циозного.
Они были поразительно красивы и в то же время отвратительны, может, потому и отложились в моей памяти.
На выставке были представлены две серии фоторабот, в которых автор хотел показать, как природа захватывает, а точнее, возвращает себе власть над человеческими творениями.
Первая серия состояла из снимков красивых старых домов в покинутой шахтерской деревне на побережье Намибии, медленно и бесповоротно заметаемой песком. Вторая была посвящена японскому растению, привезенному в США, которое убивало местную флору, покрывало здания смертельным зеленым одеялом и медленно разрушало.
Эти фотографии показались мне красивыми, но одновременно немного пугающими. Со временем они приобрели для меня новое значение.
Теперь мне кажется, что эти красивые дома на побережье Намибии – это я. А песок – моя болезнь, которой меня медленно и бесповоротно засыпает. Я деревья и здания, а растение кудзу – проклятая деменция.
Я рассказчик, я история.
Я камера, я дома.
Я объект и в то же время субъект. Я вижу, как все происходит, но ничего не могу с этим сделать. Я смотрю на происходящее и никак не могу это остановить.
Каждый день я просыпаюсь и вижу, что песок поглотил еще частичку моего бытия. Растение кудзу оплело своими ветвями еще одну часть моей жизни, которую хочет у меня похитить.
Я провожу расческой по волосам, смазываю губы бальзамом и выхожу в кухню. Стараюсь не думать о том, о чем лучше не думать.
Берит моет посуду.
Вокруг талии повязан застиранный передник. Из радиоприемника, включенного на полную громкость, звучит танцевальная музыка.
Огонь потрескивает в печке. Йоппе стоит посреди кухни и машет хвостом, словно желая таким образом привлечь внимание хозяйки.
– Доброе утро, – расплывается в улыбке Берит. – Будешь завтракать?
Она тянется за кофейником.
– С удовольствием, – говорю я и сажусь на стул в кухне.
Берит ставит на стол хлеб, сыр, масло. Я вижу, как она прихрамывает, наливая кофе.
Мне так стыдно за то, что она за мной ухаживает, как за больной. Ведь я моложе и здоровее ее. Единственная моя проблема – это память. Но это не означает, что я не в состоянии сама налить себе кофе.
Берит разливает кофе, присаживается напротив и снова улыбается. Седые волосы, накрученные на бигуди, напоминают мне о маме. Челка скреплена заколкой с цветком.
Я делаю себе бутерброд. Нарезаю толстые ломти сыра и кладу на свежеиспеченный хлеб.
Мы с Берит хорошо ладим.
Она мне нравится. Особенно мне нравится, что она такая тихая и спокойная. С ней мне легко. Она одна из тех людей, кто не нуждается в постоянном общении. И еще она мне нравится, потому что откладывается в моей памяти. Просыпаясь утром, я помню, кто она. Не знаю, от чего это зависит. От того, что у меня наступает улучшение, или от того, что мы постоянно вместе и мой упрямый мозг сдался и впустил ее внутрь.
Наши дни насыщенными не назовешь.
Берит нравится печь и вязать, мы подолгу гуляем с Йоппе, если позволяет погода.
Случается, что я просыпаюсь посреди ночи и зову Петера. Тогда Берит встает, разжигает печку, делает чай и мы пьем его вместе в тишине.
Иногда она дает мне снотворное.
Я начинаю думать, что никогда уже не увижу Петера. И я перестала ждать визита Манфреда. Теперь я страшусь его прихода, меня пугает то, что он мне сообщит. Я не верю, что Петер жив. Я убеждена, что, будь он жив, я бы это чувствовала. Как своего рода вибрацию внутри, тепло под ребрами, щекотку в груди.
Хотя я знаю, что все это ерунда.
Вряд ли я способна ощущать, жив он или мертв.
Мне жаль, что я не помню ничего из времени, проведенного в Урмберге. Ни расследования, ни новых коллег.
Мои последние четкие воспоминания – о Гренландии. Нам было там так хорошо. Нам с Петером.
И у меня нет никаких причин думать, что в Урмберге все было по-другому. Пара недель в этом захолустье в Сёрмланде не могли все поменять.
И потому, когда Берит спросила о Петере, я ответила только, что он любовь всей моей жизни и что у нас все прекрасно. Что я с ним счастлива.
Берит опирается рукой о стол и медленно поднимается. Замирает и морщится.
– Ты в порядке? – спрашиваю я.
Она криво улыбается:
– Совсем старая стала.
Берит идет к Йоппе, нагибается и чешет лохматую собаку за ухом.
– Пойду выгуляю его. Вернусь через полчасика.
– Я все уберу, – говорю я, доедая бутерброд.
– Посуду оставь на потом. Я помою.
– Нет, я сама.
– Не нужно.
– Мне это не составит труда.
Я вижу, что она хочет возразить, но потом сдается:
– Хорошо, – вздыхает Берит и идет в прихожую, в сопровождении Йоппе.
После ее ухода я поднимаюсь и начинаю убирать со стола после позднего завтрака. Закончив, подкидываю поленья в печку.
Сегодня холодно, несмотря на снегопад. Берит растопила печь, но холод все равно проникает в щели старого дома. А с холодом – влага, от которой окна покрываются инеем и отсыревает постельное белье.
Из прихожей раздается слабый стук.
Я решаю, что мне это показалось, но стук раздается снова, на этот раз громче. Стук решительный, гость явно знает, чего хочет, и не собирается сдаваться.
