Я гримасничаю, а Озорная спешит рассказать мне о том, что она видит и слышит, а также о том, в чем она участвует. И что все это, по большому счету, очень безопасно и так далее, но все же…
22.21. Маргарита
Мы зашли в комнату, в которой находилось с десяток человек, все либо по эту сторону бессознательности, либо пораженные страшной логорреей[119], что, похоже, произошло из-за вдыхания сильного стимулирующего средства. Все из присутствующих узнали Озорную и пригласили нас войти. Мужчин и женщин среди них было поровну, а по этническому признаку здесь были представители кавказской и испанской крови. Человек, на имя которого была зарегистрирована комната, был самым круглым их всех, кого я когда-либо видел. В буквальном смысле — круглый. Представьте себе большой круг, а на нем другой, маленький.
Это очень крутой мексиканец по имени Хорге, который неуловимо руководит собравшимися в комнате, словно Джабба Гутт[120].
Я не смог увидеть его нигде, кроме как в своем кресле. Аморфные руки, сложенные на солидном животе, улыбается (Хорге, а не его живот). Его «другая важная» — это еще одна «солидная» персона, симпатичная женщина испанского происхождения по имени Джина. Их компаньон по имени Пабло находится в другом конце комнаты. И хотя его отношение к ним точно никогда не обозначалось, он выглядит как телохранитель. Но не это сейчас самое главное. Самое главное сейчас — это надувная кукла и украденная цистерна гелия. Мы доберемся до этого через минуту.
Мне дали пиво.
— Хочешь полосочку? — спрашивает Хорге.
— Конечно, — отвечаю я, не желая показаться невежливым.
Полосочку того, не знаю чего. Но мне кажется, что если я спрошу, что это такое, то меня сочтут мудаком. Дареной полоске в рот не смотрят.
Хорге кивает, и Пабло передает Озорной пластиковый пакетик. Озорная нагнулась над столом и рукой отделяет полоски на коробке от СD группы «Массированная атака». Ее груди подскакивают в такт движениям руки, и мне плохо, поэтому я не смотрю.
У меня всегда была слабость к большегрудым женщинам, делящим на порции наркотики. Выходит, что у нее серьезный талант в этом. Она подвигает коробку от СD через стол ко мне. Вместе с золотой соломкой. Я не могу сказать, что это за мелкий белый порошок: кокаин, спид или героин. Думаю, что это кокаин.
Ошибка.
Спид.
Ух.
Это будет длинная ночка.
После того как Озорная, словно пылесос, всасывает наркотик еще раз, она передает коробку от СD опять через стол мне.
— Вот, — говорит она, — нюхни еще разок! Действительно долгая ночь.
А теперь за дело, которого вы, или хотя бы я, совсем не могли ожидать в клубе свингеров.
Вся эта странная группа старается надуть как можно больше гелия в анатомически ужасную резиновую секс-куклу размером с человеческий рост.
Вероятно, здесь есть какой-то конфликт с теми, кто живет выше. И ребята собираются запустить эту куклу (по имени Маргарита) вверх через балкон третьего этажа и напугать соседей до чертиков. Когда пси Маргариты достигает двухсот, я стискиваю зубы в ожидании взрыва.
(И, возможно, по другим, сейчас непроизвольным причинам.) Кто-то шепчет мне на ухо: «Валиум» — и протягивает таблетку. И тут это происходит: оглушающий хлопок — и по всей комнате разлетаются кусочки латексного влагалища и рта из пластика. Я глотаю таблетку.
У меня звенит в ушах, и этот звон продолжается последующие три дня.
22.49. Танц-машина
Выудив все осколки пластика Маргариты из моих волос, мы с Озорной возвращаемся в ночной клуб и вскоре уже танцуем под фанк 1970-х. Ну, я танцую. Она извивается. Стриптизерки, поработав в стриптизе пусть даже и недолго, не могут танцевать по-настоящему. Они так привыкают и к раскачиванию у бронзового шеста, и к вращению животом, и к волнистым движениям, и к тому, чего не перечислишь, что, кажется, забывают, как танцевать обычные танцы в общественном месте. Но это место не совсем общественное, и я не против того, чтобы она извивалась. В какой-то момент она скидывает с себя блузку, которая была на ней слишком много времени, и мы оказываемся в самом центре внимания всего танцевального зала.
Но валиум начинает действовать, и мне трудно делать что-то помимо извивания самому.
— Тебе нужен танец на коленях? — спрашивает Озорная.
Конечно же, черт возьми!
Она сажает меня на один из множества клубных диванов и говорит, что сейчас вернется. И вот она возвращается, ведя за собой Саммер. Озорная садится рядом, а Саммер извивается на нас обоих. Вскоре все облизывают соски друг у друга, а гусиное стадо мужчин-одиночек пялится на нас из бара. Можно теперь с уверенностью сказать, что я свингую. Уууух!
23.03. Подойди поближе
Озорная тащит меня в комнату 136. Валиум оказывает на удивление сильное действие. Мне лучше было бы в ее любовном гнездышке со свечами, но она твердо настаивает на комнате 136. Мы засасываем еще одну здоровую полоску спида и начинаем раздеваться. Снаружи в ожидании уже кучкуются трое парней. Я запираю дверь на ключ и задергиваю шторы. Саммер сможет постоять за себя.
