Хотя он доставил немало проблем, я не привыкла долго обижаться. Мстительность не в моем характере. Коль этот милый юноша сумеет отвертеться от наказания – я буду и правда рада.
Теперь, когда вся история как-то да разрешилась, я могу полностью посвятить себя делу двоеженства Яцека.
Всякий раз, когда произношу это мерзкое слово, оно меня пугает. Думаю тогда, что Яцек был подлым человеком, женившись на мне. И проблема даже не в том, что не предупредил меня о своем статусе женатого человека: подлость его куда больше, поскольку он не желает довериться мне даже сейчас и оставляет меня в полной неопределенности, в постоянном страхе перед чем-то, что может пасть на меня, словно обух, искалечив если не всю мою жизнь, то, по крайней мере, мое положение в обществе, мое доброе имя и всякое такое.
Я вернулась домой разочарованная и куда как дурно настроенная по отношению к Яцеку. Пока решаю его проблемы, пока наношу визиты в военные кабинеты, пока веду «собеседование» и забочусь о его карьере, он считает меня чужим существом, той, которой не стоит говорить правду, с которой не хочется обсуждать вопросы, от решения коих зависит наше будущее. Это нечестно. Это даже невежливо. Вот правда: еще чуть-чуть, и я бы все это высказала ему в глаза. Но опыт научил меня контролировать сильнейшие порывы.
Я спокойно и по сути рассказала о своем посещении полковника. Он явно обрадовался, когда я повторила, что именно тот заявил о его отставке. От моего внимания не ускользнуло и то, что радость эта была искусственной. Ему ведь приходилось ломать комедию до конца. Мне интересно, какой новый предлог он теперь придумает, чтобы отойти от публичной жизни?.. Словно нехотя я спросила его, зачем он снял деньги из банка. Ах, как же он контролирует себя! Даже не моргнул. Как видно, был готов к такому вопросу.
– Меня попросил Станислав, – сказал спокойно, – чтобы я ему одолжил. У него возникли какие-то неожиданные финансовые сложности с инвестициями в его фабрику.
Это сразу показалось мне неправдоподобным. Жених Данки всегда имел кучу денег. Я даже знаю, что недавно он вместе с моим отцом финансировал некое изобретение. Впрочем, сказала я себе, не будет ничего более простого, как проверить у самого Станислава. Однако Яцек оказался ловчее, нежели я могла бы подумать, поскольку сразу же заявил:
– И, любимая, будь добра, не говори о том никому, поскольку Станислав очень меня просил, чтобы никто не узнал об этом долге. И особенно речь о твоем отце.
Я не могла удержаться от того, чтобы не обронить:
– Это очень ловко придумано.
– Что именно? – делано удивился он.
– Ну, вся эта история про Станислава. Ну да ладно.
Он взял меня за руку.
– Слушай, Ганка, – спросил с улыбкой, – а может, ты полагаешь, что я те деньги прогулял в Париже?
Я пожала плечами:
– У меня нет права вмешиваться в твои денежные дела. Даже если бы ты их прогулял, что, впрочем, полагаю, не так, ты имел бы на это право. Ты прекрасно знаешь: деньги меня не интересуют. Мне было лишь немного жаль, что ты не посчитал необходимым сказать мне об этом хоть слово. К тому же в последнее время ты сделался скрытным. Почти не разговариваешь со мной. Я не могу избавиться от впечатления, будто тебя угнетает что-то и ты нечто от меня скрываешь.
Яцек стал серьезным и некоторое время молчал. А потом заговорил:
– Ганечка, не хочу скрывать от тебя ничего из того, что в равной степени касалось бы нас двоих. И если ты увидела симптом моей якобы скрытности в том, что я не упоминал о деньгах, данных в долг Станиславу, то я постараюсь тебе объяснить. Те пятьдесят тысяч я снял и отдал Станиславу в день своего отъезда в Париж. В тот день у меня буквально не было свободной минутки, я был занят тысячью дел. Ты и сама об этом знаешь. Если же говорить о том, что меня грызет… – Тут он сделал паузу и добавил, не глядя мне в глаза: – Должен признаться, интуиция тебя не подводит. У меня и правда есть определенные проблемы. Даже весьма серьезные проблемы. Они не касаются ни нашей жизни, ни моего положения – ни вообще нашего «сейчас».
Яцек замолчал снова, а я затаила дыхание.
– Видишь ли, любимая, – сказал он, – некогда, будучи еще молодым и неопытным, я совершил легкомысленный поступок. Я имел все основания полагать, что последствия той легкомысленности уже давным-давно ликвидированы. Но теперь, весьма неожиданно, появились определенные отголоски моего необдуманного поступка, и они вызвали определенные трудности. Я бы предпочел обо всем этом не говорить тебе. Более того. Мне кажется, молчание тут разумно по целому ряду причин.
Я тряхнула головой:
– Не могу представить себе никаких обстоятельств, которые способны выстроить между мужем и женой стену тайн. Муж должен считать жену вернейшим своим другом – конечно, если он ее любит.
