Вечером был кн. Щербатов и три часа говорил о себе и об «Искре», которая его когда-нибудь сведет с его маленького ума.
1 сентября. Получил замечательное письмо от и.д. гродненского губернского предводителя гр. Старжинского. Он с большою откровенностью указывает, с одной стороны, на ошибки и притеснительные действия местных властей, с другой, на desiderata[121] Литвы. Он прямо говорит, что край желает «d'etre uni a l'empire et au royaume comme autrefois il a ete uni au royaurae seul; d'avoir pleine liberte de conscience, un tribunal superieur et une universite a Wilna, le droit d'enseignement et de judicature dans sa langue et un organe pour manifester ses voeux»[122]. Он в заключение просил, чтобы я кого-нибудь послал в край или кого-нибудь оттуда вызвал. Я дал ему знать по телеграфу, чтобы он сам приехал, и получил вечером же извещение, что он выезжает в Петербург. Письмо его шло долго. Оно, вероятно, «перлюстровано» на почте.
Получил по телеграфу из Ливадии известие об утверждении моих всеподданнейших докладов относительно новых губернаторских назначений в Гродно и Ковно.
В городе разнеслась, наконец, молва о взятии под арест нескольких лиц и забрании их бумаг. В том числе взяты Перцов старший, брат пензенского вице-губернатора и бывшего начальника отделения в Департаменте общих дел, factotum'a[123] гр. Шувалова.
2 сентября. Утром в городе. Прием просителей. Вечером дома.
3 сентября. У обедни. Потом у Игнатьева. Были у меня гр. Гейден, сенатор Капгер, Собещанский и Анненский. В Калужском пехотном полку польские юнкера прибили польского офицера за то, что он запрещал им петь польский гимн. Плохой признак. Сенатор Капгер, по поводу возложенной на него ревизии, и Собещанский, по предмету возлагаемого на него следствия, оба говорили об общественном мнении и о щекотливости их положения. Signum temporis[124].
Назимов телеграфирует в Крым, будто бы военное положение водворило тишину и будто бы исчезли траур и национальные польские костюмы. Стороженко, бывший в Вильне, о том не упоминает, но говорит, что ген. – губернатор собирал новый совет для обсуждения вопроса об объявлении военного положения и объявил оное, вопреки мнению членов этого совета, за исключением одного – полк. Галлера.
Ламберт до сих пор ничего не сделал еще в Царстве. Он пишет от 30-го, что прежняя неурядица в церквах продолжается и что хотя в Варшаве пока спокойно, но в провинциях проявляются частные вспышки. Он прислал кн. Горчакову записку Велопольского о разрешении проводить в действие в Царстве Польском папские акты без получения на то разрешения от Министерства внутренних дел с непосредственного дозволения наместника{26}.
4 сентября. Утром доклады. Получил из Крыма бумаги, отправленные туда 18 августа. Разрешено передать на обсуждение первого губернского дворянского съезда (харьковского) вопросы, на которые я указывал. Разрешено также представить записку о мерах к преобразованию быта нашего духовенства. Вечером были Яблочков с своим проектом, пр. Бобринский с некоторыми вопросами по делам губернии и гр. Старжинский из Гродно. Продолжительный с ним разговор пока не привел ни к какому положительному результату{27}.
По городу разослано печатное воззвание «К молодому поколению» самого возмутительного содержания, в прямом социалистическом духе. Земля признается общим достоянием народа, правомерность всякой недвижимой частной собственности отвергается, указывается на необходимость действовать в этом смысле на солдат и простолюдинов и говорится en toutes lettres[126], что если бы для достижения цели «и пришлось вырезать до сотни тысяч помещиков, то этим не испугались бы» сочинители воззвания. Оно, очевидно, напечатано в Лондоне на бумаге и шрифтом Колокола, по помечено Петербургом.
5 сентября. Утром в Министерстве. Потом Комитеты – министров и сельских состояний. Вечером доклады. Краббе метко называет кн. Горчакова отсыревшим фейерверком.
6 сентября. Утром доклады. Был в городе перед обедом. Вечером герцог Монтебелло и гр. Старжинский были к чаю.
С последним имел опять длинный разговор о западных губерниях. Он сказал, что признает неосуществимыми часть своих desiderata[127] и что вполне понял мою основную мысль, которая заключается в том, что прежде чем ожидать какого-либо знака внимания правительства к интересам местного дворянства, оно должно обнаружить, что стоит на стороне правительства, а не на стороне агитаторов.
