Стюарт: Название твоих мемуаров будет: «Сэмми Маккой: дойти до самой сути».
Я: А если серьезно, то да или нет?
Стюарт: Давай при встрече обсудим. Может, сегодня, когда освобожусь?
Я бросаю взгляд на маму с папой; Дэви разлеглась у них на коленях, Бетт – возле маминых ног, мама расчесывает ей волосы. Вспоминаю мамины грустные глаза, когда она просила меня почаще бывать с семьей. Напоминаю себе о «группе поддержки» и о том, что надо больше думать о других.
Я: Не могу, я сегодня дома, с семьей.
Стюарт: А, понял. А завтра?
Я: Давай. Но если бы тебя попросили прямо сейчас ответить одним словом, «да» или «нет», что бы ты ответил?
Гляжу на экран. Стюарт набирает сообщение. Черт! А вдруг я чересчур на него надавила? Что мне стоит быть небрежной, легкомысленной? Да не могу, потому что я на самом деле не такая – и точка. К тому же я его ждала целых четыре года. Теперь у меня каждая минута на счету. Прячу телефон под диванную подушку и решаю, что больше проверять не буду.
Сквидварду нахлобучили на голову ведро с водой в ресторане «Красти Краб».
Губка Боб тянет за ведро, да с такой силой, что оно летит в голову Патрику.
Я достаю телефон.
Стюарт: Одним словом? Да.
Часы идут
Вчера, Сэм-из-будущего, у меня отнялся язык. Онемел, будто после укола новокаина у зубного врача. Я обнаружила это утром, когда чистила зубы. Как будто во рту здоровый кусок мяса – ни проглотить, ни выплюнуть. Я испугалась, заплакала.
Хотела вернуться в постель – подождать, пока пройдет – на мое счастье, воскресенье, ни с кем разговаривать не надо, – но великие женщины из «группы поддержки» чуть ли не подмигивали мне со стены над рабочим столом. Я вспомнила, что поклялась именем Элизабет Уоррен разузнать о болезни все, что только можно, и всегда говорить о ней начистоту. Говорить начистоту, конечно, тяжко, если вместо языка во рту котлета.
Так что в школу я сегодня не пошла, а мама опоздает на работу, потому что повела меня к доктору Кларкингтон.
– Ты с ней говорила по телефону? – спрашиваю я маму.
– Да.
– От этого есть лекарство, да? – С тех пор как это случилось, у меня сердце заходится при мысли, что мою выпускную речь, возможно, придется отменить. Или, хуже того, произнести через силу, заикаясь и мямля, будто у меня полон рот ирисок.
– Да, есть лекарство.
– У меня сейчас голос как у говорящей собаки?
Мама смеется.
– Нет, что ты, говорящим собакам до тебя далеко.
– Но чувствую я себя именно так.
– Бедная ты моя, – вздыхает мама. – С утра у тебя голос намного лучше, чем вчера. И вот еще что: ты правильно сделала, что сказала. Всегда говори, если вдруг станет плохо.
– А если вдруг станет хорошо? – спрашиваю я, вспомнив субботнюю переписку со Стюартом.
– Тоже говори.
Мы помолчали, глядя на малыша, который стучал кубиками, сидя на полу в приемной. Вчера мы со Стюартом весь день переписывались – о нашем любовном опыте (точнее, о его опыте), о том, как должны относиться друг к другу парень и девушка, если они пара, о наших опасениях.
– Вот что, мам…
– Что?
– Знаешь что?
– Ну?
– У меня есть парень.
Мама изумленно раскрыла глаза.
– Тот, с кем ты ходила в клуб каноистов?
– Стюарт Шах.
Мама выдохнула, хитро улыбнулась, но про себя наверняка опасалась, «как бы чего не вышло».
– Ты же давно от него без ума!
Я в ответ улыбнулась.
– Откуда ты знаешь?
– Милая моя, мы же три раза ходили с тобой на «Гамлета»! Ты так и ела его глазами!
– Это да. – Я прыснула, вспомнив, как три года назад бедные мои родители терпеливо слушали, как пищит Аликс Конвей в роли Офелии, силясь изобразить британский акцент. Мэдди потрясающе сыграла мать Гамлета. Даже не верилось, что ей всего пятнадцать. – Время летит.
Мама положила руку мне на колено и слегка его сжала.
– Ну, рассказывай.
– Значит, так… – начала я, сглотнув, чтобы говорить разборчивей. – Я бы хотела… чтобы вы не волновались, если я куда-нибудь пойду со Стюартом.
Мама по своему обыкновению пропела: «М-м-м-м».
– Мама!
– Я думаю, – сказала она. И добавила: – Он знает?
Это она про болезнь.
– Нет. Но я расскажу.
– Хорошо.
– Обещаю быть осторожной, – успокоила я ее.
– М-м-м-м… – Мама запрокинула голову, прикрыла глаза. Она не выспалась, до ночи помогала Гаррисону доделывать проект по естествознанию.
– Он очень хороший.
– Верю, – проговорила мама, не открывая глаз. – И все равно у меня душа не на месте, Сэмми. Прошу, будь осторожна. Если куда-то соберешься, обязательно предупреди меня и подумай, как это отразится на твоем здоровье. – Она улыбнулась своим мыслям. – И сердечко тоже береги. Это твое первое серьезное увлечение. Не бросайся в омут с головой. Но опять же, это не про тебя. Ты никогда головы не теряла, слишком уж ты рассудительная.
