1 июля. Давно ничего не писала, вчера весь день проспала, не знаю даже, кто гулял с Троллем. У меня страшная слабость, ни рукой, ни ногой не могу шевельнуть. В среду они возили меня к врачу. Я решила не сопротивляться. Всю ночь мне снилась женщина с бородой и усами. И словно бы кто-то, дурачась, сказал мне, что теперь это разрешается. Женщинам — носить усы и бороду. Бред отчаянный, эти мои сны. Записываю их просто так, чтобы ничего, ни-че-го не потерять. Так вот: поехали мы на сиамце, на его голубом «Вольво». Я смело села на заднее сиденье рядом с Нюрой, а Ян с ним, на переднее. Как у меня стучало сердце, как выпрыгивало! Я все-таки не была до конца уверена, что ничего ужасного не случится, но заставляла себя казаться спокойной. Кажется, никогда в жизни я столько не притворялась, даже с Феликсом. Я много притворялась с Феликсом, это правда. Я врала подругам, что у нас все в порядке, я изображала счастливую семейную жизнь, хотя на самом деле мы иногда по неделям не разговаривали, я заставляла его ходить со мной по гостям, хотя чувствовала, что он неверен мне и у него кто-то есть. Ах, сколько я притворялась, безобразно, безобразно! Теперь эта ложь, это притворство многолетнее, все это меня теперь и доканывает! Хорошо. Задним умом крепка, как говорится. Я заметила, что сиамец быстро поймал в зеркальце Нюрины глаза и она ему ответила таким же быстрым взглядом. Ох! А что, если ее уже развернуло от бородатого к сиамцу? Она ведь у меня влюбчивая, как кошка! И потом — если Ян уже приручен и сидит тихо — зачем ей Ян? Ей новые ощущения нужны, новые победы! У нее — нельзя так говорить про своего ребенка, но я скажу — у нее ужасные задатки. Она любит мужчин, но людей она не любит, она не умеет их «полюблять». Чье это слово? Не помню, кого-то знаменитого. Так вот: «полюблять» моя дочка не умеет, и если она уже решила переспать с сиамцем, ее ничего не остановит, никакой морали у нее нет! А у меня какая мораль? Прожила двадцать шесть лет с мужем, который меня предал! Пролгала всю жизнь!
Минут через сорок мы доехали. Институт Сербского. Знаю, много раз проходила мимо, хотя никогда не обращала внимания. Входим через какую-то заднюю дверь вроде проходной. Сидит страшная бабища, людоед в косынке. Ян ей называет фамилию, и нас пропускают. Специально пишу подробно, боюсь перепутать! Заходим в маленькую приемную. Я начинаю дрожать, мне холодно. Нюра держит меня под руку. Белая вся, волосы распущены. Девочка, как мы с тобой здесь оказались? Пожалей маму! Не пожалеет, наверное. Плоть и кровь моя… Но я ведь не знаю главного! Главного-то я не знаю! Чья душа в тебе, плоть моя? Кто в тебя вселился, доченька?
У меня паника, я чувствую, что схожу с ума, у меня путаница, паутина, не помню, почему мы здесь, кто это рядом с Нюрой…
Я взяла себя в руки и заставила — я заставила — себя успокоиться. Вошел длинный, смуглый, сутулый, с острой черной бородой. Черт в халате. Поздоровался со мной за руку. Имени я не запомнила. Начали беседовать. Я уже не дрожу, мне не холодно, мне почти не страшно. Он хотел побеседовать наедине, Нюра и Ян вышли, мы остались. Он какой-то странный, как загримированный, как из оперы. А вдруг он и не врач? А кто же? Он спросил, чувствую ли я подавленность? Чувствую, но тебе не скажу. Что такое — «подавленность»? Если у человека отняли одного ребенка, и непонятно, что завтра случится с другим ребенком, и мужа нет, и работы нет, что прикажете чувствовать? Вдохновение? Я ему сказала, что у меня климакс. Он кивнул головой и поставил вопрос иначе: чувствую ли я себя хуже и беспокойнее, чем раньше, скажем, полгода назад? Мне опять страшно: а вдруг он меня не выпустит отсюда? Зачем они закрыли дверь? Почему он прогнал Нюру с Яном? А если — это… Мне страшно, страшно, но я не должна кричать, я ничего не покажу, потому что тогда они меня точно не выпустят! Если бы только голова не болела так сильно! Он похлопал меня по руке. Поймал мою дрожь. Я стиснула зубы, чтобы не закричать.
— Давайте успокоимся, — сказал он, — я хочу вам только добра, у вас сильное нервное истощение… Скажите, вы читаете книги? Газеты? Ходите в гости? В театры?
Я поняла, что надо быстро и решительно лгать. Только это меня спасет! Какая пытка!
— Я очень много читаю, — сказала я, — я много смотрю телевизор. У меня много друзей, и я очень люблю театр.
— Я вам задам личный вопрос, но меня вы не должны стесняться, — сказал он. — Вы ведь расстались с мужем, как я слышал? Как давно прервались ваши интимные отношения?
— Не помню, — сказала я, стуча зубами (ничего не могу поделать!).
— Ну, примерно? — спросил он.
— Год, — наврала я, — может быть, чуть-чуть меньше.
— Кто был инициатором, можно вас спросить? — сказал он.
— Я, — наврала я.
— Почему? — спросил он.
— Я перестала любить своего мужа, — наврала я.
— Вы увлеклись кем-то другим? — спросил он.
— Нет, — сказала я.
— Тогда почему вы? — спросил он. — Вы не были удовлетворены своим мужем?
— Да, — наврала я. — Не была.
