Я не умерла
Я пишу, а Бетт и Дэви строят вокруг меня подушечную крепость, что вполне логично. Теперь я почти не поднимаюсь с пола, и лучшего фундамента не придумаешь.
Вижу свои ноги под мохнатым синим одеялом, обеденный стол в крошках от бутербродов с арахисовым маслом, грязную тарелку. На подоконнике над раковиной – ряд оранжевых пузырьков с белыми крышками.
Мелкое белое драже – обезболивающее.
Синие овальные пилюли – от паралича глазных мышц.
Красные таблетки – от онемения рук и ног.
«Прозак» от депрессии.
И так далее.
Последнее средство из списка я пока ни разу не принимала, но к тому близка.
– Поиграй с нами, ну поиграй, поиграй, – канючит Дэви; крепость брошена, и они с Бетт носятся вокруг дивана. Я ищу взглядом Гаррисона в надежде, что он их отвлечет, но вспоминаю, что Гаррисон в лагере.
– Не могу, – отнекиваюсь я. Я очень занята: смотрю ужасную, кошмарную телеигру, где участники соревнуются, кто быстрей отыщет в камере хранения ценные призы.
– Почему? – допытывается Бетт.
– Шевельнуться не могу, – объясняю я.
– А вот и неправда! – настаивает Бетт. – Ты же в туалет ходишь, и за едой! Я только что видела!
Бетт права, двигаться я могу. Только не хочу. А куда мне идти? Во двор? До забора?
Всего два занятия греют мне душу, да и те из разряда фантазий: смотреть все без разбору по телевизору да строчить эсэмэски Стюарту, который теперь думает, что у меня не ангина, а мононуклеоз. (Как выяснилось, проще врать по эсэмэс – впрочем, по-иному и не получилось бы, язык не ворочается из-за лекарств.)
И ни одна из моих радостей не требует движения. Вот так.
Кстати о Стюарте, где же мой телефон?
Охохонюшки…
Он всегда у меня под боком, потеряться не мог. И провалов в памяти у меня нет, честное слово. Я его никуда не перекладывала.
И тут из-под стола доносится хихиканье Бетт и Дэви.
О Боже!
– Вот видишь? Ты можешь двигаться! – закричала Бетт с ликующей улыбкой, когда я подлетела и вырвала у нее из рук телефон. Обе выскочили на улицу.
Уф, Стюарту они не писали и не звонили.
Зато написали Купу. Наверное, потому что все остальные имена в справочнике им не знакомы. А Куп иногда в церкви «катает» их на «вертолете».
Я распахнула раздвижные двери да как заору: «НЕ СМЕЙТЕ ТАК ДЕЛАТЬ!»
Бетт, хохоча, отозвалась откуда-то из-за деревьев: «ОН ПЕРВЫЙ ТЕБЕ НАПИСАЛ! Я ТОЛЬКО ОТВЕТИЛА «ДА»!
Так и есть, Куп первый написал.
Куп: Привет, малыш! хотел тебя проведать. можно к тебе? Мама для вас наготовила тонну всякой жратвы, я принесу.
Я: Да
Значит, сейчас придет Куп. Надо поставить пароль на телефон.
Как все это было
Я вышла на улицу впервые за полторы недели, села в красное пластмассовое кресло и поняла, что пока я торчала взаперти, в Вермонте наступило лето. В небе сгустились тяжелые облака, пахло дождем, но нарциссы уступили место ландышам и красному клеверу, помидоры у мамы на грядке зарумянились, а к кормушке слетелись колибри.
Бетт и Дэви притаились в кустах и следили за ними, стараясь не издать ни звука.
Когда на склоне горы показался Куп с сумками в обеих руках, я прижала к губам палец и указала на разноцветные пятнышки.
Может, я и вовсе бесполезное создание, зато все мы, Маккои, любим наблюдать за птицами, это у нас семейное. Особенно за колибри. Когда-то я столько всего знала о колибри!
Куп осторожно поставил на землю сумки и стал красться к нам дурацкой «шпионской» походочкой.
Бетт и Дэви захихикали, выскочили из засады, и колибри упорхнули.
– Плохой из тебя шпион, – усмехнулась я, когда Куп поднял сумки с земли.
– Я старался. – Парень пожал плечами. Когда он подошел совсем близко, я принюхалась – на пахнет ли от него спиртным. Нет, все в порядке.
– Отнести на кухню? – спросил он. Я жестом указала: вперед.
Сквозь щелку в раздвижной двери слышно было, как парень возится на кухне, хлопает дверцей холодильника.
– Вы что, чашки переставили?
– Да, – отозвалась я. – Они теперь в другом шкафчике.
Странно было впускать в дом нынешнего Купера Линда, всеобщего любимца, всегда окруженного свитой приятелей, которым никогда не удастся до него дорасти, с расслабленной улыбкой до ушей.
Но опять же, мы больше не будем встречаться в школьных коридорах, у всех на виду.
К тому же я привыкла доверять статистике. И у Купа своя статистика. Четырнадцать лет против четырех. Четыре года для него пронеслись в вихре вечеринок и других развлечений; четырнадцать лет он провел в нашем доме. На семьдесят процентов он все тот же мальчишка, который знает, где у нас посуда.
Если вдуматься, что тут странного?
Куп вернулся, подтащил еще одно пластиковое кресло, которое стояло вверх тормашками у водостока, и подсел ко мне. Я приготовилась к вопросам, которые теперь ничего для меня не значили.
