прикосновением определяет его наличие, я бьюсь в агонии, тем самым еще больше беспокою Орделла и раздражаю доктора. А он спокойно смотрит на меня и произносит лучшее из того, что я слышал в последнее время:
— Тебе нужно уколоться.
Аминь, брат.
Мой доктор выходит. Я молю каждое божество, о котором когда-либо слышал. Я даже выдумываю нескольких и молю и их тоже. Я слежу за ненормально большими часами на стене. Его нет уже четыре минуты.
Ну вот он возвращается, ведя за собой женщину, медсестру. Она открывает рот. С громким вздохом. Как и медсестра в кинофильме «Человек-слон»[61], которая, несмотря на предупреждения врача, не может справиться с собой. Она глядит мне прямо в глаза, улыбаясь:
— Привет, я Сюзи.
Я отвечаю гримасой.
— Да у нас этого здесь достаточно, — говорит она доктору, вонзая иглу для внутривенной инъекции мне в руку.
Несмотря на то что это чертовски болезненно, я приветствую эту боль — это хоть что-то, что отвлекает меня от происходящего там внизу. Поначалу я очень тревожусь, когда мне кажется, что к моим венам что-то подключили. Но сразу же сдаюсь. Вокруг меня профессионалы. Что бы им ни пришло в голову сделать со мной, мне от этого будет не хуже. Эту битву я проиграл.
Пока она устанавливает мне капельницу, у нее с доктором происходит оживленный разговор на непонятном мне языке. В этом разговоре я практически ничего не понимаю, кроме того, что мне собираются ввести внутривенно восемь миллиграммов морфия и один миллиграмм Ативана, и это опять-таки звучит медоточиво.
Они бросаются терминами типа «приапизм» и «пенильная инкарцерация». Черт… неужели мне придется сесть в тюрьму только из-за этой мелкой выходки? Они что, написали «5150»[62] в моей карточке? Так вот поэтому у меня отдельная палата? Не опасен ли я для себя и окружающих? Пенильная инкарцерация? Не собираются ли они сослать меня в какую-то пенильную колонию, по типу колонии для прокаженных, где мне придется прожить остаток моих дней, полных бессмысленности и страдания, в какой-нибудь деревенской дыре, в стране Третьего мира, с кучкой таких же лишенных надежды, подавленных, автоматических зомби с омертвелыми членами, безжизненно свисающими с их тощих туловищ, пока они бесцельно бродят или сидят, не двигаясь, в замкнутом состоянии перманентного шока.
— Сначала наложим тугую повязку на пенис, чтобы попытаться уменьшить отек.
— Ледяной компресс? — спрашивает мой доктор.
Я стреляю в него взглядом и представляю, как будет выглядеть его голова, надетая на кол. К счастью, медсестра отвергает его идею немедленно.
— Значительное прямое давление уменьшит отечность не хуже льда в этом случае; лед — это ненужная дополнительная боль.
Да-да, съел, доктор-засранец? Эта медсестра знает больше тебя. Ты — садистский наци. Мне хочется показать доктору средний палец, но я все еще серьезно обеспокоен тем, что он может заслать меня в пенильную колонию. Очевидно, что он все-таки сердит на меня за угрозу подать на него в суд и прерванное фондю.
Пометка самому себе: Если все уладится, посвяти свою жизнь канонизации этой медсестры. Она — святая. Святая Сюзи. Если Орделл когда-нибудь заработает вновь, то я назову своего первенца Сюзи. Даже если это будет мальчик.
Мой доктор вертит в руках систему для внутривенных инъекций, заряжая ее морфием, Атива-ном и другими вещами, из которых сделаны счастливые мальчики. И боль затихает медленно, тихо… почти как звук, уносящийся вдаль… уходит… уходит… и всем наплевать. И мне в том числе. Я сейчас плыву на облаке введенного внутривенно блаженства. Моя челюсть, равно как и мышцы шеи, плеч и спины, которые последний час или около того были прочно сжаты вместе, таинственным образом расслабляются. Все будет хорошо. Все хорошо.
Затем меня вырвало полностью на себя и святую Сюзи. Все, кажется, принимают это за большое достижение, и особенно я сам. Я в прекрасном настроении. Теперь святая Сюзи держит Орделла в руке ласково и очень осторожно, затягивая его плотной и довольно приятной повязкой из хлопковой ткани. У святой Сюзи замечательные руки. Святая Сюзи довольно привлекательна. Возможно, я сделаю ей предложение. Я мог бы и сейчас, если бы было кольцо. Но у меня есть кольцо. Она должна просто снять его с подножия моего однажды и навсегда Короля. Мммм… да, она с успехом снимет кольцо, восстановит Орделла в его прежней славе, а в награду за это я попрошу святую Сюзи выйти за меня замуж. И она, конечно же, ответит «да». Поскольку какая женщина сможет устоять перед предложением провести остаток от «навеки» с парнем, которого она повстречала в отделении неотложной помощи, куда он заявился однажды ночью с солидным куском сушеной маринованной индейки на том месте, где имел свою резиденцию Пенис, ранее известный как Король, и чья рвота до сих пор стекает с ее рук на пути к умывальнику, куда она направляется почти бегом, чтобы смыть с себя это?
