— Молодость и отсутствие опыта — не всегда тождественные вещи, — многозначительно произнес он.
Однако мое замечание, по всей видимости, ему было неприятно, потому что он прокашлялся, взял в руки папку и достал из нее пачку бумаг. Затем сказал:
— Хорошо, перейдем к делу. Прежде всего должен вам сообщить, что мисс Элизабет Норман и танцовщица Салли Ней — одно и то же лицо. Ее узнали несколько человек в Буэнос-Айресе. Так, что в этом не может быть никакого сомнения.
— А что я говорила! — радостно воскликнула я.
— Да, вы не ошиблись. В конце концов, эта особа, как нам удалось установить, в разных частях света пользовалась различными фамилиями. Пока мы насчитали их двенадцать.
— А не пользовалась ли она где-либо моей фамилией? — обеспокоенно спросила я.
Он пристально посмотрел на меня.
— Разве она имела на это какие-то основания?
Я пожала плечами.
— Когда кто-то использует много фамилий, то можно не сомневаться, что делает это без каких-либо законных оснований.
Он отрицательно покачал головой.
— Как пани Реновицкая она не появлялась нигде. И вообще только раз, в прошлом году в Риме, а затем в путешествии по Ливии, пользовалась польской фамилией…
Он склонился над бумагами и с напряжением произнес:
— Галина Ящолт. Очень трудная фамилия. — и сочувственно улыбнулся мне. — А что, полякам так же трудно произносить иностранные фамилии?
— О нет, — возразила я, — вот разве только фламандские. С ними я никогда не могла справиться.
— С удовольствием поучил бы вас, если бы вы когда-нибудь к нам приехали, — не без рисовки поклонился он.
— Так, значит, вы недолго пробудете в Варшаве?
— Я должен уехать как можно скорее. Есть два неотложных дела. Одно в Гданьске, а второе в Копенгагене. В Варшаве я впервые. С удовольствием побыл бы здесь еще, потому что и сам город, и его жители мне очень нравятся.
Его поведение и манера говорить свидетельствовали о значительном опыте и явно не вязались с его молодостью. Признаться, я не люблю таких молодых людей. По-моему, настоящий мужчина начинается с тридцати лет. Так что не понимаю, например, Тулю, которая бегает за сопляками. Такие мальчишки или забавно представляются пресыщенными циниками и потому не способны сохранять секреты, или же требуют «настоящей большой любви», хотят быть единственными избранниками, пишут длинные признания, подстерегают в подворотнях, вздыхают по телефону и делают множество других глупостей.
Помню, где-то через год после свадьбы я познакомилась с молодым де Годаном. Он дважды потанцевал со мной на балу в «Лятарне», а на другой день пришел в визитке к Яцеку и заявил: он, мол, любит меня и как настоящий джентльмен хочет предупредить Яцека, что будет бороться за мою благосклонность. В конце концов, пустил слезу и с месяц ежедневно присылал мне цветы. Кончилась эта идиллия лишь тогда, когда он попал в военное училище.
Однако пан Ван-Гоббен не производил впечатления сосунка. Его моложавость была полна какого-то скрытого и глубокого содержания. Уже только то, что он выбрал себе такую странную профессию, как детектив, невольно возбуждало любопытство.
— Жаль, что вы так скоро уезжаете, — сказала я, намеренно добавляя голосу тепла — Независимо от наших дел, я хотела бы, чтобы вы мне что-нибудь рассказали о своих приключениях. Это должно быть ужасно увлекательно. Вы любите свою профессию?
— «Люблю» — не то слово, пристрастился к ней, как алкоголик к рюмке. Это своего рода страсть. И не знаю, избавлюсь ли когда от нее.
— Вас часто подстерегают опасности?
Он кивнул головой.
— Да. Именно это меня и привлекает. И еще возможность поразмыслить. Как только мне в руки попадает какое-то дело, я, следуя примеру Шерлока Холмса, выдвигаю ряд гипотез. Из них и вырисовывается концепция следствия. А потом уже берусь за работу. Когда шеф поручил мне ваше дело, я должен сказать, очень им заинтересовался. Это дело вовсе не ординарное. На мой взгляд, под именем мисс Элизабет Норман скрывается весьма опасная особа.
— Вы так думаете? А чем же она опасна?
— Я еще не имею всех данных. Однако мне кажется, что здесь, может быть торговля наркотиками, контрабанда или еще нечто в таком роде. Люди, так часто меняющие место пребывания и фамилию, как правило, делают это не с добрыми намерениями.
— Мне тоже приходило такое в голову, — кивнула я. — А вы знаете, что она теперь в Варшаве?
— Ну конечно, — улыбнулся он. — Я приехал вчера вечером и в первую очередь взялся разыскивать эту женщину. Она живет в отеле «Бристоль», не так ли? Сегодня я постараюсь ее увидеть. Было бы очень хорошо каким-то образом обыскать ее вещи. Однако думаю, что она слишком осторожна, чтобы дать мне такую возможность.
— А представьте себе, что вовсе не так уж и осторожна. В Кринице — это у нас такая курортная местность, откуда я прислала вам фотографию, — так вот, в Кринице я имела возможность обыскать номер этой женщины. Но не нашла ничего, что могло бы направить на какой-то след. Никаких писем или документов. Ничего.
