Не сейчас.
Или он хочет со мной порвать? Но не может сказать это прямо?
Знаю: я должна была позвонить и извиниться за свои слова во время нашего последнего разговора. Я была груба. И не только. Груба и несправедлива. Макс не виноват в том, что его работа такая, какая есть. Что он с утра до вечера занимается тем, что пытается выплатить пострадавшим как можно меньше страховой компенсации.
Или все-таки виноват?
Я гоню прочь эту мысль, но она не торопится уходить, как не торопится непрошеный гость, хотя его уже угостили вином, кофе, коньяком и завернули остатки пирога в дорогу.
Макс мог бы выбрать и другую работу. Он юрист, в Стокгольме дохрена работы для юристов. Никто его не заставляет работать в страховой компании.
Говорит ли его работа что-то о его характере?
В темноте возникают контуры зданий. Я вижу трубы плавильных печей и старый склад для угля. Часть из них разрушилась, но часть, особенно построенная из кирпича, продолжает стоять, напоминая о былом процветании Урмберга.
Рядом беззвучно течет река. Берега затянуты льдом.
Андреас смотрит на меня.
– Я думал, ты знаешь эти места.
Я слышу раздражение в его голосе. Он топчется в снегу и поправляет шапку.
Тут холодно, мы оба замерзли, но это не моя вина.
– В темноте не так легко что-то отыскать, – говорю я.
Манфред, Андреас и я провели тут час в поисках следов Петера и Ханне – любого доказательства того, что они были здесь в ту ненастную ночь неделю назад. Мы проверяли здания, бродили по колено в снегу, но ничего не нашли.
Мы знаем, что Ханне была здесь, потому что у нее на одежде нашли следы продуктов металлообработки, – на задней стороне джинсов, словно она сидела на земле.
Большая фигура косолапой, как у медведя, походкой приближается к нам.
Манфред.
Я опускаю вниз фонарь, чтобы не ослепить его.
– С меня хватит, – заявляет он. – Криминалисты пусть проверят завтра с собакой.
Я задумываюсь.
– Погодите, – говорю я, оглядываясь по сторонам. – Я хочу еще кое-что проверить.
Я иду к старому угольному складу.
– Черт побери, Малин, – восклицает Манфред, которого явно достал мороз. – Я иду к машине.
За спиной раздается учащенное дыхание Андреаса.
– Что ты хочешь проверить?
– Одну вещь.
Перед нами в темноте возникает кирпичный силуэт склада. Высокая башня тянется к небу. Окна забиты и покрыты граффити, но дверь приоткрыта.
– Что за вещь?
Я вздыхаю и останавливаюсь, чтобы он мог меня нагнать.
– В тот вечер была буря, – говорю я. – Скорее всего, она искала убежище в одном из зданий. А это сохранилось лучше всего. Здесь есть и окна и двери.
Я толкаю старую скрипучую дверь.
– Я тут уже смотрел, – сообщает Андреас.
– Всего минутку.
Я свечу фонарем внутрь. Посередине стоит огромная круглая печь. Прямо над полом – чугунные заслонки. Пол завален пивными банками и винными бутылками. Вдоль стен – горы окурков.
– Где бы ты сел, если бы прятался здесь от бури?
Андреас оглядывается по сторонам. Я вижу в свете фонарика белые облачка, в которые превращается его дыхание.
– Туда, – показывает он пальцем на кучу досок в глубине помещения.
– Вот именно, – говорю я, обхожу печь и подхожу к доскам.
Старые ржавые гвозди торчат то тут, то там.
Я пробую присесть на верхнюю доску, снимаю варежку, пробую доску на ощупь. Шершавая замерзшая доска мне о чем-то напоминает.
– Ханне что-то говорила о досках. Она помнит доски, – говорю я.
– Доски и темную комнату, – добавляет Андреас.
– Может, эти доски она и имела в виду?
Мы осматриваемся, Андреас обводит фонариком восьмиугольной формы помещение.
– Она говорила про тесную комнату, а тут довольно просторно. Но она могла все перепутать.
Я киваю, надеваю перчатку, оглядываюсь по сторонам в последний раз.
– Пора идти, – говорю я и поднимаюсь.
И в эту секунду вижу что-то блестящее на полу у моих ног.
– Посвети сюда!
Андреас повинуется.
Я нагибаюсь и поднимаю предмет.
– Что за черт! – бормочет Андреас при виде находки.
В машине работает двигатель и включенная печка. Манфред разглядывает мобильник.
– Это мобильный Петера, – говорит он и нажимает стартовую кнопку большим пальцем в перчатке.
Ничего не происходит. Экран остается темным.
Манфред втыкает в телефон зарядку, вставленную в панель управления.
– Может, позвонить криминалистам? – предлагает Андреас.
– Может. Но что-то я сомневаюсь, что они примчатся сюда по первому зову. Сегодня воскресенье. Второй адвент. А у нас даже трупа нет, чтобы их сюда заманить. Если в этом телефоне есть что-то важное, я хочу это знать сейчас.
В машине тепло, печка работает на полную мощь, окна начинают оттаивать. В салоне пахнет мокрой шерстью и тканью. Я снимаю шапку и расстегиваю пуховик.
Андреас следует моему примеру.