Я складываю полотенце, кладу на стол и иду открывать.
У меня тревожное чувство.
Это не может быть Берит. Она только что ушла. И она не стала бы стучать, просто вошла бы к себе в дом.
Что, если это Манфред! Что, если они нашли Петера?
Грудь сдавливает при мысли о том, что я не знаю, смогу ли вынести печальные вести.
Снова стук. На этот раз сильнее. Требовательнее.
Я иду открывать.
Джейк
Тут темным-темно. Как в могиле.
Я стараюсь не думать о П., лежащем в морозильнике в комнате внизу, потому что если бы это был один из наших с Сагой фильмов ужасов, он бы уже пришел за мной. Замороженные ноги похрустывали бы и потрескивали, пока бы он карабкался по лестнице.
Я вожу руками по двери, но ощущаю только гладкий металл. С внутренней стороны ручки нет, и я прекрасно знаю почему.
Чтобы никто не мог отсюда выбраться.
Не думаю, что Магнус-Мошонка меня видел, думаю, просто заметил, что дверь приоткрыта, и захлопнул ее. Но теперь я заперт здесь, в подвале убийцы, в этой камере пыток, пока Магнус с Маргаретой собираются убить Ханне.
А я ничего, абсолютно ничего не могу сделать.
В подвале нет ни окон, ни дверей. Здесь только один выход – за этой толстенной железной дверью. Я не могу даже пнуть ее ногой, потому что так себя выдам. Уж лучше я буду сидеть здесь, в темноте, чем меня обнаружит Магнус.
И мобильный умер, даже позвонить невозможно.
Я сажусь на верхнюю ступеньку и чувствую, как слезы текут из глаз, а в горле растет уже знакомый ком.
Я скучаю по маме. Мне так сильно хочется, чтобы она была здесь, что сердце просто разрывается от боли.
Я бью кулаком в дверь и всхлипываю. Звук получается громче и сильнее, чем я рассчитывал. В моих ушах он звучит как гром.
Меня парализует от ужаса.
Что, если Магнус меня услышал? Что, если он сейчас придет и сунет меня в морозильник к П.?
Снаружи за дверью раздается шум. Поскребывание, а потом щелчок.
Сердце замирает в груди.
Все кончено.
Это он.
Но когда дверь открывается, за ней стоит Сага в пуховике, надетом на пижаму, и в зимних ботинках. В волосах у нее снег, щеки красные от холода.
– Что ты тут делаешь? – шепчу я.
Она хватает меня за руку и вытаскивает в кухню.
– Он только что ушел, – выдыхает она. – Мы одни.
Я жмурюсь от яркого света. Голова раскалывается, во рту все пересохло.
– Как ты узнала, что я здесь?
Сага смотрит мне в глаза.
– Это было в дневнике. Я поняла, что ты сюда поедешь, когда читала вчера дневник. И когда не смогла дозвониться до тебя, то позвонила Мелинде. Она сказала, что не видела тебя со вчерашнего дня. Ты написал ей в смс, что будешь ночевать у друга, но я знала, что это неправда, потому что…
Сага умолкает, но я знаю, о чем она думает.
У меня нет других друзей, кроме Саги. И поскольку меня у нее не было, она поняла, что это ложь.
– Где ты ночевал, кстати? – спрашивает она с любопытством.
– На заводе.
Сага кивает.
– В любом случае. Я решила поехать сюда. Мне пришлось долго ждать, пока Магнус уйдет, а потом я вошла.
– Ты нашла ключ?
Сага кивает и закатывает глаза:
– Под цветочным горшком. Люди такие предсказуемые. Кроме нас, таких умных.
Она улыбается, но улыбка какая-то безрадостная.
– Мы должны спешить, – говорю я. – Они планируют убить Ханне.
– Они? Кто они?
– Магнус и Маргарета. Они держали ту женщину из могильника в плену в подвале, и это они убили полицейского. Он в холодильнике в подвале.
Сага таращится на меня.
– Серьезно? В подвале? Тут?
Я киваю.
– Ты его видел? – едва слышно шепчет она.
Я киваю.
– Черт! Как это было?
Я думаю.
– Помнишь тот фильм про зомби на Северном полюсе? Он выглядел прямо как эти зомби. Покрыт инеем и…
При виде ужаса на лице Саги я замолкаю.
– Нам надо спешить, – повторяю я. – Надо предупредить Ханне. Можешь позвонить в полицию, сказать, чтобы ехали к могильнику?
Сага серьезно кивает.
– Мобильный разряжен. Но я позвоню из дома. Анонимно.
И добавляет:
– И я не буду упоминать ни тебя, ни дневник.
Малин
Мы подъезжаем к домику Берит и сквозь снежную завесу пробираемся к крыльцу.
Зимний пейзаж прекрасен в своей первозданной чистоте, как бывает только снежной зимой в Урмберге.
Андреас всю дорогу сюда гнал машину, как сумасшедший, а я вжималась в сиденье от страха. Сердце, казалось, ушло в печенки. Но чем дальше мы отъезжали от Эребру, тем более маловероятной мне казалась причастность Берит к преступлению, хотя нельзя отрицать очевидных фактов.
Но я не могу представить, чтобы эта добрейшая хромая старушка могла кого-то убить. Скорее, виновного надо искать в доме Рут и Гуннара Стена.