Она добирается до основания, где в настоящее время выставлено кольцо, которому суждено скоро быть обручальным, и туго фиксирует повязку.
Затем обильно смазывает один из пальцев резиновой перчатки смазкой изнутри и ловко надевает этот палец на обмотанного хлопковой тканью Орделла. Это требует какого-то усилия и длительного давления и, кажется, должно причинять боль, но я совсем ничего не ощущаю. Я так хорошо себя чувствую по отношению ко всему, что могу спокойно наблюдать за тем, что делается на моем Южном полюсе со сторонним интересом, подобно прохожему на месте дорожной аварии. Это почти смешно: он похож на маленькую мумию.
Стойте, подождите минуточку! Это не смешно! Они мумифицируют Орделла! Он мертв, и они консервируют его для выставки в каком-нибудь будущем музее медицинского идиотизма! Века спустя дети на внешкольных уроках будут гуськом проходить мимо мумифицированных останков моего отчлененного члена и смотреть с благоговейным ужасом и недоверием. Девочки будут наигранно вскрикивать и, прикрывая рты руками, отворачиваться в притворном отвращении. Мальчики, которым не исполнится еще тринадцати, будут вести себя тихо, несмотря на желание пошутить, поскольку что-то внутри их, еще не понятое ими, заставит их замолчать.
Вместо шутки в своем подсознании они прошепчут предупреждение святого Августина[63]:
«Здесь я, лишь по милости Господа»[64].
Аминь, мой черный брат. Несомненно, аминь.
Нет. Слишком негативно. Я чувствую себя превосходно. Все будет хорошо. Никакого музея. Никаких детей. Никакой маменькиной порки. Я принимаю решение попороть чушь с доктором.
— Прости за фондю, — говорю я. Причем совершенно искренне. Ведь оторвать мужчину от макания фондю по любому поводу есть грубое нарушение этикета для любой цивилизованной культуры.
— Никаких извинений, — отвечает он.
У меня такое впечатление, что у него нет настроения разговаривать со мной. Он всегда был немного напряжен. Как натянутая струна. Ему нужно больше расслабляться. И я не потому так думаю, что торчу как на высокой сосне от морфия. Это могло бы положительно сказаться на его умении обходиться с больными. Возможно, он мог бы вставить еще одну трубку в эту капельницу и подключить к ней себя.
Мы смогли бы укрепить узы дружбы на почве фармацевтики… построить что-нибудь через брешь, постоянно мешавшую нам стать настоящими друзьями. А я вот думаю, смог бы я самостоятельно справиться с такой капельницей. Хороший был бы спутник по жизни, который не только улучшил бы качество этой жизни, но и мою терпимость по отношению к другим. Действительно, я мог бы стать хорошей личностью. На самом деле этот морфий — здоровская штука. Только и слышишь, как все говорят об открытии пенициллина как о значительном событии. Ну что в нем такого? У меня, например, аллергия к пенициллину. Да хрен с ним, с пенициллином. А этот парень, вылечивший полиомиелит? Хрен с ним, с этим парнем. Кстати, морфий как раз мог и подтолкнуть в задницу Джонаса Салка[65]. Что они еще сюда добавляют? Ативан?
— Эй, Док?
— Да, Джейсон?
— Я действительно сожалею по поводу этого фондю. Честное слово. А все, что я говорил о суде, и всякое такое — это все выдумка.
— Не беспокойся, Джейсон. Я знаю. Все в порядке.
— Черт, я не пробовал фондю уже лет десять.
— Это хорошая штука.
— Да не просто хорошая, а замечательная. — Мои глаза прикрыты в теплом воспоминании. — Фон-блин-дю.
Доктор ничего не отвечает.
— Эй, Док?
— Да, Джейсон?
— А что такое Ативан?
— Это поможет тебе расслабиться. Это помогает от чувства беспокойства.
— У меня нет никакого беспокойства.
— То-то и оно.
— Уха-хах-ха-аа!
Доктор удивлен взрывом моего смеха.
— Да уж, доктор. Ну и повеселил ты меня. «То-то и оно». Это здорово! Да уж.
Посмотреть в Интернете изображение Орделла.
У-ууф… Я вроде как почти отключился на секунду. Сейчас можно запросто отчалить… и плыть в опиумном облаке в распростертые руки Морфея. Но нет… Я должен остаться здесь, бодрствовать, следить за происходящим… за тем, что мы делаем.
— Эй, Док?
— Да, Джейсон?
— Что мы сейчас делаем?
— Мы ждем Сюзи.
— Да-а. Она хорошая. Правда?
— Да, правда.
— И симпатичная притом.
— Думаю, да.
— Ну, брось, Док… не нужно так серьезно… она симпатичная. Скажи это.
— Конечно… она симпатичная.
— Ну, еще бы, блин.
Молчание.
— Док?
— Да-а.
— А что делает Сюзи?
— Она ждет, когда приедут пожарные.
— Ты серьезно? Хм. Это на самом деле что-то. Черт. Что, больница горит? Мы уезжаем? Мне бы нужно еще такую капельницу с собой прихватить.
— Пожара нет. Все в порядке. Мы никуда не едем.
— Круто. В этом баллоне кислород?
— Да, так. Старый добрый О2.