Яцек припал подле меня на колено и спросил, глядя мне в глаза:
– Как ты можешь сомневаться в том, что я тебя люблю? Что люблю тебя больше всего на свете?
Он был прямо-таки прекрасен с этими влажными глазами и с этой легкой дрожью в голосе. В один миг я поняла, что должна ему верить, поскольку не только он меня любит, но и для меня он – единственный и я люблю его сильнее всех прочих. Я была склонна уже отказаться от всех подозрений, отбросить свои вопросы, но некий дух противоречия заставил меня произнести:
– Я знаю, что ты меня любишь, только не понимаю, отчего ты не желаешь предоставить мне хотя бы какие-то доказательства?
– Ганка! – крикнул он. – И какие же доказательства от меня ты хочешь видеть?
– Не хочу никаких. Но я бы желала, чтобы ты оставался со мной откровенен.
Он схватил мои руки и, сжимая их, произнес:
– Ты должна мне верить, когда я говорю, что слишком тебя уважаю, чтобы сейчас же, пока я не решил этого дела до конца, запятнать твое воображение и твои чистые помыслы этими отвратительными вещами.
– Прямо-таки отвратительными?..
– Да. Когда все минует – а я имею право на это надеяться, – то абсолютно иначе сумею представить тебе все, а ты совершенно по-другому все воспримешь.
Он говорил еще долго и чрезвычайно убедительно, ссылался на свою честность по отношению ко мне, чего я и вправду не смогла бы отрицать, а потому мне пришлось-таки поверить в его добрые намерения.
Но, несмотря на все это, я ни на миг не задумывалась над тем, чтобы оставить все дело Яцеку, отказавшись от собственного расследования. После сегодняшнего своего посещения полковника Корчинского я еще больше уверилась в своей способности все решить куда лучше Яцека. Однако меня беспокоит отсутствие звонка от дяди Альбина. Эта рыжая выдра может так заморочить ему голову, что он позабудет о том, зачем с ней познакомился. Он, конечно, патентованный дамский угодник, но самый ловкий в таких делах мужчина перед лицом любой красотки становится безоружным ягненком. Нужно только уметь с ними управляться. А уж англичанка эта наверняка в семи водах выкупана.
Одного я не могу понять, отчего она оставила Яцека так быстро после свадьбы? Он же действительно чудесный и для любой женщины оказался бы прекрасной партией.
Вечером мы принимали на обеде с десяток гостей. Все удалось замечательно. Тото, этот заправский гурман, сказал, что такой корейки из серны он не ел никогда в жизни. Крем из каштанов тоже был превосходным. Только мадеру никто не отметил, хотя она-то была несравнимо лучше, чем на последнем обеде у министра. Не стоило клянчить ее у мамы.
Около двенадцати они наконец-то разошлись, и я могу теперь спокойно описать впечатления о прошедшем дне. В спальне у Яцека сидит тетка Магдалена и мучает его какими-то рассказами. Мне она не так уже сегодня и неприятна, потому что прием и вправду удался. Как я рада, что Яцек теперь в Варшаве. Я сказала Тото, что отныне смогу встречаться с ним куда реже. Он ужасно переживал. Вот и славно. Пусть не думает, будто все в этой жизни так легко.
Что случится завтра? Нынче всякий день приносит что-то фраппирующее[40]. Мало кто из женщин может похвастаться настолько же богатой, как моя, жизнью. Возможно, когда-нибудь напишу о себе роман, думала я. Когда нынче вечером рассказала об этом Виту Гомбровичу[41], он меня сильно уговаривал. Как это он сказал?.. Ага! Что исповедь Ренана рядом с моим романом побледнеет. (Я не уверена только: Ренана, Руссо или, возможно, Рембо[42]. В любом случае – какого-то французского писателя на «Р».) Очень красиво он сказал это. Нужно бы прочитать его книгу, хотя Мушка читала и утверждает, будто ничего из нее понять не может[43]. Я всегда знала – она не интеллектуалка. Как можно не понять книгу? Я понимаю все, даже те астрономические сочинения Джинса.
Надо бы завтра непременно приказать заузить мой каракуль и уменьшить клеш понизу.
Наконец тетка пошла к себе. Сказать честно, я соскучилась по Яцеку.
Пятница
Приехал Роберт. По-настоящему приятной неожиданностью стало, когда в телефонной трубке вместо голоса той выдры-горничной я услышала его теплый баритон. Это улучшило мне настроение на весь день, а ведь проснулась я в ужасном состоянии. Да и любая на моем месте была бы сердита. Так ли должен вести себя муж после долгого отсутствия? Когда я вчера вошла в его спальню, он даже не соизволил заметить, что на мне новый милый халатик. А мне его трижды переделывали, пока не дошили. Истинное чудо: белый матовый шелк, очень толстый, скроенный по образцу францисканской сутаны. С капюшоном и небывало широкими рукавами. В удивительную складочку и дает чудно эффектную оправу для головы. Когда б я могла показаться в нем Роберту – тот бы ошалел от восхищения. Нужно быть полностью лишенным эстетического вкуса, чтобы не заметить этого.
А Яцек в ответ на мой поцелуй спросил: