Надо было обратить все в шутку, иначе бы я сорвалась. Я причинила ему боль, и сейчас, когда он был рядом, ощущала ее физически, как раньше ощущала нашу связь. И себе я тоже сделала больно. Хотелось взять свои слова назад, но в последние месяцы я так часто об этом мечтала, что слова утратили для меня всякую цену. И слез у меня не осталось.
– Кажется, будто прошла вечность.
– Мечтаешь меня вернуть? – спросил Стюарт то ли в шутку, то ли всерьез. Он по-прежнему смотрел не на меня, а на склон горы.
– А что, хочешь, чтобы я вернулась? – поддразнила я.
– Не уверен. Не то чтобы… Я просто… – забормотал он.
– Я пошутила. Со мной всегда было нелегко, даже до болезни.
– Все, больше ни одной девушке не позволю втянуть себя в объяснения из-за какой-то там эсэмэски. Терпения у тебя не больше, чем у аквариумной рыбки.
Я разозлилась.
– А вот и неправда!
– Ну ладно.
Вышла мама, стуча деревянными подошвами, набросила полотенце на спинку одного из пустых кресел и снова ушла.
Стюарт уронил подбородок на руки.
– Время было самое неподходящее.
– Ха! – вырвалось у меня. – Чья бы… чья бы…
Стюарт закрыл лицо руками.
– Чья бы корова мычала.
– Да, – отозвалась я.
Стюарт вновь положил руки на колени, выдохнул.
– Скажу как есть. Литературный агент от меня отказался. Вот и пришлось ехать в Нью-Йорк. – Он уставился в землю.
– Ох…
– За все время, пока я здесь жил, я и страницы не написал.
– Сочувствую. – Так вот почему он увиливал от разговоров о своей работе. Он тоже, как и я, лишился будущего. – А тот рассказ, который ты готовил для Марианы Олива?
– Его я написал давно. Он уже опубликован, в одном портлендском журнальчике.
Я смотрела на Стюарта, он сидел понурый. И продолжал говорить. Как выяснилось, в Нью-Йорк он ездил лишь затем, чтобы убедить издателя не расторгать контракт – потому-то он мне не звонил и не писал – так ему было стыдно.
А теперь просил прощения за свою ложь.
– Ничего, Стю, – успокоила его я. – Ты снова пишешь?
– Пытаюсь.
– Помню рассказ, который ты читал с Марианой, и те, что до него уже напечатали. Я их перечитывала недавно, уже после нашей ссоры, и они в очередной раз меня потрясли. У тебя талант.
– Не уверен, – буркнул Стюарт.
Я еле сдержала смех.
– Подумай, как ты еще молод! Раз ты ступил на этот путь – значит, неспроста. Только не бросай!
Наконец-то улыбка! Настоящая улыбка! Впервые за долгое время у него засветились глаза.
– Можешь спорить со мной сколько влезет, можешь оправдываться, и все равно я права, – сказала я тоже с улыбкой.
– Знаю, – кивнул Стюарт.
Слова у меня будто не с губ слетали, а шли от самого сердца.
– Я старалась как можно больше дать тебе и другим, только не знала как, – продолжала я. У Стюарта на глазах выступили слезы, у меня тоже. – Я учусь думать о других, честное слово! И хочу, чтобы ты знал, даже если уже поздно.
– Не надо ничего в себе менять, оставайся собой.
– С собой сладить временами непросто. – У меня задрожала губа. – Мне хотелось всего и сразу.
Стюарт взял меня за руку, как в прежние времена. Слезы отступили.
– У тебя страшная болезнь. И куда меньшие несчастья превращают людей в эгоистичных чудовищ.
Я рассмеялась.
Стюарт добавил:
– Мы рождаемся на свет эгоистичными чудовищами.
Мы посмеялись, все еще шмыгая носами.
Стюарт поднялся, протянул мне руку, мы встали друг против друга. Долго обнимались, дрожа и рыдая, и я гладила его по спине.
Стюарт глянул на часы.
– Тебе пора?
– Да, пора.
– Ты был для меня особенным человеком, – тихо сказала я.
– Только не надо в прошедшем времени, – срывающимся голосом ответил Стюарт.
– Ты для меня особенный человек, – поправилась я, ведь так оно и есть.
– Думаю, мы были бы хорошей парой, если бы не обстоятельства, – шепнул он мне на ухо.
– Да, согласна. – Но от обстоятельств никуда не денешься. Нет для меня больше никаких «если» и «может быть». Есть то, что есть.
– Если тебе что-нибудь будет нужно, скажи.
– Да, нужно, прямо сейчас.
– Говори.
– Продолжай писать.
Мы разжали объятия.
– Ладно, – кивнул он. – Хорошо.