03.02. Ксанакс, завис и муравьи, о мой…
Сейчас три часа утра, и я убиваю муравьев в ванной комнаты 136. После двух часов безбожного (в некоторых штатах противозаконного) секса мы оба принимаем по таблетке Ксанакса. Она отрубается и начинает храпеть почти сразу же. Несколько часов спустя вот он — я с зависшим мозгом убиваю муравьев, как будто это моя работа. Добавляю Ксанакса[121].
09.33. Кричит петух
Просыпаюсь наполовину отдохнувшим. Зубы стиснуты. Голый. Завернут в простыню из синтетики. Телевизор излучает жесткое порно. Озорная ушла.
09.47. Расчет за комнату
Я натягиваю штаны и, прежде чем рассчитаться, направляюсь к горячей ванне. Около десятка завсегдатаев нежится в голом виде под утренним солнцем, попивая «Мимозу»[122].
Вся группа ведет себя очень тихо. У меня такое чувство, что никто из них не спал.
Никто не разговаривает. Я спрашиваю об Озорной.
— Она была здесь недавно, но за ней заехал приятель, и они уехали на его машине.
Да-а.
— Она сказала, чтобы вы были здесь сегодня вечером… у нее для вас есть несколько сюрпризов.
Только сейчас, здесь, в спокойствии и прохладе утра, я в конце концов вижу эту горячую ванну. Вода в ней спокойная, даже застоявшаяся. Похожа на бульон со взбитыми яйцами. Случись женщине забраться сюда, она в течение минуты забеременеет.
— Они хлорируют ее каждую среду по утрам, — говорит кто-то.
Воспоминания прошедшей ночи опять проникают в мое сознание. И кажется, впервые за последние почти двадцать лет я чувствую, что мне нужно сходить в церковь. Я хочу принять ванну.
Но не здесь.
КРУПНАЯ АФЕРАС ИТАЛЬЯНСКИМ ЖУРНАЛОМ
Я проспал целых три дня после того, как добрался из «Эджуотер-Уэст» до своей квартиры. Позже, но все еще на этой неделе, меня, как, впрочем, и всегда, разбудил телефон. В те секунды, когда я спросонок слушал его звонок, мне почудилось, что я оказался в ужасном бесконечном круге, очень похожем на змею, поедающую собственный хвост. Телефон звонит, чтобы разбудить меня предложением работы, которую я должен принять хотя бы для того, чтобы заплатить за квартиру, в которую мне пришлось вторгнуться по возвращении с предыдущего задания, и чтобы телефон работал, чтобы он смог разбудить меня снова, и так далее и так далее, ad infinitum, ad absurdum, ad nauseam[123].
Я не знаю, были тому причиной различные химические вещества, все еще циркулирующие по моей схеме, или это остатки измождения, или просто отупелость, но это действительно меня волнует.
Я был настолько потерян в этом концентрическом круге мысли, настолько близок к чему-то вроде срыва, который обычно наступает у сбалансированных до определенного момента людей, которые говорят: «Ну это все на фиг» — и уезжают в Монтану, чтобы жить в сарае, полном оружия, что не ответил на этот телефонный звонок. Это был основной момент. А если бы я так и уехал? Просто сел бы на этот поезд мысли, бросил бы все и вскочил в автобус, едущий до Монтаны, то все было бы хорошо. Но чем больше я просыпался, тем пуще думал о таких вещах, как водопровод, и климат-контроль, и удобство не выслеживать и не убивать себе еду каждый раз, когда голоден. Я решил, что я просто еще не был готов Возвращаться на Землю. Нет. Просыпайся. Вставай. Назад на дорожку, бегущую в Ужас, для следующего броска через вражескую территорию, пока не схватят или не погибну.
Мне понадобилось прослушать голосовую почту четыре раза, прежде чем я что-то понял. Сначала, конечно, я заподозрил Бучи, который звонил в редком для него состоянии: будучи пьяным, на транквилизаторах для животных, наполоскавши горло Анбесолом[124] и говоря с наигранным акцентом, как будто рот набит тампонами.
Но после тщательного анализа я понял, что это был не наигранный, а просто очень сильный акцент. Очень сильный.
— Да, эскузи… этто эсть Паолллооо Пиккоциинитии ис охвиса Грюнер и Джар Мондадори в Сан-Франческо, и эстлии это Джеисоун Гааллавэй, каторой написал «Днивни-ик адержимыго Овиагрой», наам быыло бы очин интерестно опубликовать етот расскас ов нашим ноовим журнали… и эсли emo тот жи самий Джеисоун Гааллавэй то, пажалуста, позвоните мне… А эсли это не тот Джеисоун Гааллавэй, то праашу прииниимать маи иисовинения. Grazie.
Ах, черт! Этот рассказ бессмертен. Он не оставит меня в покое. Как привидение покойника из оскверненной мной могилы, эта история преследует меня. Будь она проклята, проклята, проклята!