— Нет, что вы. Это перстень моей матери. Я ее очень любил. А это единственная памятная вещь после нее.
В голосе его не было слышно печали, но выражение глаз свидетельствовало о том, что каждое воспоминание о матери глубоко трогает его. Это очень хорошо. Я уже убедилась, что мужчины, которые относятся к своим матерям с благоговейным почтением, лучшие из всех. Такие не бывают ни толстокожими, ни легкомысленными в отношении женщин. Даже если они грубоваты внешне, то в душе, все равно, нежные и ласковые. В них много чуткости, доброжелательности, они способны на самопожертвование. Именно таким и казался мне Ван-Гоббен.
Мы несколько минут поговорили о его матери. Оказалось, что она умерла три года назад. Отца он потерял уже давно. Сначала ему помогали родственники, а впоследствии пришлось заботиться о себе самому.
Во время этого короткого разговора нас связали нити искренней дружбы. Единственный недостаток таких молодых людей — это робость, присущая людям, которым не хватает достаточного опыта. Им всем кажется, что малейшая агрессивность по отношению к женщине может оскорбить ее достоинство. Я, конечно, имею в виду агрессивность в пределах хорошего воспитания. А Ван-Гоббен не только не позволил себе какого-то смелого движения, но и не решился сказать слов, которые, как я видела, готовы были сорваться с его губ.
Однако и при той вынужденной сдержанности знакомство с таким молодым человеком имеет свои прелести. И я, безусловно, хорошо сделала, настояв, чтобы он остался в Варшаве.
— А у вас бывает отпуск? — спросила я.
— Конечно. Летом я обычно езжу где-то на месяц в Спа или Остенде.
— Да? — сказала я. — Тогда вполне возможно, что мы там встретимся. Я тоже люблю проводить лето на Северном море.
Фред влюблено посмотрел на меня.
— Это была бы для меня просто-таки счастливая встреча.
— Ах, перестаньте шутить.
— Нет, это вы шутите, подозревая меня в неискренности.
Какое-то мгновение я смотрела на него, потом вложила руку в его ладонь.
— Нет-нет, я верю, что вы говорите искренне. — И через минуту добавила: — И хочу верить.
Когда он поднял мою руку к губам, я как бы невзначай провела пальцами по его губам.
— Мне пора, — сказала тихо. — В пять ко мне должны прийти.
Он расстроился. Как видно, ожидал от моего визита куда большего. Но я этому, впрочем, и не удивляюсь. Мы очень приятно провели время, и я не представляю себе ни одного мужчины, который при таких обстоятельствах попрощался бы с легким сердцем. Но, к сожалению, я должна была идти.
Хорошо еще, что я успела домой где-то сразу после пяти. Пан Юргус, конечно, был уже на месте. Развлекала его тетя Магдалена, и особого удовольствия это ему, как видно, не доставляло. Когда она вышла дать распоряжение прислуге (гость попросил виски с содовой), пан Юргус сказал мне:
— Я уже давно хотел познакомиться с вами.
— Я тоже о вас слышала.
— Не знаю, что именно вы слышали. А хотел бы, чтобы вы знали обо мне все.
— Ну, знать о ком-то все — это очень трудно, — заметила я.
— Да. Если этот кто-то скрытничает. Я же буду вполне искренен. Так вот, как я уже вчера вам говорил, я много чего пережил. Объездил почти весь мир. Многому научился и понял. И именно поэтому не чувствую себя счастливым, хотя и достиг той цели, которую себе поставил.
— Вы меня заинтересовали. А к чему именно вы стремились?
— К богатству. Я родился и вырос в нужде. А позже представил себе, что наибольшее счастье дают деньги. Вот и решил стать миллионером. Только не подумайте, что я был так глуп и стремился к деньгам просто ради богатства. Я не считаю их и средством к беззаботной и роскошной жизни. Мне нужно могущество, которое они дают владельцу. Я мечтал… впрочем, нет, мечтать я никогда не умел… Я строил планы учредить фабрики и предприятия, стать душой организованных человеческих масс, привить им мое мировоззрение, мои идеалы и тому подобное.
— Это весьма благородная цель, — сказала я.
Он кивнул головой.
— И я так считаю. Всегда считал. И, вероятно, буду считать так до конца жизни. Так вот, цели своей я достиг. На сегодня у меня немало миллионов. Я руковожу многими предприятиями. Воспитываю тысячи людей согласно своим взглядам. Однако убедился, что этого недостаточно для счастья.
— Почему? — спросила я.
Его высокий лоб прорезали глубокие поперечные морщины.
— Дело-то в том, что каждый мужчина, по моему мнению, как бы состоит из пары: человека вообще и собственно мужчины. Я не могу выразить это как следует, совсем не имею образования, но вы меня и так поймете. Итак, как человек я счастлив. Знаю, что работа моя приносит пользу обществу, что представляю собой достаточно большую величину, что меня ценят и уважают. Если бы я сегодня умер, обо мне сожалели бы как о честном дельце, справедливом работодателе, хорошем гражданине. Но, понимаете, никто бы по мне не заплакал.
— Вы в этом уверены?
— Полностью. У меня нет близкого человека. Как частное лицо я совершенно одинок. Одинок как мужчина. Вы меня понимаете? Ни жены у меня, ни семьи, никого нет.
— Да боже мой! — возразила я. — Если человек и не женат, это еще не значит, что нельзя иметь чувств не связанных законом, и наслаждаться взаимностью.