Я вспомнила вечеринку у Росса Нервига, свое неожиданное признание Стюарту, вспомнила, как с тех пор не раз набрасывалась на него с поцелуями. Наверное, мама недостаточно хорошо меня знает. Может, я и сама себя плохо знаю.
– Как сказать, мама. Когда я закончу школу, то планирую стать более непосредственной.
Мама широко раскрыла глаза да как захохочет!
– В следующий вторник у меня по расписанию непосредственность!
Мама согнулась пополам, задыхаясь от смеха. Я подхватила, и мы хохотали, пока меня не вызвала медсестра.
РАЗ, ДВА, ТРИ, ЧЕТЫРЕ, ПЯТЬ – КАК ЭКЗАМЕНЫ МНЕ СДАТЬ?
САМАНТА!
САМАНТА!
САМАНТА!
ШЕСТЬ, СЕМЬ, ВОСЕМЬ – КАК МНЕ БЫТЬ, ЧТОБ НИ СТРОЧКИ НЕ ЗАБЫТЬ?
ОЙ, БОЮСЬ!
ОЙ, БОЮСЬ!
ОЙ, БОЮСЬ!
Я справилась, несмотря ни на что. Составила речь и основные пункты переписала на карточки. Я предпочла бы вовсе не пользоваться шпаргалками, но раз уж такое дело… По крайней мере, не буду читать по бумажке, это дилетантство. Я выбрала тему «Преодоление препятствий», мне она близка. Кое-какие мысли, для истории (пусть хотя бы кто-то прочитает, если я в эти выходные отключусь прямо на сцене и меня вынесут из зала, как инвалида):
«Все препятствия на нашем пути можно представить как кирпичи в высокой стене: деньги, цвет кожи, сексуальность, отношения, здоровье, время. Все эти неподвластные нам силы как бы сговариваются против нас. Но если смотреть на препятствия в этом свете, то нам никогда их не преодолеть. С возрастом мы получаем возможность точно узнать их истоки.
Если мы стремимся доискаться, откуда берутся преграды на нашем пути, то можем искоренить зло вокруг нас. У нас появляется цель. И неважно, идет ли речь о трудностях личных – таких, как болезнь, – или о более масштабных, например общественная несправедливость, – в борьбе с ними мы обретаем надежду на будущее.
Оптимизм – не слепая вера».
И так далее.
Я просто взяла и составила речь, которую сама бы хотела услышать, понимаешь? Узнав от доктора Кларкингтон, что мое здоровье скоро может резко ухудшиться, я… даже не знаю… мне захотелось написать о надежде. Придумать речь, которая нужна мне самой.
Потому что, если на то пошло, кто сказал, что я не смогу выздороветь?
Нельзя исключить такую возможность.
Мне может стать не хуже, а лучше. Велика ли вероятность? Нет. Возможно ли это? Конечно, да. Видишь ли, вероятность заполучить эту гадость с самого начала была крайне мала. Один случай на сто пятьдесят тысяч. У меня есть парень – красавчик, писатель, печатается. Велика ли была вероятность, что так будет? Нет.
Маловероятно – не значит невозможно.
Всякие нежности
Я ужинаю со Стюартом (точнее сказать, в данную минуту сижу в туалете с телефоном – очень уж не терпелось все записать по горячим следам). Во вьетнамском ресторане у нас завязался спор: неизбежен ли капитализм, вытекает ли он из человеческой природы.
Я так разошлась, что стукнула кулаком по столу так, что бутылочки с острыми соусами подскочили почти на сантиметр, и Стюарт сказал:
– Прости, не хотел с тобой спорить.
Он не на шутку разволновался – можно подумать, я сейчас встану из-за стола и уйду, хлопнув дверью, – и через стол протянул мне руку.
– Вижу, это больная для тебя тема, – продолжал он. – Пора остановиться.
Я наклонилась к нему и прошептала:
– Ты шутишь? – До этого я так распалялась только во время дебатов. Кровь прилила к щекам, и голова кружилась от радости, что я столкнулась с достойным соперником. – Наоборот, это же романтика!
– Правда?
– Я хочу… – Я огляделась. Зал был битком набит щебечущими семейками. – Хочу с тобой целоваться прямо здесь, посреди ресторана.
Стюарт откинулся на спинку стула, поднял брови.
– Ну, вперед, – сказал он, будто подзадоривая меня.
И я его поцеловала.
Поцелуй длился всего пару секунд. И все-таки я на него отважилась!
Последний экзамен, последний школьный день
Я опять отключилась.
На этот раз не так серьезно, как на Чемпионате, но вдруг посреди уравнения я забыла, что делала. И вот что странно, Сэм-из-будущего: кроме страха и смущения я испытывала еще и беспричинную идиотскую радость, будто очнулась от долгого сна. И еле сдержала улыбку, смех, до того все было глупо. Мол, для чего я сюда пришла? Что я здесь делаю? Умножаю? Ах да, вот и славно, тра-ля-ля!
Когда туман рассеялся, я мысленно вернулась назад, к началу задачи, и попробовала решить ее снова, но так и не поняла, где именно сбилась. Оставалось лишь все стереть и начать заново, но времени не хватило бы. Я с ума сходила от страха.
И я сжульничала. Прикинула, какой из методов Купа лучше применить, и правда, правда сжульничала. Убедилась, что никто не смотрит, послюнила большой палец и провела по тексту задачи, смазав цифры.
Пока миссис Хосс изучала мой бланк, я уставилась в работу Фелисии Томпсон, сидевшей за первой партой. И возвращаясь на свое место с новым бланком, бубнила под нос ее ответы: А, А, Б, Г, В, В, А…