Ты, правда, так серьезно больна?
Сможешь поехать учиться?
Что теперь собираешься делать?
Но Куп так ничего и не спросил, и чтобы раз и навсегда с этим покончить, я заговорила сквозь шум листьев, птичий щебет и гуденье насекомых.
– Спасибо, что забрал меня тогда.
– Да брось ты.
Я посмотрела на него в упор.
– Ты меня уже поблагодарила миллион раз, – пояснил Куп.
– Когда это я успела?
– Тогда. – Из-за туч выглянуло солнце, и Куп сощурился. – Помнишь, как все было?
Я могу восстановить картину по своим записям, но писала я в основном какой-то бред. Я помотала головой.
Куп начал рассказывать, но чем больше он говорил, тем сильнее сжималось у меня сердце от стыда и страха, и даже голова заболела.
Я сказала: не надо.
Сходила в дом, принесла ноутбук. Велела: пиши, а я потом прочту. И не стала объяснять почему.
Я попросила его написать, потому что слова на экране казались смягченными, далекими от меня, совсем не то что сказанные вслух. Он единственный свидетель, он один видел меня в таком состоянии. И теперь по его милости я застряла здесь, в этом болоте, и мне предстоит здесь догнивать весь остаток жизни.
Но опять же, если бы Куп не увидел моих звонков, не сорвался бы с вечеринки, не было бы у меня никакого остатка жизни. Неизвестно еще, что хуже, и не будем об этом.
Есть и другая причина: если мне не понравится то, что написал Куп, сотру его слова из книги памяти, и дело с концом. Это проще, чем забыть слова, произнесенные вслух.
Куп стал прокручивать документ, но я его остановила:
– Погоди! Просто… не читай. Начни с новой страницы. – Куп глянул на меня, сдвинув брови. – Пожалуйста, – добавила я.
– Ты что, дневник ведешь?
– Вроде того.
ну вот, приехал я к нервигу часов в 7, а он уже бухой, за руль ему садиться нельзя, ну я и поехал в норидж забирать пиво. вернулся около 8, народ уже начал сползаться. я помог занести и поставить две бочки, я был трезвый и часов в 9 увидел твой пропущенный звонок. перезвонил, а ты не отвечаешь. ты потом перезвонила, минут через 15, я ответил. ты говорила куда-то мимо трубки, слышно было плохо, а ты все повторяла: это куп? это куп? а я в ответ: да, да, и наконец ты заговорила в трубку, и я разобрал. ты сказала, что заблудилась, а я: разве я не прислал тебе адрес? а ты: да, но я не знаю, куда я попала. голос у тебя был грустный и дрожал. спрашиваю: тебя забрать? а ты: да, пожалуйста, и снова заговорила как обычно, мол, куп, все хорошо, заблудилась, только и всего, сейчас соображу, что делать – и повесила трубку.
но я подумал: что-то здесь не то, и перезвонил, а ты трубку не берешь. я все звонил и звонил и, признаться, раздумывал: а может, плюнуть на все, само разрулится? прости, если тебе неприятно читать, но для меня это вроде исповеди – пишу, и легче на душе. понимаю, для чего ты ведешь дневник. тяжело было видеть тебя такой, и сейчас тяжело вспоминать, но так надо.
в общем, я сомневался, потому что кэти все пыталась затащить меня обратно к гостям, хотя мы с ней, строго говоря, даже не вместе – так, спим время от времени. все твои друзья тоже там были. я спросил мэдди, не звонила ли ты, она сказала нет, и я уже подумывал спросить этого самого стюарта, с которым вижу тебя все время, только неохота было, да и он без конца проверял свой телефон, и если бы ты позвонила, он бы сразу уехал.
но он все не уезжал, и когда ты снова позвонила, в трубке был только шум машин, и я сразу отчалил.
ты не доехала до места всего полмили. сидела за рулем и плакала. я думал, ты просто напилась, и посмеялся, а сейчас мне перед тобой стыдно.
прости.
я сел за руль, посадил тебя рядом и повез домой.
и тут понял: что-то не так, потому что ты называла меня то купер, то сэр, а то вдруг вспоминала, что торопишься в гости, или спрашивала, как у меня дела, говорила, что мы давно не виделись.
я довез тебя до дома, мы зашли, ты слегка очухалась и спросила, откуда я тут взялся, и я все рассказал, и ты благодарила меня много раз, а потом обняла – очень приятно:)
мы разбудили твоих родителей, они отвезли тебя в больницу – вот, собственно, и все.
и вот ты сидишь рядом и с кем-то переписываешься. со стюартом – угадал? надеюсь, он понимает, во что ввязался.
Ну и на что ты намекаешь?
почему мы не говорим вслух, а печатаем?
Потому что я хочу тебя отругать, засранца, а Дэви сидит рядом.
я хотел сказать, что ты особенная, не такая, как все, сэмми, хотел тебе комплимент сделать
А я думала, это потому что я больна и все такое. Как будто я недостойна любви, с моей-то увеличенной печенью и прочей гадостью.
это мое честное мнение
Нет, все правда, Куп, но можно хотя бы удержаться от шуток в мой адрес, когда у меня первые в жизни серьезные отношения и, возможно, последние. Сказал бы что-нибудь хорошее, хоть из вежливости.
о, да у вас, ребята, похоже, все серьезно