Мобильный с жужжанием просыпается.
Манфред кладет его на колени, снимает варежки, открывает бардачок, роется в поисках чего-то, нащупывает резиновую перчатку и натягивает на левую руку. Берет мобильный левой рукой и нажимает на дисплей указательным пальцем правой. Потом поворачивается к нам:
– Ну, что, какие идеи насчет кода?
Прошло полчаса, а мы все еще не подобрали код.
Мы перепробовали все обычные комбинации, которыми мы в большинстве своем пользуемся: 0000 или 1234. И, естественно, попробовали цифры личного номера Петера и личного номера его сына.
– Существует десять тысяч возможных комбинаций, – сообщает Андреас, почесывая щетину. – Лучше поручить это дело специалистам.
Манфред вздыхает и опускает телефон.
– Погоди, – прошу я. – Попробуй 3631.
Манфред пожимает плечами и вводит код. Мобильный жужжит.
– Неверный.
– Попробуй 3632 или 3633.
Манфред повинуется.
– Неверный. Неверный. О чем речь? И он заблокировался. Придется ждать пять минут.
Мы ждем в тишине. Слышно только шум мотора и затрудненное дыхание Манфреда. За окном машины ветер гонит снежные вихри.
– Продолжай, – прошу я, когда мобильный просыпается. – Попробуй 3634 или 3635.
– Неверно.
Манфред поворачивается ко мне и к Андреасу.
– Едем домой?
– Подожди, – прошу я.
– Дай угадаю, – смеется Манфред. – 3636?
Он вводит код, открывает рот, чтобы сказать что-то язвительное, но так и застывает.
Мобильный пикает.
– Что за черт! – шепчет он. – Как ты догадалась?
– Эти цифры были написаны на руке Ханне, – вспоминает Андреас. – 363, а дальше что-то неразборчивое.
Манфред трясет головой, не веря нашей удаче. Просматривает смс и почту.
Мы молчим.
– Ничего нового, – сообщает он через минуту.
– Проверь снимки, – предлагаю я.
Манфред открывает галерею.
Ханне в гавани на фоне лазурного айсберга в блестящих на солнце волнах.
Манфред листает дальше. Ханне сидит на постели в гостиничном номере с бутербродом в руках и улыбается в объектив телефона.
– Листай дальше, это Гренландия, – поясняю я.
Манфред смахивает дальше. Теперь на экране Урмберг: наш участок, захоронение, крутой уступ горы Урмберг, густые ели, непролазный кустарник.
– Дальше. Это до того, как выпал снег.
Постепенно характер снимков меняется. Видно первый снег. Поле перед церковью, припудренное белым снежком, обещающее холодную зиму. Первые снежные сугробы. Я замечаю, что Ханне реже появляется на снимках.
Но она снова возникает на одном из последних снимков. Выглядит так, словно лежит в постели и натягивает на подбородок одеяло. Ханне широко улыбается. Глаза блестят, я как будто слышу ее смех. Их с Петером любовь доносится до нас, смотрящих на эту фотографию, сквозь время и пространство.
Мне трудно дышать при мысли о том, что, скорее всего, им не суждено больше встретиться, что это был один из последних счастливых моментов вместе.
Последние два фото сделаны внутри дома.
На первом лестница в подвал или погреб. Бетонные стены, все в пятнах от сырости, краска местами облупилась. Внизу на крючках или вешалке висит одежда.
– Где это? Малин, ты узнаешь это место?
Манфред подносит мобильный ко мне ближе, и я изучаю лестницу.
– Нет, но похоже на лестницу в подвал. Открой следующее фото.
Манфред пролистывает дальше. Фото расплывчатое, несфокусированное, словно автор находился в движении. В левом углу видно голову.
Это Петер, я узнаю его по кривому носу и растрепанным светлым волосам.
В правом углу виднеется еще что-то. Похоже на человека, свернувшегося клубком на полу.
– Что за черт! – вырывается у Андреаса.
Джейк
Свечной огарок фыркает в последний раз и затухает. Все погружается в темноту. Дневной свет, проникавший внутрь, сменился сплошной тьмой. Я не вижу даже собственную руку. У меня болит спина, пальцы онемели от холода. За стеной бушует ветер, рвет ветки и велит мне продолжать читать. Цепи лязгают непрестанно, словно само здание волнуется.
Интересно, чем сейчас занимается Ханне в домике Берит за церковью? И папа? Если его выпустили.
О Мелинде и Саге я не хочу думать. Внутри все сжимается от страха при воспоминании о лице Мелинды и гневе Саги.
Я достаю мобильный, включаю фонарь и кладу на выступающую часть станка.
Осталось всего несколько страниц.
Я видела, как П. набирает код мобильного: 3636.
У меня не было блокнота под рукой, и я записала код на ладони, чтобы не забыть.
Я набираюсь мужества, чтобы при первом удобном случае залезть в его телефон. Знаю, что не должна этого делать, что это нехорошо – читать чужие дневники или проверять чужие телефоны. Но я должна знать.
Полпятого. Мы сказали Малин, что уйдем пораньше. Может, поедем в Катринехольм поесть нормальной еды в ресторане, а то пицца со вкусом картона нам уже приелась.
Она собиралась задержаться в участке.