себя самого.