В Москве во время пребывания цесаревича студенты Университета хотели воспользоваться прибытием его высочества на лекции, чтобы сделать демонстрацию и толпою просить его об отмене распоряжения, сделанного в последнее время на счет платы за слушание курсов. Об этом было получено сведение, и вел. князь не поехал на лекцию.
7 сентября. Дома. Приезжал Шувалов. Он жалуется на медленные приемы Собещанского. Он вообще отзывается весьма en noir[128] об общем положении дел. Говорит о необходимости ехать в Париж для поправления здоровья. Словом, ему крепко хочется быть министром внутренних дел.
8 сентября. Утром в Царском Селе. Вернулся с 2-х-часовым поездом после завтрака у цесаревича. Были в Царском все министры, кроме кн. Горчакова, Муравьева, Прянишникова и Тымовского. Говорил с Шернвалем о финляндских делах. Судя по его словам, там весьма неладно, и гр. Берг со дня на день более портит дела. В С.-Петербургском университете гр. Путятин не справится с профессорами, которые отказываются от выбора ректора.
9 сентября. Утром в Министерстве. Получил бумаги, отправленные в Крым 25/VIII. Государь написал на моей инструкции: «Весьма дельно», а кн. Долгоруков ее находит слишком длинною. Он прав, но это не инструкция, а программа. При недостатке дисциплины в Назимове я заранее знал, что инструкции в собственном смысле исполнять не будут, но знал также, что она при случае будет представлена государю. Изложенные в ней мысли я желал видеть им одобренными.
Вечером дома за работой. Против меня начинают уже маневрировать. Бутков писал к кн. Долгорукову, критикуя то, что сделалось в Комитете министров в его отсутствие. Шувалов также уже подкапывается.
10 сентября. У обедни. Был у меня ген. Дренякин. Ни его, ни Кригера я бы не назначал губернаторами, если бы мог выбирать и в настоящее время имел из кого выбрать. Целый день дома за работой. За время отсутствия государя из Крыма велено 2-м губернаторам, киевскому и виленскому, ежедневно телеграфировать мне о положении края. Их депеши сообщаются вел-кн. Михаилу Николаевичу и Шувалову. Назимов принимался было расстрелять гродненского декана Маевского. Я телеграфировал ему, что он из него сделает святого. Назимов приостановился.
11 сентября. Утром в городе. Вечером дома за работой.
12 сентября. В городе. Комитет министров. Из Варшавы Ламберт телеграфирует, что партия умеренных берет верх. Наше положение характеризует следующий факт, сообщенный мне ген. Милютиным. При преобразовании редакции «Русского инвалида» его тотчас спросили, будет ли он препятствовать «подготовлять умы к конституции». Вечером дома. Работал.
13 сентября. Дома. Получил бумаги из Крыма от 4-го и 6-го. Государь вполне одобряет распоряжения ген. Назимова относительно военного положения и не согласен с моим мнением. В сделанной на моем докладе отметке он ссылается на депеши Назимова. Именно на этих депешах нельзя основываться. Развозка и разноска возмутительных статей продолжается. Обе полиции, тайная и явная, ищут, но до сих пор не находят.
14 сентября. У обедни. Был у меня ген. Муравьев, который по вопросу об устройстве удельных и государственных крестьян теперь снова остановился на началах, мною предложенных в мае месяце.
Гр. Ламберт сообщает, что городские выборы в Царстве Польском оканчиваются, и что уже составляется адрес, заключающий в себе всеподданнейшую просьбу о даровании Царству конституционного устройства.
Обедал у английского посла с герцогом Монтебелло и шурином Нэпира г. Губбардом, М.Р. После обеда была речь об английских волонтерах. «C'est un mouvement ephemere[129], – сказал Монтебелло, – cela ne durera qu'un temps»[130]. – «Cela durera autant que l'empire francais»[131], – отвечал Нэпир. «Mais alors vous voulez dire que c'est a perpetuite»[132], – возразил первый.
Кончил свой очерк о положении крестьянского дела в настоящее время.
15 сентября. Утром в городе. Был у гр. Рибопьера, который наравне с тысячью других считал долгом мне раскрыть глаза по крестьянскому делу. В Министерстве. Обедал у Муравьева. Там его зять Шереметов меня также мучил крестьянским делом. Вечером был у меня возвратившийся из Вильно Тышкевич. По его словам, там плохо. Поляки все заодно. В народе пропаганда. В начальстве неурядица. Назимов говорит, что я слишком молод. Увы, зачем он неправ!
Был у меня барон Велио, перечисляющийся в Министерство внутренних дел. Секретарь нашей Брюссельской миссии.
Отправил к государю составленный мною общий очерк нынешнего положения крестьянского дела{28}