Он взглянул на меня, искренне удивленный.
— Как? Вы сами обыскивали ее вещи?
— Да, сама.
Он сделал неопределенный жест рукой.
— Оно-то так, знаете… Но вы не могли сделать этого профессионально. Такие обыски дают определенные результаты только в том случае, когда их делает человек, знакомый с этим делом. К тому же есть детали, которые ничего не говорят дилетанту, тогда как специалист сразу же извлечет из них существенные доказательства. Но вернемся к моему отчету. Итак, нам удалось установить, что женщина, которую вы знаете под именем Элизабет Норман, более полугода была стюардессой на немецком трансатлантическом пароходе «Бремен» под именем Каролины Бунше. А несколько месяцев спустя находим ее в Барселоне — она работает библиотекаршей в архиве каталонского правительства. Представляется вдовой известного американского летчика Говарда Питса, причем под своим нынешним именем, Элизабет. Но еще через три месяца опять исчезает из виду. Позже живет в Ницце, в отеле «Негреско», якобы со своим мужем, итальянским эмигрантом Паулино Даниэли…
Я слушала и не верила своим ушам. Столько сведений! Какая это опасная вещь — такое розыскное бюро! У меня мороз пошел по коже от мысли, что кто-то мог бы таким же образом следить и за мной. От этих людей ничего не скроешь. А я же всегда была слишком легкомысленна, надо вести себя осмотрительнее.
Ван-Гоббен сыпал сведениями, как из рога. Приводил даты, географические названия, фамилии. Из его рассказа я узнала, что этот ангел имел по крайней мере семь несомненных романов, которые нетрудно доказать. Этого хватит любому суду, чтобы добиться развода.
Наверное, и с точки зрения уголовного права у нее не все чисто. Пан Гоббен прав, подозревая ее в торговле наркотиками, потому что когда-то ее видели в Шанхае в обществе известного торговца опиумом, и, вне всякого сомнения, она имела с ним деловые связи. Как видно, заработала на тех бесчестных спекуляциях немало денег, а теперь ей надоело блуждать, и она вспомнила о Яцеке.
Слушая отчет очаровательного Ван-Гоббена, я, однако, дрожала от мысли, что они могли раскопать и женитьбу Яцека на той выдре. Правда, Ван-Гоббен отнюдь не походил на шантажиста, а скорее на некоего привлекательного джентльмена-разбойника, причем больше на джентльмена, чем на разбойника. Однако надо учитывать и то, что его шеф может быть обычным шантажистом, а неизвестно, скрыл бы Ван-Гоббен от него факт американского бракосочетания моего мужа или нет. Если бы он пообещал мне сохранить тайну, я охотно призналась бы ему и в этом. Может, такая открытость облегчила бы ему дальнейшие поиски.
И здесь я совершенно отчетливо осознала, что могла бы рассчитывать на молчание Ван-Гоббена только в том случае, если бы он имел по отношению ко мне какие-то моральные обязательства весьма частного характера: если бы нас связывала взаимная дружба, любовь или хотя бы просто любовная связь. Обязательно надо подумать над этим серьезно. Ведь я столько уже сделала добра для Яцека, лишь бы спасти его честь и репутацию… Он никогда и не догадается, на какие жертвы я готова ради него.
Не стану приводить здесь всех тех сведений о мисс Норман, которые дал мне пан Ван-Гоббен. В этом нет смысла, поскольку те детали сами по себе ничего существенного не представляют. Важно разве только то обстоятельство, что этой женщине удивительно везло в ее опасной карьере: ни разу она не была поймана на преступлении и нет никаких данных, что она когда-нибудь отбывала наказание в тюрьме. Только раз ее арестовали, — два года назад в Сингапуре, — но после допроса сразу же выпустили.
Привлекает внимание и то, что она почти год жила в Праге в исключительно скромном положении. Снимала комнатку в семье некоего сержанта, питалась в убогой харчевне и работала в одной из гостиниц телефонисткой. Мне даже не верится, чтобы женщина из высшего света (ничего не поделаешь, это нельзя отрицать), привыкшая к роскоши, не зная счета деньгам, могла без какой-то крайней необходимости пойти на такое долгое и страшное, полное самоотречение. Но Ван-Гоббен считает, что здесь стоит скорее предполагать противоположную возможность. По его мнению, мисс Норман именно таким образом должна была скрывать в Праге свои преступные махинации.
Было уже начало третьего, когда он закончил свой доклад. Тогда я сказала:
— Ну нет, пан Ван-Гоббен. Теперь я ни за что не соглашусь, чтобы вы оставили меня одну. Вы же можете так мне помочь! Прошу вас, останьтесь хоть на две недели… Ну хоть на неделю!
В его красивых глазах на мгновение блеснул огонек, и я уже была почти уверена, что он согласится. Да и он уже хотел было сказать что-то подходящее, но только прокашлялся, а потом развел руками.
— Увы, мадам, как я уже вам говорил, меня ждут дела в Гданьске и Копенгагене.
— Боже мой! — возмутилась я. — Ну неужели это непременно должны делать именно вы? Разве не может ваше бюро послать туда кого-то другого?