Он сверлил меня круглыми черными глазами. Страшно мне. Когда выпустят? Я сейчас закричу. Но они не выпустят меня, если я закричу. Терпи, терпи, Наталья.
— Бывают ли у вас, — он сделал паузу, — бывают ли у вас сексуальные фантазии?
— Нет, — сказала я.
— А вообще фантазии? Сны? Представления?
— Нет, — наврала я, — сплю как убитая.
— Как вам живется в семье?
— Я что, обязана отвечать на этот вопрос? — спросила я.
— Нет, — сказал он спокойно, — но я думал, что вам самой хочется поговорить об этом.
— Я не очень люблю разговаривать с незнакомыми людьми на подобные темы.
— Понимаю вас, — кивнул он, — конечно, конечно. Но если вы не хотите о семье, давайте…
— Давайте не будем, — попросила я.
— Давайте, — согласился он, — я могу предложить вам попринимать кое-что… Но на один вопрос я все же попрошу вас ответить…
— Хорошо, — сказала я.
— Думаете ли вы о смерти, и если думаете — то кажется ли вам, что смерть была бы для вас…
Он на секунду запнулся, словно подыскивая слово.
— Выходом? — спросила я.
— Ну, если хотите, то да, выходом.
И тут я поняла, что нельзя говорить правду — совсем нельзя!
— Нет, — сказала я, — никаких таких глупостей я не думаю. Никогда.
Он облегченно усмехнулся. Достал из кармашка рецепт, что-то на нем нацарапал, приоткрыл дверь в коридор, и тут же появились Нюра с Яном. Он протянул Яну рецепт, а Нюре сказал:
— Побеседовали мы с вашей матушкой. Ей нужна спокойная домашняя обстановка.
Она вспыхнула и разозлилась.
— Советую ей несколько дней побыть дома, не волноваться, не выезжать никуда и ни с кем посторонним не встречаться.
У меня было ощущение, что он чего-то недоговаривает, но вот — чего? Он пожал нам руки, нахмурился и быстро ушел. Вернулись домой на сиамце. Я прошла в свою комнату и сразу легла. Тролль завилял хвостом, но не поднялся мне навстречу. Что с ним? Нюра принесла мне таблетку и стакан воды. Ну уж дудки! Откуда я знаю, что это за таблетка? Все что угодно может быть! Нюра стояла надо мной в ожидании, брови сведены. Я положила таблетку под язык.
— Запей, — сказала она.
Я сделала вид, что глотнула. Она мне поверила и ушла. Кончаю записывать, голова.
4 июля . Боюсь, что мне что-то подмешивают в еду. Все время хочется спать. Вчера Нюра была целый день дома и сторожила меня. Сделала мне бутерброд и сварила манную кашу. Каша подгорела, готовить она не умеет. Я виновата — не научила. Я сказала, что хочу позвонить Адочке. Она сказала: «Звони», но осталась стоять в столовой, где у нас телефон.
Никому я не собиралась звонить! Какие теперь подруги, зачем и откуда? Пришлось сделать вид, что набираю, а там занято. И вдруг мне пришла в голову другая мысль. Я позвонила в мастерскую. Подошла женщина. Я знала почему-то, что подойдет эта женщина, хотя раньше Феликс терпеть не мог, чтобы посторонние торчали в мастерской. На всякий случай изменила голос, это я умею.
— Будьте добры Феликса Алексеевича, — сказала я.
— Он занят, — сказала она.
— Занят? — удивилась я.
Нюра подскочила и хотела нажать на рычаг, я не дала.
— Пожалуйста, передайте ему, что звонила жена, — сказала я уже своим голосом и бросила трубку.
— Зачем тебе отец? — прошипела Нюра. — Мало тебе нас с Яном?
— Когда-то, — сказала я, — мы с твоим отцом составили завещание. Я хочу внести в него кое-какие изменения.
Она странно посмотрела на меня. Поверила! Я, кажется, додумалась до чего-то стоящего! Это отличный ход! Деньги! Заманить Феликса деньгами! Добром все равно ничего не получится, можно только силой или хитростью. Или страхом. Сделаю все, что смогу. Вечером опять обманула Нюру с таблеткой. Выбросила в уборную, спустила воду. В девять она ушла, сказала, что ненадолго, и закрыла дверь на ключ. Я не могу выйти, моего ключа нигде нет. Терпи, Наталья, терпи! Они с тобой не справятся. Завтра я покажу ей, как меня запирать!
Мне, кстати, вот что приходит в голову: для того чтобы добиваться своего, нужно быть хорошо одетой и хорошо выглядеть, а у меня ничего нет. Все сносилось. И сама вся — в морщинах. По телевизору недавно показали, что морщины можно убрать с помощью лазера. Это очень дорого, но есть места, где это делают. Если бы мне вернуть мою молодость и мое лицо! Денег нет, это страшно. И носить нечего. Пересмотрела свой гардероб — ужасно. Раньше я не обращала на это такого внимания. Почему сейчас? Неужели эта история со старухой Антониной и мальчишкой?
Ян пришел вечером, Нюры еще не было. Я лежала с Троллем у себя. Ян заглянул и спросил, где Нюра. Мне захотелось сказать ему что-то очень насмешливое, но я испугалась. Я боюсь их всех, и Нюру боюсь, которая меня заперла. Надо сделать вид, что я ничего не заметила, или высмеять ее. Терпи, Наталья.
5 июля. Феликс позвонил и спросил, что случилось. Значит, эта его дамочка ему передала. Я сказала, что решила продать дачу. Он почти взвизгнул. Нервишки, старенький уже!