Месса
Впервые за шесть лет вместе с родителями я отправилась на мессу в церковь Божией Матери Неустанной Помощи
Я не молилась, но приятно было слышать, как стройно поет хор, и певцам не надо думать – каждое слово впечатано в их память
Я теперь так отчаянно цепляюсь за каждое воспоминание
Рада, что у Гарри, Бетт и Дэви есть в жизни нечто такое, что может оставить в их памяти глубокий след, что-то прекрасное, вне их самих
Мама и папа держали меня за руки с двух сторон
Когда мы вернулись домой, я попросила их мне помочь
У меня было отложено немного денег на учебу в Нью-Йорке – кое-что от бабушки с дедушкой, кое-что от родителей, – а теперь почти все ушло на лечение
Я попросила: если мы еще не все истратили
пусть останется младшим на образование
А если осталось совсем мало, около сотни
то пусть мама с папой позвонят в Клуб Нимана-Пика, туда, где дети в гавайских рубашках, и там купят всем троим по книжке, на их вкус
Истории помогают в тяжелые времена, их полезно и слушать и рассказывать
Думаю о Купе и о записках, что мы расклеили по дому
Истории – это всегда хорошо
То, что надо было сделать четыре года назад
Прошла уже почти неделя, и я не выдержала
Я без конца отпрашивалась прогуляться со Щеном в сторону шоссе, чтобы взглянуть на дом Купера, даже когда ходить было совсем тяжко
Мама с папой раздобыли мне кресло-каталку, но мне оно не нравится
Машина Купа была на месте, но сам Куп не показывался
Не знаю, когда он приходил и уходил
Может, его и вовсе дома не было
Может, он у Малышки Кэти
Или тоже уехал в другой город
От этих мыслей я буквально рассыпалась на части, кости превращались в опилки
На другой день – да, кажется, на другой день, – мы все сели к папе в машину и поехали на горнолыжную базу, просто так, ненадолго… да нет же, я упрашивала: ну пожалуйста, ну что вам стоит, и наконец показала маме письмо для Купа, я его не стала отправлять, боялась, что оно уже ничего не изменит. Я сказала, что мне не хватает Купа, как не хватало бы одного из чувств, шестого или седьмого чувства, которого вовсе не замечаешь, пока его не лишишься
Я даже не знала, на работе ли сейчас Куп, и мы не спеша пошли друг за другом от автостоянки к проходной
Папа спросил у мамы: ну как, навевает воспоминания?
Тут все перестроили, сказала мама, и они почему-то долго разглядывали ячейки для сумок на краю автостоянки
Ох
А я подошла к проходной, а там какой-то человек чистил столы металлическим скребком
Простите, Купер Линд сейчас на работе?
Он на подъемнике, ответил тот, не глядя на меня
Сердце выскочило из груди и упало на ладонь
Можно с ним поговорить?
Можете его вызвать по моей рации, он спустится
А может, и не спустится, если узнает, что это я
Что ж, попробуем
Он протянул мне рацию, но я чуть не выронила ее из ослабевших рук, и Гаррисон придерживал мои руки, и я уже собиралась нажать на кнопку, но тут Гаррисон указал на переключатель сбоку
Там было написано: «громкая связь»
Мы обернулись и увидели на стене белый громкоговоритель
И точно такие же висели на столбах по всему склону, до самой вершины
Гаррисон одними губами спросил: «громкая связь?»
Я оглянулась на рабочего, который по-прежнему орудовал скребком, и кивнула
Гаррисон щелкнул переключателем
Я откашлялась, и кашель загремел вверх по склону, да так, что все, кто работал поблизости, подняли головы
Купа среди них не было
И я сказала как можно отчетливее, сдерживая смех: ПРОСИМ ПРИДУРКА ПОДОЙТИ К ПРОХОДНОЙ
Гаррисон чуть не лопнул от смеха, мама зажала уши Бетт, а папа – Дэви, но мы все вшестером давились от хохота
ПРИДУРОК, ПРОСИМ ПОДОЙТИ К ПРОХОДНОЙ, повторила я
Человек со скребком покачал головой и забрал у меня рацию
Я окинула взглядом склон
Те трое как работали, так и продолжали работать
А вдруг он не придет
А вдруг решит, что я хочу над ним посмеяться
Я уже подумывала снова выхватить рацию и объявить: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, КУПЕР ЛИНД, ПРОСТИ МЕНЯ, ВЕРНИСЬ КО МНЕ, ПОЖАЛУЙСТА
Но тут из-за верхней станции кресельного подъемника показался кто-то с разводным ключом, помахивая им, точно он легче перышка, шагая вразвалку, будто на обеденный перерыв
Даже в кепке я его еще издали узнала, а когда он ее снял, волосы рассыпались по плечам
Я вышла на улицу, а остальные ждали внутри
Я поняла, что все это время держала сердце на ладони, а теперь вставила его на место, и оно снова пошло
Завидев меня, он ускорил шаг
А потом побежал
Притормозил всего на миг, и я приказала сердцу не биться
Куп, крикнула я, и была рада его видеть, как никого другого никогда в жизни
Его губы растянулись в улыбке, и до самого подножия горы он бежал
здравствуй, книга памяти, это купер линд. просто хотел сказать, что сэмми маккой – моя самая большая любовь, и глупо было разлучаться с ней даже на час. я боялся, что она и стюарт снова вместе, даже когда получал от нее сообщения, меня не оставлял тошнотворный страх, что она хочет меня увидеть лишь затем, чтобы сказать, что все кончено, что она лишь немного увлеклась и сделала ошибку. зря боялся. я на самом деле не знал, что значит страх, пока не просидел ночь в приемном покое дартмутского медицинского центра.
у сэмми случился приступ, и она потеряла сознание. сейчас она пришла в себя, но было совсем плохо, и если бы она ушла так быстро, а я бы даже не успел с ней попрощаться, я бы лег посреди улицы и уже не вставал. сейчас она проснулась, разговаривает с родными.