— Я понимаю, что вы хотите сказать. Но на такое я, извините, согласиться не могу. Просто не желаю. Вы уж простите мне мою грубую искренность, но я не хочу перед вами притворяться. Я никогда не имел любовницы. То есть такой женщины, с которой меня связывали бы хоть малейшие чувства. Не люблю половинчатости. Не люблю комедий. Те женщины, с которыми я сталкивался, смотрели на это так же. Я платил, они брали деньги.
— Это ужасно. Не верю, чтобы вам этого хватало.
— Много лет я верил, что хватает. Но…
Он вдруг замолчал, потому что вошла тетя Магдалена, а за ней Юзеф с подносом. Когда Юзеф вышел, пан Юргус обратился к тете Магдалене:
— Глубокоуважаемая пани, я прошу прощения, но у меня с пани Реновицкой очень важная и сугубо частная беседа, которую я должен как можно быстрее закончить, так как через час отходит мой поезд. Будьте так любезны и не обижайтесь на мою искренность.
Тетю как громом поразило. Она покраснела, несколько раз беззвучно, словно рыба, открыла рот, затем подхватилась из кресла и, бормоча какие-то слова, которые невозможно было разобрать, быстро засеменила из гостиной. Если бы этот человек знал, каких усилий мне стоило не засмеяться вслух! Никогда еще не видела, чтобы кто-то вот так в чужом доме выпроводил из комнаты какую бы там ни было, но старшую женщину!
Он заговорил снова, как будто ничего, абсолютно ничего не произошло:
— Я убедился, что этот второй Юргус, тот тайный Юргус, который скрывается во мне, забытый и заброшенный первым, тоже имеет свои права и тоже добивается своего счастья.
— Думаю даже, что и заслуживает него.
Он посмотрел на меня и спросил:
— Вы это серьезно говорите?
— Да, вполне серьезно.
— А почему вы так считаете?
— Ну, я не собираюсь говорить вам комплименты, но вы молодой, деятельный… Я бы сказала, настоящий мужчина. Поэтому заслуживаете личного счастья.
Он ничего не ответил. Казалось, искал слов, с которых можно начать дальнейшую беседу. В душе я дрожала от нетерпения, хотя, конечно, догадывалась, что он хочет мне сказать. Наконец он заговорил:
— Когда-то я увидел вас. И с тех пор не мог забыть. Впоследствии, у одной вашей знакомой случайно увидел вашу фотографию. Я много раз приезжал в Варшаву, надеясь, что мне удастся познакомиться с вами.
Он налил себе в стакан виски и, видимо, забыв о содовой воде, выпил одним глотком.
За дверью что-то скрипнуло. Я была почти уверена, что если кто-то нас подслушивает, то это только тетя Магдалена. Но на этот раз мне нечего было скрывать. Наоборот. Пусть послушает, пусть знает, какой я имею успех. Пусть даже передаст Яцеку то, что услышит. В какой-то мере это было бы мне даже на руку, так что, когда пан Юргус спросил, можно ли говорить совершенно свободно (видимо, он тоже услышал этот звук за дверью), я заверила его, что нас никто не слышит.
Он заговорил медленно, словно каждое слово давалось ему с большим трудом:
— Я не мастер на эти вещи… Вполне понимаю всю нелепость своего поведения. Но другого выхода нет. Вы замужняя женщина. Одного этого достаточно, чтобы закрыть мне рот. Не хотел бы ни на миг показаться вам самонадеянным. Могу предположить, что вы довольны своим браком, и усматриваю едва один шанс из тысячи, что это не так. Однако, я до конца жизни не простил бы себе, если бы не испытал этот единственный шанс. Понятное дело, всякие сравнения здесь бессмысленны. Я имею в виду сравнение, которые вы могли бы сделать между мужем и мной. В этих делах не может быть сравнений. Здесь просто или лежит душа, или нет. А всякие соображения и основания должны молчать… — Он посмотрел на меня и после короткой паузы решительно спросил: — Согласны ли вы стать моей женой?
Сказал это сухо, почти сердито. Боже мой! Сколько девушек, сколько женщин были бы счастливы услышать такой вопрос! Я уверена, немного нашлось бы таких, которые сказали бы «нет». Правда, у некоторых могло бы вызвать отвращение его мужицкое происхождение. Да и фамилия у него не из приятных. Зато какой мужчина! Наверное, преклонялся бы перед женой, как перед божеством. Она бы всю жизнь чувствовала себя в безопасности рядом с ним — сильным, умным, смелым и покорным. Покорным только ей. И хотя я очень мало была с ним знакома, однако эти вещи чувствуешь инстинктивно. Я знала, что нет в нем ничего банального, ничего будничного, что вся его сущность наполнена глубоким смыслом. Характер у него должно быть такой же сильный, как и его плечи и мышцы…
Он неторопливо закурил, а я думала: «Кто я, наконец, такая? Чего я стою? Не слишком ли низко себя ценю? Ведь должны быть у меня какие-то особые, какие-то существенные достоинства, если так легко овладеваю чувствами таких мужчин… Таких, как этот пан Юргус, как Яцек, Ромек или Роберт. Вряд ли они так добивались бы меня, если бы их привлекала только моя красота. И пусть завистливые приятельницы хоть тысячу раз мне говорят, что своим успехам я обязана только внешности, — я ни за что им не поверю! Я еще согласилась бы с этим, если бы речь шла о таких пустых поклонниках, как Тото. (Да и то не полностью! Он ценит также и мое внутреннее содержание). Но эти разумные мужчины — они видят мое духовное богатство. Потому-то меня каждый раз так трогает их преклонение, как и теперь…»